Пешковский А.М. РУССКИЙ СИНТАКСИС В НАУЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ.
(Со статьей "О непреходящей актуальности грамматической классики" Клобукова Е.В.). Изд. стереотип.

Вступление

Огромно количество работ по русскому языкознанию, но строго ограничен и не склонен к размыванию и расширению корпус текстов, составляющих содержание классической русистики. Понятие классической русистики трудно сформулировать, и тем не менее все работающие с научной литературой о русском языке безошибочно отграничивают основополагающие источники идей и материала от исследований вторичных и преходящих. В конечном итоге все в нашем читательском сознании вновь и вновь возвращается на круги своя: Потебня, Шахматов, Пешковский, Щерба, Виноградов...

Первое издание книги А.М.Пешковского "Русский синтаксис в научном освещении", хорошо известной каждому филологу-слависту и специалисту в области теории грамматики, вышло в свет в 1914 г. И вот перед нами восьмое издание этого исследования – одной из наиболее часто цитируемых в отечественной лингвистике грамматических работ. Для книги научного содержания (не учебника, не справочника!) подобное многократное на протяжении одного столетия переиздание поистине удивительно. Тем не менее все предшествующие издания книги давно уже стали библиографической редкостью, да и новое издание этого ценнейшего грамматического исследования, надо полагать, не залежится на прилавках книжных магазинов.

Поразительно, но эта книга, написанная одним из видных представителей фортунатовской ("формальной") грамматической школы, была востребована в научной и педагогической практике не только в период господства "формального" подхода к языку, но и в 30–40-е годы, когда этот подход подвергался жесткой и обычно несправедливой критике. Ссылки на "Русский синтаксис..." Пешковского мы найдем как в трудах представителей "традиционного" (системно-описательного) направления в языкознании, так и в исследованиях, авторы которых развивают идеи структурального, функционального, когнитивного и иных отнюдь не традиционных подходов к языку.

Все это, конечно, требует своего объяснения. В чем причины долголетия книги, без которой уже невозможно представить ни историю русского языкознания XX века, ни современное состояние нашей грамматической науки? В специальной литературе не раз обсуждались истоки грамматической концепции А.М.Пешковского и его вклад в теорию грамматики. Не менее важно сказать об актуальной значимости грамматических идей Пешковского для лингвистики наших дней.

До обсуждения проблематики публикуемой книги нужно хотя бы в общих чертах воссоздать образ ее автора. "Русский синтаксис..." Пешковского не переиздавался уже 45 лет. Поэтому без дополнительных, в том числе и биографических, разъяснений феномен этой книги может оказаться непонятным, например, младшему поколению языковедов, которое, как правило, лучше знает новейшие зарубежные и отечественные исследования по лингвистике, чем классические лингвистические тексты, оказавшие самое глубокое влияние на становление теории грамматики в современном ее виде.

Александр Матвеевич Пешковский (1878–1933) начинал в 1897 г. свое обучение в Московском университете отнюдь не с постижения основ филологии. Он поступил сначала на естественное отделение физико-математического факультета, а в лингвистику пришел значительно позже. Было отчисление из университета в 1899 г. за участие в революционных студенческих волнениях. Было и обучение в течение двух лет на естественном факультете Берлинского университета. И лишь затем – историко-филологический факультет Московского университета (курс обучения на котором был прерван в 1902 г. еще одним исключением из числа студентов и даже шестимесячным тюремным заключением – вновь за участие в студенческих беспорядках).

Очевидно, общее естественнонаучное мировосприятие (характерное, кстати, не только для А.М.Пешковского, но и для многих других видных языковедов прошлого) в дальнейшем сказалось на его подходе к изучению языка, а юношеская склонность к бунтарству трансформировалась затем в решительное отрицание сложившихся лингвистических догм, в новаторское освещение проблем грамматики.

По окончании в 1906 г. университета Пешковский в течение восьми лет преподавал русский язык и латынь в гимназиях Москвы. Не испытанной ли им в те годы потребностью просто и доступно рассказать своим ученикам о таком сложнейшем объекте, как язык, обусловлен характерный для работ Пешковского точный и ясный, принципиально ненаукообразный способ объяснения сложнейших грамматических понятий? В этой "неслыханной простоте" изложения основ грамматики – одна из причин того, что у работ Пешковского долгая жизнь в нашей науке; с грядущими поколениями исследователей лучше всего удается общаться тому, кто о самых сложных вещах может говорить просто и ясно.

А.М.Пешковский является автором многочисленных научных и методических статей по русской грамматике, стилистике, правописанию, а также новаторских по духу учебников для средней школы и для самообразования. Но первая и главная книга Пешковского, благодаря которой он и занял свое место на Олимпе отечественной лингвистики, – "Русский синтаксис в научном освещении".

Это книга со своей весьма непростой (хотя в конечном итоге – счастливой) судьбой. Выпускник Московского университета, А.М.Пешковский не мог не быть сторонником идей фортунатовской грамматической школы. Однако как человек творческий, он не просто популяризировал эти идеи, но и развивал их. Так, с именем Пешковского связано расширение и уточнение основополагающего понятия этой школы – понятия грамматической формы. Разработка, наряду с традиционным для фортунатовского подхода учением о форме слова, учения о форме словосочетания – реальный вклад ученого в теорию московской грамматической школы (см. с.62–77 настоящего издания).

Уже в самом заглавии книги Пешковского "Русский синтаксис в научномосвещении" – явный вызов традиционным подходам к построению грамматического описания, в том числе и традициям научной школы, сформировавшей его как ученого. Подобно академику А.А.Шахматову – своему старшему современнику и также представителю фортунатовского направления в языкознании, Пешковский осознавал существование целого ряда проблем, которые трудно разрешить в рамках формально-грамматической теории.

Можно было бы много говорить о плодотворном научном взаимовлиянии Шахматова и Пешковского, воспринимавшихся в рамках своей школы чуть ли не в качестве "отступников" за то, что они оба реально развивали концептуальную базу формально-грамматического направления. Ключевым грамматическим тезисом Фортунатова было утверждение: "...Грамматика... есть учение о формах языка...". Принимая это положение за основу, А.М.Пешковский и А.А.Шахматов попытались обогатить строгий формальный подход к языку, характерный для канонического варианта концепции фортунатовской школы, синтаксическими идеями А.А.Потебни, основателя Харьковской лингвистической школы, который вошел в историю русской грамматики своими глубокими исследованиями семантики и функционирования грамматических единиц.

В итоге А.М.Пешковскому, как и А.А.Шахматову, удалось сформулировать свое собственное видение синтаксического строя русского языка. Грамматические концепции двух выдающихся ученых существенно различаются и общей логикой представления основ русской грамматики, и конкретными решениями одних и тех же вопросов. Однако эти концепции сходны как по своим методологическим истокам и общему реформаторскому духу, так и по тому мощному влиянию, которое они оказали на дальнейшее развитие грамматической науки.

Это влияние не всегда является прямым и непосредственным, современные грамматические представления не всегда являются повторением того, что писали о грамматике Пешковский или Шахматов. Так, при характеристике синтаксической системы они подробно характеризовали – каждый по-своему – не только собственно синтаксический строй русского языка, но и морфологические средства, используемые в синтаксисе. Каким образом соотносится такое понимание задач синтаксического описания с современными грамматическими представлениями? Ведь, казалось бы, в науке наших дней синтаксис и морфология рассматриваются не как единая дисциплина (широко понимаемый "синтаксис"), а как два взаимосвязанных и в то же время вполне автономных раздела грамматики. Получается, что идея рассмотрения морфологии в рамках широко понимаемого синтаксиса в наши дни отринута?

Думаю, что на самом деле ситуация должна оцениваться несколько иначе. Прежде всего, сам А.М.Пешковский писал о том, что есть такие задачи морфологии (касающиеся прежде всего изучения формально-словоизменительных свойств слов), которые не имеют отношения к синтаксису (с.65 и далее). Значит, полного "поглощения" морфологии синтаксисом и не предполагалось. Просто в книге Пешковского были как никогда ранее скрупулезно описаны приемы использования морфологических средств при построении единиц синтаксиса, благодаря чему "Русский синтаксис..." до сих пор представляет интерес для всех грамматистов – как синтаксистов, так и морфологов.

В связи с развитием функциональных подходов к языку наиболее актуально рассмотрение морфологических категорий не с точки зрения их парадигматического выражения (собственно словоизменительные проблемы русской морфологии с выходом в свет "Грамматического словаря" А.А.Зализняка можно считать решенными), а на фоне речевого контекста. С точки зрения соотношения категории и контекста синтаксис продолжает рассматриваться (здесь уместно использовать очень емкую формулировку В.В.Виноградова) как "организационный центр грамматики". Это положение особенно важно и для функциональной грамматики, изучающей, в частности, функции морфологических средств при построении высказывания и текста. В трудах Г.А.Золотовой, А.В.Бондарко и других ученых, работающих в этой перспективной области языкознания, высоко оценивается роль, которую сыграли исследования Пешковского для становления современной функциональной грамматики.

Представляет бесспорный интерес следующее немаловажное обстоятельство: у Пешковского фактически не было зафиксированного в публикациях периода "ученичества". Его первой изданной научной работой был "Русский синтаксис..." – исследование зрелое, глубокое, ставшее этапным для нашей грамматической науки и отмеченное премией Академии наук. Но не менее показательно для характеристики личности Пешковского его отношение к уже получившему признание тексту, стремление доработать книгу, усовершенствовать ее в связи с развитием собственных представлений о предмете исследования и с появлением новых публикаций на ту же тему.

Текстуальные видоизменения разных изданий одной и той же книги – обычная и вполне естественная для книгоиздания ситуация. Иногда автор вносит в текст своей книги лишь частичные изменения, иногда же переработка существенна. Например, В.В.Виноградов, не менее чем на одну треть переработав текст своего исследования "Современный русский язык" (вып.1 и 2, М., 1938), изменил и само название изданной в 1947 г. книги: "Русский язык (грамматическое учение о слове)". Тем самым он как бы благословил оба варианта своего грамматического труда – исходный и конечный – на самостоятельное существование в океане научной литературы.

"Русский синтаксис..." А.М.Пешковского имел иную судьбу. Если 1-е и 2-е издания отличались друг от друга незначительно, то в 3-м издании (1928 г.) книга предстает в совершенно измененном виде: "Отличия данного издания от предыдущего, собственно говоря, далеко превосходят то, что принято называть переработкой, – пишет автор в предисловии к новому варианту своей книги. – Достаточно сказать, что около пяти шестых текста написано заново..." (с.5). Коренным образом изменена композиция книги: в первых ее изданиях – восемь частей ("отделов"), в третьем же издании – лишь две части: "общая", в которой излагаются основы морфологии и синтаксиса, и "специальная", посвященная характеристике различных видов предложений, их компонентов, и также сочетаний предложений в рамках "сложного целого". Количество глав сокращено с 41 до 28 при сохранении общего объема книги.

Изменения коснулись и концепции исследования. А.М.Пешковский отказался, в частности, от использовавшихся им ранее вслед за Ф.Ф.Фортунатовым понятий "психологическое суждение", "психологическое подлежащее" и т.п., стремясь к установлению единиц грамматики на основе собственно языковых наблюдений. Он также заимствовал некоторые идеи (например, идею грамматической категории) из опубликованной двумя выпусками в 1925 и 1927 гг. книги Шахматова "Синтаксис русского языка". И тем не менее, даже с учетом всех указанных и целого ряда других изменений текста "Русского синтаксиса...", Пешковский не меняет названия книги, лишая тем самым первые издания книги права на самостоятельное существование. Такой, как кажется, была явным образом выраженная воля А.М.Пешковского.

Попутно замечу, что читатель имеет право и на свою оценку разных этапов формирования знаменитого текста. Я знаю авторитетных ученых, которые полагают, что, например, 2-е издание, более интересно для нас, нежели 3-е и последующие издания. Это взгляд вполне правомерен с позиций историка лингвистики. Действительно, в первых изданиях книги Пешковского собственно формальный подход к грамматике получил более яркое воплощение.

Но с точки зрения общей логики развития грамматических учений в России А.М.Пешковский был, безусловно, прав, когда он изменил и композицию, и отчасти концепцию книги. При этом вряд ли основные изменения текста связаны с чисто тактическими уступками автора под давлением экстралингвистических обстоятельств. Известно, что со второй половины 20-х и до начала 50-х гг. XX века фортунатовский подход к грамматике подвергался острой критике. Причин было несколько. Прежде всего, воспитанные на рутинных подходах к языку преподаватели средней школы были не готовы к восприятию идей формального направления в грамматике. Нужно справедливости ради заметить, что отдельные последователи Фортунатова (так называемые "ультраформалисты"), слишком прямолинейно понимавшие специфику формального подхода к языку и порой доводившие идеи Фортунатова до абсурда, подавали немало поводов для критики. Но главным было иное: стихийное неприятие формально-грамматических построений преподавателями-практиками и методистами русского языка накладывалось на общую ситуацию в советской науке первой половины XX века. В это время все больше обострялись методологические расхождения между положениями формальной школы (предпринимавшей попытки строгого, объективного описания свойств языковой системы) и догмами набиравшего силу нового направления в языкознании, представители которого пытались напрямую соотнести теорию и практику лингвистических исследований с постулатами диалектического и исторического материализма.

Конечно, все это не могло не сказаться на некоторых нюансах отношения Пешковского к тем или иным разделам своей главной книги. Но основные удары по идеям Фортунатова и Пешковского, очень хлесткие и, как правило, несправедливые, были нанесены уже после доработки текста "Русского синтаксиса..." и даже после смерти его автора. Поэтому решающим стимулом к переработке столь высоко оцененной Шахматовым и Щербой книги было осознание самим Пешковским принципиальной необходимости дальнейшего продвижения по пути устранения очевидных несоответствий между теми решениями, что предлагала формальная школа в ее каноническом варианте, и интуитивными представлениями носителей языка о языковой системе. В итоге текст 3-го и последующих изданий книги, в отличие от двух первых ее изданий, является достоянием не только истории языкознания, но и современной научной жизни.

Можно отметить очень много решений А.М.Пешковского, которые учитываются и развиваются грамматистами нашего времени. Приведу лишь несколько наиболее ярких, с моей точки зрения, примеров.

Для современной теории грамматики актуальна проблема языковой категоризации действительности, связанная с изучением особенностей представления смыслового содержания с помощью языковых средств. В числе работ, учитываемых в наши дни при решении этой проблемы, по праву указывается и "Русский синтаксис..." Пешковского. Специально следует подчеркнуть анализ Пешковским таких категорий, как "бытийность", "сказуемость" (с.172–186) – прообразов категорий, анализируемых современной функциональной грамматикой.

Само понятие категории появилось лишь в 3-м издании "Русского синтаксиса..." (с.53–58) как развитие шахматовского понятия грамматической категории. Но для Шахматова грамматическая категория – единица грамматической семантики, это "представление об отношении... сопутствующее основному значению слова". В используемом же Пешковским составном термине "формальная категория" существен компонент "формальная". Признавая важность семантического содержания категории, Пешковский тем не менее вслед за Фортунатовым рассматривал грамматику как науку о формах языка и связывал понятие категории с другим ключевым понятием грамматики – понятием грамматической формы. При таком подходе категория мыслится как сложное, двуплановое явление, характеризующееся единством грамматических значений и формальных средств их выражения.

В современном языкознании, как известно, при определении сущности грамматической категории одни ученые исходят из трактовки этого понятия Шахматовым, другие же следуют за Пешковским. Решая вопрос о целесообразности включения представлений о формальной составляющей в состав концепта категории, следует, вероятно, учитывать мнение Л.В.Щербы. Он во многом не соглашался с фортунатовцами, но при определении сущности категории недвусмысленно заявлял, что наличие "внешних выразителей" – необходимейшее основание для выделения категории: "Если их нет, то нет в языковой системе и самих категорий".

С именем Пешковского связывается и очень важное для грамматики противопоставление категорий "объективных" и "субъективно-объективных" (с.107–110), получившее развитие в трудах В.В.Виноградова, Р.О.Якобсона и других языковедов.

Еще одно звено современной грамматической теории, где ощутимо влияние А.М.Пешковского, – это вопрос о принципах выделения основных грамматических классов слов, или частей речи. Если первоначально Пешковским выделялось семь частей речи, причем спрягаемые формы глагола, причастие, деепричастие и инфинитив признавались четырьмя разными частями речи, то в 3-м издании книги схема частей речи была радикально изменена (с.85–119), и части речи предстают в виде соотношения, не противоречащего языковой интуиции. Предусмотрено, в частности, широкое понимание глагола, согласно которому в одно слово объединены спрягаемые формы глагола, инфинитив, а также причастия и деепричастия (с.144–145). При этом не отрицается возможность для одного и того же слова входить одновременно в несколько частей речи; об этом же писал в 20-е годы и Л.В.Щерба, а в наши дни эта точка зрения развивается М.В.Пановым.

В.В.Виноградов, строя свою классификацию слов по их грамматическим признакам, вслед за Пешковским называл частями речи (вопреки мнению своих учителей Щербы и Шахматова) только самостоятельные слова, но не служебные, модальные или междометные. Ср. сочувственно цитируемые им слова Пешковского: "Частичные слова (т.е. предлоги, союзы и иные неполнознаменательные слова. – Е.К.) не суть части речи". Это вовсе не общепринятая точка зрения, но, заметим, она имеет авторитетных сторонников и в наши дни.

Можно, разумеется, утверждать, что отказ от использования термина "часть речи" по отношению к словам, не имеющим самостоятельной номинативной функции и неспособным выступать в роли члена предложения, – это вопрос не существа дела, а терминологической "номенклатуры". Тем не менее мы должны признать, что В.В.Виноградову, принципиально противопоставившему в морфологическом плане самостоятельные слова иным типам лексических единиц и в то же время не исключившему служебные и иные неполнознаменательные слова из многоуровневой морфологической классификации слов, удалось представить более точно по сравнению с идущей от античности грамматической традицией релевантное для морфологии структурно-семантическое соотношение слов, и это было сделано, очевидно, не без влияния А.М.Пешковского.

Нужно заметить также, что дефиниции частеречных значений, приводимые в VI главе "Русского синтаксиса", перекликаются с современными опытами характеристики когнитивных функций частей речи, что еще раз свидетельствует о прозорливости Пешковского. Тонкие интерпретационные (в терминологии А.В.Бондарко) отличия обнаруживаются Пешковским в лексемах разных частей речи, обладающих номинативным тождеством (см. на с.85 и далее о рядах однокоренных слов типа черный – желток, радуется – рад и т.п.).

Одной из первоочередных задач современной морфологии является строгое описание грамматических позиций, в которых а) допустимо появление той или иной грамматической формы и б) возможна реализация того или иного значения данной грамматической формы. М.В.Панов вполне своевременно ставит вопрос о целенаправленной разработке вопросов позиционной морфологии. В связи со сказанным нужно заметить, что многие из этих вопросов фактически обсуждались уже Пешковским, особенно во II главе его книги, где хорошо показана позиционная обусловленность закономерно чередующихся значений одной и той же падежной формы.

Подчеркивая, что значения одной и той же падежной формы "сменяют друг друга в зависимости от контекста" (с.56), Пешковский обозначил контуры современного парадигматического подхода к грамматической семантике. "Значения падежей, – писал он, – теснейшим образом связаны с вещественными значениями и управляющих слов, и управляемых" (с.274). Таким образом, А.М.Пешковский дифференцировал, говоря языком семантики нашего времени, "внешний" и "внутренний" контексты грамматической формы. Кроме того, А.М.Пешковский убедительно показал, что реализация падежного значения в словосочетании может быть иной по сравнению со значением падежа, выступающего в качестве конструктивного элемента предложения. Намечаются, следовательно, основные уровни стратификации "внешнего" контекста (не случайно примеры употребления косвенных падежей в позиции именной части сказуемого рассматриваются отдельно от употребления этих же падежей как обычных распространителей глагола или имени, ср. с.213–266, 273–314).

Как бы предугадав характерную для лингвистики 2-й трети XX века тенденцию к обнаружению общих (инвариантных) значений едва ли не у всех грамматических форм, А.М.Пешковский писал о том, что единое значение – это лишь один из возможных способов соотношения формы и значения в рамках категории: "Объединение... форм со стороны значения может осуществляться при помощи: 1) единого значения; 2) единого комплекса однородных значений; 3) единого комплекса разнородных значений, одинаково повторяющийся в каждой из форм" (с.57). Точка зрения Пешковского впоследствии была подтверждена в ходе изучения языкового материала.

Вид глагола – это, как и падеж существительного, центральная категория морфологии, во многом определяющая грамматический строй современного русского языка. Многие ведущие аспектологи при характеристике категории вида опираются на определение семантики вида, данное А.М.Пешковским, который включал вид в число категорий, так или иначе отображающих идею времени: "...Категория вида обозначает, как протекает во времени или как распределяется во времени тот процесс, которой обозначен в основе глагола" (с.122). Сущность категориальной семантики вида проясняется с помощью подмеченного Пешковским "замечательного факта" несочетаемости инфинитива глаголов совершенного вида с фазисными глаголами типа начинать, продолжать, кончать (с.124–125). Современная аспектология усматривает в этом факте объективное подтверждение выражения глаголами совершенного вида значения целостности действия.

Пешковским было показано также, что видовая семантика находит отражение и в именных лексемах типа прыжок – прыгание, приобретение – приобретание и т.п. (с.127). Эти смысловые различия именных лексем учитываются в рамках современных моделей семантического описания языка.

Перспективным оказалось и намеченное А.М.Пешковским изучение категории глагольного времени как одной из субъективно-объективных категорий (с.105), его тонкий анализ прямого и переносных употреблений временных форм глагола (с.126–127, 204–212 и др.). Семантика форм лица и проявление категории безличности, употребление наклонений, особенности залогового противопоставления – эти и многие другие проблемы морфологии глагола получили у Пешковского решения, которые принимаются во внимание и развиваются грамматикой последних десятилетий. До сих пор в науке активно обсуждаются наблюдения А.М.Пешковского над "загадочной" формой инфинитива (141–142). В "Русском синтаксисе..." многократно демонстрируется также закономерное появление у грамматических форм особых экспрессивных значений в случае использования этих форм в несвойственных им контекстах: А начни я говорить...; Завтра я уезжаю и т.п. (с.189, 196–199, 207–209 и др.).

Невозможно в рамках краткой статьи охарактеризовать значение идей Пешковского для морфологии. Но даже из того, что было сказано, я надеюсь, становится понятным, почему в течение почти целого столетия морфологи считают исследование А.М.Пешковского "своей" книгой и почему так важно любому специалисту в области морфологии пройти "школу" Пешковского.

Обратимся, однако, к собственно синтаксическим главам "Русского синтаксиса...". Далеко не все в этих главах книги (как, впрочем, и в разделах, посвященных морфологии) безоговорочно принимается современной грамматикой. Например, А.М.Пешковский, признавая в соответствии с идеями Фортунатова объектом синтаксиса словосочетание, реально описывал в "Русском синтаксисе..." строение и употребление не словосочетаний, а предложений. Это противоречивое решение влекло за собой новые противоречия. Например, нежелание автора выходить за рамки исходного тезиса, что предложение – лишь одна из разновидностей словосочетания, приводило его к парадоксальным заключениям о существовании "однословных словосочетаний" (!) типа Пожар!; Молчать! и т.п. (с.69–75).

Однако не эти решения определяют наше отношение к "Русскому синтаксису...". Можно утверждать, что многие из разделов современной теории словосочетания, предложения, текста немыслимы без учета наблюдений и выводов Пешковского.

Так, в специальной литературе отмечается его особый вклад в разработку учения о синтаксических связях слов, в частности в изучение проблематики сильного и слабого управления (с.268–277), языковой специфики слабоуправляемых именных форм. В "Русском синтаксисе...", как отмечает Д.Н.Шмелев, во многом были предвосхищены идеи Н.Ю.Шведовой о детерминантах и Г.А.Золотовой о свободных синтаксических формах.

Ценным представляется также опыт характеристики Пешковским грамматической основы предложения, углубленное изучение свойств сказуемого, обоснование типов составного сказуемого (с.212–244). Существен вклад Пешковского и в общую теорию членов предложения, точны и современны, особенно с позиций коммуникативного синтаксиса, его наблюдения над соотношением лексического значения слова и роли слова в предложении (с.98–99).

В "Русском синтаксисе..." была детально рассмотрена актуальная и поныне проблема связочных элементов сказуемого, впервые эксплицитно установлена нулевая связка, проведено ее отграничение от нулевой формы глагола существования быть (ср.: В глубине – дверь), в том числе и в связи с решением вопроса о полноте-неполноте предложения (с.245–266, 362–364). В развитие учения о типах простого предложения Пешковским ставился вопрос о двусоставности предложений типа Люблю тебя, Петра творенье (с.188, 363).

Если говорить о синтаксисе сложного предложения (или, в терминологии Пешковского, "сложного целого"), то нельзя не отметить, что А.М.Пешковский первым предпринял опыт установления собственно грамматических критериев, позволяющих разграничить сочинительные и подчинительные отношения (с.412–422); впервые теоретическое освещение получило бессоюзное сложное предложение (с.419–420), при этом были охарактеризованы грамматические функции интонации.

Уровень осмысления Пешковским сложнейшего взаимодействия грамматических и просодических средств таков, что ему удается установить особый языковой закон (обозначенный самим Пешковским как "принцип замены": 49–52). Закон получил в истории науки название "компенсационного" закона А.М.Пешковского и формулируется в наши дни следующим образом: "...Языковые средства, служащие формальным способом выражения той или иной категории, могут разным образом комбинироваться, будучи распределенными в самом языке по степени эффективности выражения. А именно отсутствие в реальной речи одного из более действенных средств вызывает усиление того же формального качества в наличествующих остальных средствах выражения той же грамматической категории".

А.М.Пешковским были высказаны также наблюдения, ценные для современного дискурсивного анализа (см., в частности, с.208 и др.), которые в настоящее время учитываются, например, при описании особенностей нарративного текста.

Идеи Пешковского исключительно важны и для прикладной русистики, в частности при определении общетеоретических основ функционально-коммуникативного синтаксиса русского языка как иностранного.

Хотелось бы надеяться, что мне удалось в этом кратком очерке хотя бы в общих чертах объяснить, почему в течение всех последних десятилетий "Русский синтаксис..." Пешковского является настольной книгой каждого специалиста в области общей и русской грамматики.

Конечно, автор знаменитой книги не мог решить всех проблем морфологии и синтаксиса (да это и невозможно, иначе бы сама наука о сложнейшем объекте действительности – грамматическом строе языка – прекратила свое существование). Значит, каждый должен самостоятельно решить для себя вопрос о том, что у Пешковского ценно и актуально в контексте лингвистики XXI века ("сокровищница тончайших наблюдений" отнюдь не исчерпана!), а что требует переосмысления и соотнесения с новейшими данными.

Будем признательны А.М.Пешковскому за то, что каждое новое прочтение его "Русского синтаксиса..." позволяет обнаруживать в этом тексте знакомые, казалось бы, идеи, которые вдруг начинают играть новыми гранями и оказываются неожиданно современными, помогающими читателю в разработке новых аспектов русской грамматики.

25 июня 2001 года Е.В.Клобуков

Москва

Оглавление

Об авторе

Пешковский Александр Матвеевич

Выдающийся отечественный лингвист, профессор, один из пионеров изучения русского синтаксиса. Родился в Томске. Окончил историко-филологический факультет Московского университета в 1906 г.; изучал также естествознание в Берлинском университете. Своими учителями считал Ф. Ф. Фортунатова и В. К. Поржезинского. Долгое время преподавал русский язык в московских гимназиях. С 1921 г. — профессор московских вузов (1-го МГУ и Высшего литературно-художественного института им. В. Я. Брюсова в 1921–1924 гг., 2-го МГУ в 1926–1932 гг.). Большинство работ А. М. Пешковского посвящено грамматике русского языка. Его главный труд «Русский синтаксис в научном освещении» впервые вышел в 1914 г. и был многократно переиздан. Эта книга, написанная в чрезвычайно доступной форме, и сейчас остается одним из наиболее детальных и содержательных исследований русского синтаксиса и русской грамматики в целом. К основным идеям А. М. Пешковского принадлежит характерное и для последующей русской традиции представление о «семантичности» синтаксиса, то есть стремление выделить значения, выражаемые синтаксическими конструкциями, а не простое формальное описание этих конструкций. Он являлся одним из первооткрывателей области «малого синтаксиса» и идиоматичных синтаксических конструкций. Кроме того, А. М. Пешковский много занимался вопросами методики преподавания русского языка, стремясь сблизить педагогическую практику с наукой.