Банщикова А.А. ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ в художественных произведениях ДРЕВНЕГО ЕГИПТА Изд. стереотип.

Оглавление

Введение

Как явствует из названия, данная работа посвящена описанию и анализу женских образов в художественных произведениях разных жанров древнеегипетской литературы, таких как собственно belle lettre, в дидактической литературе (так называемых поучениях) и в любовной лирике. С историографической точки зрения наша тема оказывается лежащей на стыке двух комплексов исследований – это, во-первых, гендерная история древнего Египта, изучающая место и роль женщины в обществе и общественном сознании, и, во-вторых, история древнеегипетской литературы как носителя и выразителя общественных ценностей и нормативных установок.

Если говорить о первой составляющей, то в контексте изучения социальной истории и как следствие интереса к институту египетской семьи и функционированию социума в целом всегда некоторое внимание уделялось и египетской женщине, как правило, с точки зрения ее правового положения, быта и частной жизни [Allam 1983; 1986; Gardiner 1961; Valbelle 1988]. С другой стороны, еще до становления гендерной истории как научной дисциплины и параллельно с ним появился целый ряд работ, в которых затрагивались такие темы, как восприятие женщины в обществе, ее предполагаемое нормативное и ненормативное поведение в нем, социальные роли и т.д. [Матье 1936; 1954; Постовская 1967; Allam 1981; el-Amir 1964; Eyre 1984; Millard 1986; Pestman 1961; Vatin 1970; Wenig 1967; Winlock 1955]. И уже целенаправленное внимание египтологии к гендерной истории, в том числе в ее социальном и языковом аспектах, возникло после появления ряда постановочных работ в этой области [прежде всего см.: Lakoff 1973; обзор становления гендерной истории как научной дисциплины см.: Coates & Cameron 1989; Пушкарева 1999; Хоф 1999].

С момента закрепления за гендерными исследованиями статуса независимых и самоценных по отношению к исследованиям социальной жизни в целом (что, впрочем, не всегда оказывается оправданным) за последние десятилетия прошлого века, во-первых, был собран корпус источников, как археологических, так и нарративных, позволяющих изучать различные аспекты жизни женского населения древнего Египта [Meltzer 1990: 503] (подчеркнем, не царской крови; интерес к женщинам-царицам, царским женам и матерям развивался независимо и намного раньше становления гендерной истории как дисциплины), а во-вторых, и другие, хорошо известные источники стали рассматриваться с этой, новой для египтологов, точки зрения. В результате появилась целая серия работ, фокусирующихся на жизни египетских женщин, их положении в обществе, различных аспектах их жизнедеятельности и т.д. [назовем основные: Capel & Markoe 1996; Desroches Noublecourt 1986; Fischer 1989; Lesko 1989; Pomeroy 1984; Robins 1993; Schulze 1988; Tyldesley 1994; Watterson 1991; Wilfong 1997].

Таким образом, к настоящему моменту мы обладаем вполне определившейся источниковой базой (правда, нельзя сказать, что она хоть сколько-нибудь широкая, но этот недостаток сводится к специфике сохранения источников, надеяться на ее существенное расширение пока что не приходится). Однако методы работы с этой базой, да и имеющиеся результаты не всегда исчерпывающе эффективны.

Во-первых, для работ по гендерной истории древнего Египта (исключая юридические аспекты) характерна очень высокая степень дескриптивности, при которой достижением считается уже адекватное сведение материала [например, Desroches Noublecourt 1986; Manniche 1987; Schulze 1988]. Для преодоления такого положения предпринимаются достаточно успешные попытки применения метода case study в археологии [Meskell 1998; Sweeney & Yasur-Landau 1999], более пристальное внимание получают литературные памятники, ранее просто цитировавшиеся [Depla 1994; Teysseire 1998], и, для лучшего результата, упор делается на комбинированное использование материалов и методов археологии, антропологии, искусствоведения и литературоведения [Meskell 2002; см. также: Banschikova 2006]. Но в целом нельзя не заметить, что произведения художественной литературы используются недостаточно, в основном как дополнительный иллюстративный материал. Кстати, сходное намерение избавиться от использования художественных образов в качестве иллюстративного материала и желание придать им независимую ценность для более эффективного анализа отличает и некоторых исследователей египетского искусства – и тоже именно по отношению к женским образам [см., например: Wildung 1985: 10].

Второй проблемой является практически полное доминирование статического подхода: практически никогда роль женщины в древнем Египте не прослеживается в ее эволюции, более того, периодически отрицается само наличие такой эволюции, утверждается, что "положение женщины в обществе оставалось на редкость постоянным на протяжении всей фараоновской истории" [Ward 1986: 59; также Muller 1977: 349; ср. Wilfong 1997]. Даже в тех редких случаях, когда положение египетской женщины рассматривается отдельно по каждому из основных периодов истории Египта [Vercoutter 1965; Wilfong 1997], анализ сводится скорее к изложению материала согласно хронологии источников, а не к исследованию реальной эволюции рассматриваемого объекта. Работы, основывающиеся преимущественно на одном виде материала (археологических данных, юридических папирусов и т.д.), практически всегда посвящены только одному конкретному периоду, без учета аналогичного материала по другим эпохам [например, Callender 2000; 2002; Fischer 1989 для Древнего царства, Ward 1986 для Среднего, Meskell 2002 для Нового, Pomeroy 1984; 1988 для эллинистического и римского Египта]. Возможно, археологический материал для такого анализа еще и не накоплен; к тому же, некоторые жанры нарративных памятников действительно ограничены одной эпохой (так, например, "брачные контракты" были широко распространены в поздний период, а самый большой корпус произведений эпистолярного жанра происходит из Дейр-эль-Медины, поселения рабочих времени Нового царства [Fischer-Elfert 2003: 120; Robins 1993:14]), но, если говорить о произведениях художественной литературы, то для них такой анализ просто не проводился, и шаг именно в этом направлении мы собираемся предпринять в данной работе.

Что же касается истории литературы как второго комплекса исследований, с которым тесно соприкасается наша тема, то тут ситуация, пожалуй, еще менее утешительная. Древнеегипетская литература, по нашему мнению, довольно долго имела тенденцию рассматриваться как корпус сведений для историка, или как широкое поле для филологических исследований, или как набор сюжетов для фольклориста, но только не в качестве объекта исследования для собственно литературоведа. Использование литературных произведений как иллюстративного материала при анализе источников других видов, а не как самоценной системы образов, нуждающихся в самостоятельном изучении, приводило к тому, что, как только речь заходила о литературных памятниках, авторы ограничивались редкими комментариями к подробному пересказу или цитированию [Hollis 1987; Manniche 1987; Robins 1993: 176–190; Schulze 1988: Stead 1986; Tyldesley 2000; ср. Монтэ 2000: 93; Сетон-Уильямс 1998; Callender 2000: 233–234]. Совсем недавно положение начало меняться [Depla 1994; Karl 2000; Teysseire 1998], в том числе появились исследования речи женских персонажей [Lesko 1997; 1999; Sweeney 2003 (b)]. А ведь древнеегипетская литература – это та источниковая база, которая, будучи зеркалом общественных настроений и ценностей, на сегодняшний день в принципе позволяет проследить эволюцию комплексного отношения к женщине, заложенного в женских образах, созданных писцами-мужчинами.

Хронологические рамки данного исследования достаточно широки. Их нижней границей является период Древнего царства (2794-ок. 2200 гг. до н.э.), к которому одни тексты относятся фактически ("Поучение Джедефхора", "Поучение для Кагемни"), а другие, так сказать, деривативно ("Поучение Птаххотепа", "Сказки папируса Весткар") – они дошли до нас в списках периода Среднего царства, но по ряду причин с достаточной уверенностью считаются принадлежащими Древнему царству [Simpson 2003: 13, 129]. Верхняя граница также определяется наиболее поздними дошедшими до нас списками произведений (которые были созданы раньше и потом лишь переписывались), она проходит по последним векам до нашей эры (самая поздняя датировка – I в. до н.э. – соответствует последнему списку "Поучения Анх-Шешонка", однако само это произведение, как правило, датируется IV в. до н.э. [см., например: Brunner 1998: 257]).

Прежде, чем перейти к описанию и анализу женских образов в древнеегипетской литературе, необходимо дать краткую характеристику положения женщины в обществе. Практически все исследователи сходятся во мнении, что положение женщины в древнем Египте было на порядок лучше, чем в других обществах древности, как восточных, так и античных [Головина 1995: 10–11; Кочергина 2000: 68; Матье 1954: 74; Allam 1983: 14; Baber 1935: 411; Breewer & Teeter 1999: 96; Dickerman 1894; Hollis 1987: 500; Trigger 1993: 38; Ward 1983: 68; Watterson 1997: 16; Wilfong 1997; Wilkinson 1994: 223–224]. Сходное мнение высказывалось уже в древности [Her. II. 35, 92; Diod. I. 80,3; L. 27]. Как правило, оно прямо вытекает из нескольких широко известных фактов.

Во-первых, в Египте женщина, причем как замужняя, так и незамужняя, пользовалась такой же юридической и экономической свободой, как и мужчина, она могла владеть, наследовать и свободно распоряжаться движимым и недвижимым имуществом согласно собственной воле [Головина 1995: 10–11; Кочергина 2000: 70; Матье 1964: 74; Allam 1983: 6; Сallender 2000: 223–224; Hollis 1987: 501; Martin 1995; Pestman 1961: 88; Pomeroy 1984: 148–173; 1988; Robins 1993: 127–141; Smith 1995; Stead 1986: 16; Trigger et al. 1983: 312; Ward 1995; Watterson 1997: 16; Wilfong 1997]. Ничего не мешало женщине по собственной воле лишить неугодных детей их части наследства и одарить тех, кто заботится о ней лучше [Pestman 1961: 163]. Только в поздний период, уже в эллинистическом Египте, в правление Птолемея IV (222–205 гг. до н.э.) права женщин были существенным образом ограничены: как только она выходила замуж, она уже не могла распоряжаться имуществом, это делал ее муж, только вдовы и незамужние женщины сохранили прежнее положение [Dickerman 1894; см. Bringmann 1939; Pomeroy 1988; Rowlandson 1998]. Для сравнения: месопотамская женщина, так же, как эллинка или римлянка, могла владеть имуществом только один промежуток времени – от смерти мужа до совершеннолетия старшего сына, если такой промежуток вообще имел место [Дьяконов 1983: 351–355, 367; ср. Gelb 1979; Harris 1989; о положении женщины в античном мире см. Patterson 1998; Peradotto & Sullivan 1984; Pomeroy 1991].

Во-вторых, женщина наравне с мужчиной являлась субъектом права: она могла выступать в суде как истец, ответчик и свидетель, то есть в принципе провозглашалось равенство полов перед законом [Богословский 1995: 146; Allam 1983: 8–9; Pestman 1961: 181; Robins 1993: 136; Trigger et al. 1983: 312; Ward 1983: 68; 1986: 59–60; 1995; Watterson 1997: 16]. По мнению П.Пестмана, египетская женщина не только de jure, но и de facto имела абсолютно такую же юридическую свободу, как и мужчина, независимо от того, была ли она замужем [Pestman 1961: 182]. Египтянке не нужен был мужчина-"защитник" (гр. kyrios), который представлял бы ее интересы в суде, как это было обязательно для женщин Греции, она могла это делать сама [Pestman 1961: 54]. Положение изменилось при Птолемеях, когда и в Египте было введено это греческое правило. Следующим шагом в ухудшении положения женщины стал римский ius III liberorum, обеспечивавший правовые льготы женщине с тремя детьми, позволяя ей вернуться к доэллинистическим порядкам и самой защищать свои интересы в суде [Pomeroy 1988: 721].

В-третьих, она могла сама инициировать развод [Богословский 1995: 146; Кочергина 2000: 73; Allam 1983: 30; Baber 1935: 413; Breewer & Teeter 1999: 96; Pestman 1961: 65; Robins 1993: 63] и выйти замуж вторично. В Месопотамии развод или вторичное замужество вдовы были затруднены [Дьяконов 1983: 354–355]. В Египте же "развод был предметом разочарования, но не бесчестья", и довольно легко следующим шагом для обеих сторон становился новый брак [Breewer & Teeter 1999: 96; см. также: Ferreira 2004: 1; Pestman 1961: 3]. В случае развода по инициативе мужа (если причиной не была измена жены), женщина получала назад свое приданое плюс значительные средства – обычно одну треть имущества, – нажитого совместно с мужем [Breewer & Teeter 1999: 96; Ferreira 2004: 55–56; Pestman 1961: 162; Stead 1986: 16; Wilfong 1997]. Если же жена хотела развестись, то она возвращала мужу половину его брачного дара, за ним оставалось и все приобретенное во время брака [Матье 1954: 75], однако в некоторых случаях и в такой ситуации жена забирала часть их общего имущества [Pestman 1961: 160].

Однако сфера социального проявления женщин отличалась от мужской: если мужчина проявлял активность в общественной жизни – управлении, гражданской службе, армии, торговле и различных профессиях, то для женщины приоритетной оказывалась сфера частной жизни – семья, воспитание детей, ведение домашнего хозяйства [Головина 1995: 11; Томашевич 2004: 53; Allam 1983: 4; Pomeroy 1984: XVII; Robins 1993: 14, 92; Tyldesley 1995: 41; Ward 1986: 60; 1995; Wildung 1985:16]. Это гендерное разделение сфер активности отражает и идеализированный мир частных гробниц: жена довольно редко сопровождает мужа-хозяина гробницы куда-либо за пределы дома [Robins 1993: 92], и с этим же фактом связывают и устойчивое различие в цвете кожи на изображениях – бежевом для женщин и темно-красном для мужчин – последние, проводившие много времени на открытом воздухе и солнце, естественно, приобретали более темный цвет кожи, чем женщины, проводившие свои дни в тени дома [Fischer 2000: 15; Wildung 1985: 13; Wilfong 1997]. Однако возвести гробницу могли себе позволить далеко не все, а если говорить о более бедных жителях страны, похороненных на кладбищах, то о цвете их кожи, видимо, мало что можно сказать, но вот артрит, полученный в результате тяжелого физического труда, в равной степени характерен для останков как мужчин, так и женщин [Callender 2000: 225]. Из вышесказанного виден и характер источниковой базы: текстовые и изобразительные памятники отражают жизнь высшего слоя населения, в то время как для изучения жизни средних и низших слоев общества нам доступны только остатки поселений и погребений [Wilfong 1997].

Пребывание в браке, жизнь в собственной семье для египтян обоих полов считались желанными и естественными, более того, по-видимому, все другие статусные состояния считались либо переходными, либо крайне нежелательными (жизнь до замужества, состояние разведенных супругов, вдовство, которое виделось особенно социально уязвимым, прежде всего для пожилой женщины, которая уже не может вступить в новый брак, обеспечив себе тем самым защиту семьи) [Ferreira 2004: 1; Robins 1993: 72]. Если говорить о египетской семье с антропологической точки зрения, то она была малой моногамной (состоявшей из мужа, одной жены и детей; случаи полигамии в нецарской среде были крайне редки [Матье 1954: 72; Allam 1983: 14, 34; 2002: 302; El-Amir 1964; Breewer & Teeter 1999: 95; Callender 2000: 220–221; Strouhal 1992: 55; Tyldesley 1994: 48; Ward 1986: 60]), патрилокальной (также не без исключений [Allam 1983: 19; Trigger et al. 1983: 312]), с описательной системой родства [Матье 1954: 46; Breewer & Teeter 1999: 95]. В известных науке текстах филиация указана как по отцовской, так и по материнской линии [Fischer 2000: 8, notes 48–49; O'Connor 1990; Trigger 1993: 35; см. Allen 2000]. Отдельную проблему составляют браки между братьями и сестрами или другими близкими родственниками [Матье 1954: 73–74; Allam 1983: 18; El-Amir 1964; Cerny 1954; Hopkins 1980; Middleton 1962; Parker 1996; Robins 1993: 29–30].

Нас же больше интересует тот факт, что в огромной степени создание и существование египетской семьи регулировалось только ближним семейным кругом, подвластным общественному мнению, но никак не идеологии и влиянию государства [Allam 1983: 15, 30, 34; Galpaz-Felle 2004: 154, 197; Janssen & Janssen 1990: 109; Mescell 2002: 95; Pestman 1961: 52; Robins 1993: 56, 67; Trigger et al. 1983: 311; Trigger 1993: 36; Tyldesley 2000: 156; Ward 1986: 68]. Очень высокая степень саморегулирования сферы семейно-брачных отношений в древнем Египте проявляется, в частности, в отсутствии официальной брачной церемонии [Pestman 1961: 52; Tyldesley 2000: 156], во вступлении в брак как "взятии себе жены" и "основании (нового) дома" [Baines 1991: 144; Pestman 1961: 6–11; Robins 1993: 56]. Собственно, другие члены общества рассматривали двух людей как брачную пару на основе знания об их совместном проживании в настоящем или прошлом, то есть сугубо из сведений своего локального окружения [Robins 1993: 67; Tyldesley 2000: 156 ff.]. В этой связи показательно и то, что в любовной лирике не различаются понятия "женщина" и "жена", а возлюбленная именуется "сестрой". Как полагал Б.Триггер, социальная система древнего Египта фокусировалась на отдельном человеке в большей степени, чем на любой родственной группе [Trigger 1993: 36].

Таковы отличительные особенности положения египетской женщины. Конечно, в любом male-dominated society [Robins 1993: 18; Ward 1995] (и Египет не исключение) формально-юридическое равенство – это всегда вопрос скорее теории и идеального представления о предмете, нежели реальной каждодневной практики. Однако любое формальное равенство оставляет место для неформального неравенства, тем более, что речь идет о культурной парадигме, созданной мужчинами и для мужчин. Как предупреждает Е.С.Богословский, "не стоит в особенно розовом свете представлять себе положение египетской женщины", и в Египте было все – от грубого насилия до утонченной любовной лирики [Богословский 1995: 146]. Удивление же вызывает не широта спектра (разброс его крайних значений), а масштабность его положительной составляющей, отражающей уважение к женщине, внимание к ее нуждам, юридическое наказание за преступления перед ней, юридическая защита женщины при вступлении в брак.

Итак, задачей настоящей работы является исследование по трем разножанровым группам источников женских образов в художественных произведениях древнеегипетской литературы всех периодов ее самостоятельного существования, то есть наблюдение за формированием, развитием и функционированием женских персонажей, изучение художественных средств построения женских образов, их сюжетной роли и места в повествовательном нарративе.

Египетская литература в достаточной степени наполнена женскими персонажами; если говорить о сказках и повестях, то без них, хотя бы эпизодических, не обходится ни одна из них. В некоторых произведениях женщины играют весьма важную, во многом формирующую сюжет роль: это образы Редджедет, ее служанки и гребущей девушки "Сказок папируса Весткар", невесты и далее супруги "Обреченного царевича", неверной жены Анупа и неверной жены Баты "Сказки о двух братьях", Исиды и Хатхор "Тяжбы Хора и Сета", девушки Табубы и матери Хора цикла сказаний о Сатни-Хемуасе, жены правителя из произведения "Амасис и мореход".

Во всех других произведениях, даже в тех, что дошли до нас не полностью, имеются упоминания женщин, чаще всего без особой сюжетной роли, иногда в парных упоминаниях с детьми или с мужчинами, либо с минимально прописанными сюжетными функциями (сюда же относятся и малозначимые образы из уже упомянутых произведений): это азиатская жена Синухета, галдящие и болеющие за Синухета во время его поединка с силачом Речену женщины, супруга Сенусерта ("Рассказ Синухета"); юная дочь Змея ("Сказка о потерпевшем кораблекрушение"); жена поселянина по имени Мерет ("Красноречивый поселянин"); неверная жена жреца Убаоне, богини Исида, Нефтида, Месхенет и Хекет ("Сказки папируса Весткар"); мать царевича, семь Хатхор ("Обреченный царевич"); мать Правды ("Сказка о Правде и Кривде"); богини Нейт и Нут ("Тяжба Хора и Сета"); Ахура (цикл сказаний о Сатни-Хемуасе).

Из примерно семнадцати произведений, относимых к поучениям, специально о женщинах говорится в четырех ("Поучение Птаххотепа", "Поучение Ани", поздние "Поучение Анх-Шешонка" и "Поучение папируса Инсингер"), однако упоминания и менее подробные и обстоятельные фрагменты содержатся еще в шести ("Поучение царевича Джедефхора", "Поучение для Кагемни", "Поучение Ахтоя, сына Дуауфа", "Сатирическое письмо", "Поучение Луврского папируса 2414" и поучение с условным названием "Ты не должен").

Любовная лирика в большинстве своем посвящена отображению женских чувств, и большая часть произведений написана от лица женщины, однако рассмотрение каждого такого образа по отдельности не будет являться целью нашей работы, поскольку только обобщение в данном случае позволит нам выявить общие черты в эмоциональном восприятии женщиной самой себя и ее отношений с мужчиной, как и в восприятии женщины мужчиной.

Вне круга нашего внимания остается определенная часть источников: ряд сказок и поучений, в которых упоминания о женщинах присутствуют, но их образы не развернуты, а также те произведения любовной лирики, в которых образ женщины раскрывается в аспектах, не входящих в круг наших интересов в данной работе.

Поскольку исследователи древнеегипетской литературы все же наблюдают внутрижанровую консистентность [Kaplony 1977], то анализ источников проводится нами по жанрам, и соответственно этому строится композиция работы. Характеристика отдельных произведений будет приведена внутри соответствующих глав.

Основной методологический вопрос, встающий перед нами при вышеуказанной постановке темы, сводится к тому, имеем ли мы право выделять тему и ее источниковую базу на основании именно этих групп нарративов, и вправе ли мы вообще говорить о художественных образах вообще и образах женщин в частности в древнеегипетской литературе. Как отмечает С.Б.Померой, говоря о литературе птолемеевского Египта и сравнивая ее с литературой классических Афин, образы женщин в египетской литературе очень часто являются изображением реальных женщин в реальных ситуациях (в отличие от греческих драм, основанных на мифологических сюжетах), и, таким образом, ими не следует пренебрегать, изучая статус и положение самих египтянок [Pomeroy 1984: XVI]. Однако египетская литература не просто по усмотрению исследователя, но по своей внутренней организации и характеристике разбивается на ряд жанров, и определенные жанры четко соотносятся с позднейшими античными и постантичными жанрами мировой литературы, в рамках словоупотребления Нового времени относящимися к "художественной литературе" в противопоставление другим письменным текстам. Независимо от того, проводили ли такое же разграничение сами египтяне (то есть объединяли ли они, к примеру, такие бесспорно существующие у них жанры, как приключенческий нарратив с участием неисторических героев, поучения и лирику, в некую общую категорию, отграничиваемую, скажем, от ритуальных текстов и анналов [Kaplony 1977], само существование у них жанров, соответствующих современным жанрам "художественной литературы", дает нам полное право анализировать женские образы по жанрам при отборе самих жанров согласно интересам исследователя.

При этом при исследовании произведений каждого жанра нас будут интересовать такие характеристики женских образов, как способность к проявлению и реализации собственной инициативы, в том числе сексуальной, эмоциональные и сюжетные мотивации действий женщины, соотношение мужских и женских персонажей, степень самостоятельности действий женщины и зависимость от действий и желаний мужского персонажа, наиболее характерные модели поведения, эмоциональная гамма, значение и содержание описаний внешности женщины, сюжетообразующие функции и динамика образов.

Summary

THE IMAGES OF WOMEN IN ANCIENT EGYPTIAN LITERATURE
Moscow: Editorial URSS, 2008

The monograph is devoted to the study (description and analysis) of the images of women in various genres of ancient Egyptian literature, such as belle lettre proper, didactic literature (so-called Teachings), and love poetry. The research lies at the edge of two kinds of studies: gender history of Ancient Egypt which deals with the place and role of the woman in society with its mental paradigm on the one hand, and the history of ancient Egyptian literature as a keeper and reflector of social values and normative settings on the other.

Chronologically, the research is large-scaled: its lower limit lies within the Old Kingdom period (2794 – ca. 2200 B.C.E.), to which one group of texts actually belongs ("The Instruction of Hardedef", "The Teaching for the Vizier Kagemni") and the other ascends by origin ("The Maxims of Ptahhotep", "King Cheops and the Magicians"). The upper limit is also defined by the latest copies of the texts (which were created earlier and then copied), namely the latest copy of "The instruction of Onchsheshonqy" – the 1^st century B.C.E.

Studying each genre's narratives, we are interested in such features of women characters as: the ability to demonstrate and realize their own initiatives including sexual; the emotional and plot-based motivations of actions; ratio and correlation of male and female characters; the level of independence in women's actions and the level of dependency on the actions and will of men; the most typical models of behavior; the content and meaning of appearance descriptions; the ability for constructing the plot (and influencing it);.

Об авторе

Банщикова Анастасия Алексеевна

Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра истории и культурной антропологии Института Африки РАН, ведущий научный сотрудник Международного центра антропологии исторического факультета НИУ ВШЭ. Участник Комплексной российской экспедиции в Африке (в Нигерию, Танзанию, Бенин и Руанду). Автор монографии "Женские образы в художественных произведениях Древнего Египта" и более семидесяти публикаций по исторической традиции, литературоведению и гендерной истории Древнего Египта.