|
Оглавление
Альбер Сеше и его книга "Очерк логической структуры предложения"
Имя швейцарского лингвиста Альбера Сеше (1870–1946) парадоксальным образом в нашей стране одновременно и известно, и неизвестно. Известно оно прежде всего тем, что этот ученый вместе с Шарлем Балли был публикатором известного "Курса общей лингвистики" Ф.де Соссюра. Из весьма несовершенных студенческих конспектов два ученых сделали книгу, во многом определившую пути развития науки о языке XX в. В публикуемом здесь прощальном слове об А.Сеше, написанном Ш. Балли менее чем за год до собственной смерти, говорится: "Работа в тесном сотрудничестве с Альбером Сеше позволила узнать, до какой степени этот ученый был предан делу, наделен тонкостью ума и проницательностью. С бесконечным тактом он раскрывал скрытый смысл некоторых пассажей, разрешал кажущиеся противоречия, соединял разъединенные элементы, дабы каждому камню этого здания дать то место, которое ему полагалось занять". Однако, что в "Курсе" принадлежит именно А.Сеше, мы достоверно не знаем. Хотя исследователи проделали очень кропотливую работу по сопоставлению опубликованного текста "Курса" со всеми дошедшими до нас конспектами, но все равно мы ничего не знаем о том, что из дополнительно внесенного публикаторами сделал А.Сеше, а что – Ш.Балли. Но встает и другая проблема: если что-то из содержащегося в книге не зафиксировано в конспектах, из этого еще окончательно не следует, что оно принадлежит публикаторам. Прежде всего это относится к знаменитой фразе, которой кончается "Курс" и которая стала знаменем некоторых направлений лингвистического структурализма: "Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя". Она отсутствует во всех известных конспектах и потому обычно приписывается Ш.Балли и А.Сеше. Однако она могла восходить, например, и к каким-то устным высказываниям Ф.деСоссюра в разговорах со своими коллегами. Во всяком случае это высказывание никак не было исследовательской программой А.Сеше, как и Ш.Балли. В представленной здесь книге, изданной в 1926 г., через десять лет после публикации соссюровского "Курса", "язык в себе и для себя" – не только не единственный, но и далеко не главный объект исследования. В то же время Ш.Балли и А.Сеше – авторы многочисленных собственных работ. Однако, если два главных лингвистических труда Ш.Балли в нашей стране были изданы еще в 50–60-е гг., то А.Сеше повезло гораздо меньше. До сих пор лишь одна его статья "Три соссюровские лингвистики" была опубликована на русском языке в 1965 г. во втором томе последнего издания известной хрестоматии В.А.Звегинцева по истории языкознания. Теперь русскому читателю, наконец, предлагается книга "Очерк логической структуры предложения", названная Ш.Балли в упомянутом выше прощальном слове об А.Сеше "самой известной и наиболее часто цитируемой" из работ А.Сеше. Одновременно в русском переводе издается и вторая его книга "Programme et méthodes de la linguistique théorique. Psychologie du langage" (Paris, Genéve, Leipzig, 1908). (Рус. пер.: Сеше А. Программа и методы теоретической лингвистики. Психология языка. М.: УРСС, 2003.) Обе книги показывают, что роль А.Сеше в развитии мировой лингвистики значительнее, чем это обычно представляется. Как ученый Альбер Сеше формировался в конце XIX в. В то же время он находился под сильным влиянием основателя лингвистики XX в. Ф.деСоссюра, у которого он (в отличие от Ш.Балли) учился в Женевском университете и с которым он (как и Ш.Балли) позднее в этом университете работал. И в данной книге бесспорное и прямо подчеркиваемое влияние его учителя соседствует с идеями науки XIX в., а иногда и более ранних веков. А ряд идей высказан А.Сеше впервые. Во введении к книге А.Сеше пишет: "...школа гораздо старше лингвистики, и лингвистика в отношении терминов по-своему находится в зависимости от школы. Школа же опирается на науку, принципы которой были заложены в античности философами, увлеченными логикой, и грамматистами, заботившимися о "хорошем языке" и литературной традиции". Языкознание XIX в. в ряде областей ушло далеко вперед по сравнению со школьной традицией, однако, как справедливо указывал А.Сеше, "лингвистика XIX в., избрав путь исторических исследований, не могла уделять этим собственно грамматическим проблемам всего того внимания, которое они заслуживали". Прорыв в области исторического языкознания сочетался с сохранением архаических традиций в исследованиях современных языков, которые в основном велись непрофессионалами (педагогами, миссионерами и др.). Влияние Ф.деСоссюра в книге больше всего проявляется в полном принятии двух его знаменитых противопоставлений: языка и речи, синхронии и диахронии. Однако, если первое из противопоставлений А.Сеше во многом понимал не так, как его учитель, на чем мы остановимся ниже, то по вопросу о синхронии и диахронии он полностью следовал за Ф.деСоссюром. От работ лингвистов предшествующей эпохи данная книга более всего отличается последовательно синхронным подходом. Явления языка и речи целиком рассматриваются в отвлечении от истории языка; иногда встречающиеся замечания об истории и развитии индоевропейских языков имеют характер экскурсов, не существенных для основной концепции книги. Если же некоторая диахрония важна для автора, то это диахрония очень своеобразная. Одним из первых среди лингвистов-теоретиков А.Сеше обратился к изучению детской речи, формирования системы языка у ребенка и корреляций между этапами этого формирования и типами предложений. Этим в то время уже занимались психологи, но, как правило, не лингвисты. Сам же объект исследований швейцарского лингвиста достаточно редок для той эпохи. Уже его обращение к синтаксису было не совсем обычно: и наука XIX в., и наука первой половины XX в. предпочитали заниматься либо фонетикой (затем преобразовавшейся в фонологию), либо морфологией. Книг, чисто синтаксических по проблематике, было немного. Но и в рамках синтаксиса чаще всего исследовали не то, что стояло в центре внимания А.Сеше. Ученые старших поколений изучали исторический синтаксис, в основном сводившийся к истории развития тех или иных синтаксических форм, а лингвисты, обратившиеся к синхронии, опять-таки исследовали синтаксические формы, формальные типы предложений и пр. Но А.Сеше с самого начала предупреждает: "Мы... рассмотрим только вопросы, касающиеся понятий, то есть логику и психологию предложения, оставляя в стороне формальный аспект грамматической проблемы". Выражаясь более современно, можно сказать, что книга посвящена не формальной, а семантической стороне синтаксиса. Но новые методы синхронного анализа в то время прежде всего применялись (помимо фонологии) к "формальному аспекту грамматической проблемы", а "понятия" плохо им поддавались. При их изучении ученые той переходной эпохи (здесь помимо А.Сеше надо упомянуть О.Есперсена) вынуждены были опираться на очень нестрогие идеи и термины, восходившие к античным и средневековым грамматикам; они (как видно из приведенной выше цитаты) понимали несовершенство этих идей и терминов, пытались их скорректировать и поднять на новый уровень, но добились лишь частичного успеха. К этому добавлялось то, что к 20-м гг. XX в. хорошо были описаны очень немногие языки, в большинстве типологически довольно близкие друг к другу языки Европы. Поэтому лингвисты, стремившиеся, как А.Сеше, построить общую теорию, вынуждены были опираться на очень ограниченный фактический материал и зачастую воспринимать типологические особенности европейских языков как фундаментальные свойства любого языка. А.Сеше осознавал это и писал: "Фундамент, на котором мы возводим наше сооружение, несколько узок, потому что мы знакомы только с некоторыми языками индоевропейской семьи". Однако вряд ли он мог до конца себе представить, насколько узок был на самом деле этот фундамент. В подходе к синтаксису А.Сеше опирался на еще одно важное противопоставление соссюровского "Курса" (вероятно, восходящее к Н.В.Крушевскому): синтагматических и ассоциативных (или, как позже стали говорить, парадигматических) отношений между элементами системы языка. В книге специально рассматриваются лишь синтагматические отношения, то есть отношения элементов, которые, согласно Ф.деСоссюру, "выстраиваются один за другим в потоке речи". В целом это соответствует той проблематике, которая традиционно рассматривается в синтаксисе, исключая лишь некоторые привычные проблемы, которые А.Сеше как раз не исследует: особенности вопросительных, восклицательных и др. предложений. Ему важно прежде всего изучить структуру предложения и основные типы отношений между элементами предложения. Все это исследуется в книге нестандартным способом: в порядке того, как типы предложений и виды отношений между их элементами формируются в детской речи. Поэтому анализ начинается с нечленимых предложений, затем описываются три вида отношений: сочинительные, подчинительные и, наконец, субъектно-предикатные. Таким образом выделяются три основных типа отношений в синтаксисе, причем их реальная роль в речи взрослых обратна времени их появления в речи детей. Оригинальна наиболее общая классификация предложений у А.Сеше. Он выделяет два их типа: "предложение-понятие" и "предложение-мысль". "Предложение-понятие" имеет один центр, тогда как в "предложении-мысли" их два: субъект и предикат, что в грамматической структуре предложения отражается в наличии, соответственно, подлежащего и сказуемого. Такое членение сходно с принятым в русской традиции выделением односоставных и двусоставных предложений, однако для А.Сеше оно не формально, а прежде всего – содержательно и связано с человеческой психикой. Главную роль в процессе коммуникации, согласно концепции А.Сеше, играет "предложение-мысль", которое ученый называет главной порождающей силой, центральным орудием всего грамматического механизма. Один из наиболее традиционных компонентов концепции швейцарского ученого – выделение субъекта и предиката. А.Сеше подчеркивает, что это – не чисто формальные понятия, характеризующиеся теми или иными формально-грамматическими признаками, это понятия логические и психологические. Говорится, что лишь при наличии субъекта предложение становится "эффективным средством передачи мыслей" любого рода. При этом "движение мысли" обязательно идет в направлении от субъекта к предикату. "Различие субъекта и предиката является, следовательно, постулатом жизни". Подчеркивается, что отношение субъекта и предиката никак не может сводиться к подчинительному, это отношение совершенно особое и гораздо более важное. Данное различие отражается и в самих словах языка: глаголы "предикатны по самому своему существу", а существительные – субъектны, хотя те и другие могут иметь и иные функции. Здесь А.Сеше безусловно сохраняет традицию, идущую от античных и средневековых грамматик. Эта традиция исходила из формального по своей основе явления: согласования сказуемого с подлежащим и только с подлежащим в языках, на основе которых формировалась европейская лингвистическая традиция. А дальше, как вообще часто бывает, формальные различия в языке получали иную интерпретацию, прежде всего, начиная с Аристотеля, – логическую. Как позже отметит Эмиль Бенвенист, категории логики у Аристотеля и его последователей – по сути схематизированные категории древнегреческого синтаксиса. Такой подход закрепился не только в логике, но и в школьной грамматике. Одновременно формальным понятиям подлежащего и сказуемого давалась квазисодержательная интерпретация (во французском и других западных языках она облегчалась стандартной полисемией терминов: фр. sujet и prédicat или англ. subject и predicate имеют два смысла, тогда как по-русски принято в качестве формально-грамматических терминов использовать подлежащее и сказуемое, а как квазисемантические – субъект и предикат), и в то же время типологическая особенность индоевропейских языков (согласование сказуемого только с одним именным членом предложения) рассматривалась как общее явление, свойственное всем языкам. В то же время понятия субъекта и предиката, как подчеркивает А.Сеше, неоднородны. Разграничиваются грамматические, логические и психологические субъекты и предикаты. Впрочем, понятия логического субъекта и предиката признаются "чуждыми языку", поскольку они полностью совпадают с грамматическими. Не то – психологические субъект и предикат, которые могут от них отличаться. Упомянутое выше "движение мысли" идет как раз от "психологического субъекта" к "психологическому предикату", но не всегда – от подлежащего к сказуемому. Например, в предложении Qui est malade? `Кто больной?' "психологическим субъектом" является больной, а "психологическим предикатом" – кто. Фактически А.Сеше здесь говорит о том, что в лингвистике XX в. стали называть соответственно темой и ремой. Основы теории актуального членения чешский лингвист В.Матезиус начал разрабатывать почти одновременно с появлением данной книги, но пошел значительно дальше, строго разграничив термины и очистив концепцию от излишнего психологизма. В книге производится также классификация предикатов по их значению. Класс наиболее типичных глагольных значений А.Сеше предложил называть термином "процесс" (рrос\`еs), ранее предлагавшимся A. Мейе; в дальнейшем этот термин стал распространенным. Наряду с процессами выделяются качества (qualité); процессы и качества разграничиваются по их семантике, однако по сути процессы и качества – классы значений, стандартно выражаемые в европейских языках соответственно глаголами и прилагательными (в других языках, как показали более поздние исследования, границы между формальными классами слов могут быть и иными). Следование европейскому эталону проявляется и в том, что "символами качества" признаются существительные (субстантивы), а не глаголы, тогда как прилагательное, по мнению А.Сеше, является "субстантивом, более или менее модифицированным и приспособленным к данной роли". Значительное количество языков, где значения качеств выражаются глаголами или словами, близкими к глаголам, явно при этом не учитывается. Далее в книге рассмотрены предложения, включающие в себя не только подлежащее и сказуемое, но и другие члены, прежде всего члены, подчиненные каким-то другим. Классификация подчиненных членов у А.Сеше достаточно оригинальна. Они прежде всего делятся на два класса: "внутренние определения" и "внешние определения". В качестве "внутренних определений" к существительному выделяются прежде всего прилагательные, а также приложения, в качестве "внутренних определений" к глаголу – наречия; наречия могут быть также внутренними определениями к прилагательным и другим наречиям. Внутренние определения тем или иным образом уточняют характеристику определяемого, тогда как внешние определения связывают его с чем-то другим, находящимся вне его, то есть являются определениями отношения. Выделяются два стандартных (опять-таки речь реально идет о европейских языках) средства оформления "внешних определений" (как к глаголам, так и к существительным): косвенные падежи существительных и предлоги. В связи с этим производится подробный анализ управления и предлагается оригинальный подход к транзитивности (переходности). Далее в книге рассматриваются более сложные синтаксические структуры: безличные предложения, причастные и инфинитивные конструкции, сочинение предикативных конструкций, сложные предложения разных типов и др. И здесь немало оригинальных идей, например, разграничение придаточных предложений на два принципиально разных типа: адъективные (относительные) и субстантивные. Однако в целом А.Сеше здесь не слишком далеко отходит от школьной традиции, а его описание очевидно ориентировано на европейские языки, иногда даже на часть европейских языков. Например, подробно описаны субстантивные (инфинитивы) и адъективные (причастия) формы глагола, но вовсе обойдены адвербиальные (деепричастия), существующие и в ряде европейских языков, а в таких языках, как, например, алтайские, играющие значительную роль. Все сложные предложения подразделяются на союзные и бессоюзные, а союзная связь рассматривается как фундаментальный способ формирования сложных предложений, хотя значительное число языков использует не союзный способ, а другие ("склонение предложений", деепричастные и причастные конструкции и др.). Для 20-х гг. XX в. такая "узость фундамента" была закономерной: слишком плохо были изучены почти все языки за пределами индоевропейских. Но сейчас при чтении книги надо учитывать это ее свойство. Остается сказать о занимающем заметное место в книге А.Сеше (см. особенно главы V и VI) вопросе о языке и речи. После своего участия в завершении и издании книги Соссюра, где впервые вводилось это различие, ученый не раз возвращался к этому вопросу, здесь нельзя не вспомнить уже упоминавшуюся статью "Три соссюровские лингвистики", более позднюю, чем данная книга. Полностью соглашаясь со своим учителем в необходимости строгого разграничения языка и речи, А.Сеше не принял его фактическое игнорирование речи, ограничение лингвистической проблематики вопросами языка (как известно, Ф.деСоссюр в плане своего "Курса" собирался отвести лингвистике речи всего одну лекцию, но так и не прочел ее), а также рассмотрение речи как чего-то совершенно несистемного и случайного. В его книге язык постоянно соотносится с речью, точнее, с организованной речью, то есть с той частью речи, в которой можно выделить существенные закономерности (термин "организованная речь" присутствует в книге, но подробно о ней говорится в статье о трех соссюровских лингвистиках). Прямая полемика с учителем присутствует у А.Сеше лишь в приложении к книге "Заметка о классификации лингвистических дисциплин". Он пишет, что "по Соссюру, язык существует для речи, но он также рождается из речи; он из нее исходит и он же делает ее возможной, и ничто не заставляет нас ставить язык раньше речи или, наоборот, речь раньше языка, Это нечто целое, что может быть разведено только в абстрактном анализе. Для нас, напротив, в самой этой абстракции обнаруживается принцип подчинения и классификации, и мы ставим речь в ее дограмматической форме раньше языка". Под "дограмматической формой речи" имеется в виду "свободное и спонтанное выражение", не обладающее какой-либо организацией (видимо, в связи с этим ученого так интересовала детская речь). То есть речь, согласно А.Сеше, первична и может существовать и без языка, хотя таким образом невозможно выражать многие понятия (обратное неверно). Как он пишет в другом месте, "язык – орудие коллективное и основанное на соглашении, и его истинная цель заключается в том, чтобы лучше, чем это могла делать только одна речь, отвечать тем самым нуждам, которые вызвали к жизни саму речь". Подчеркивается психологическая сущность языка: "Язык – это жесткая сетка навыков, которая опосредует отношение мышления и его выражения". Психологическая реальность языка присутствует и в "Курсе" Ф.деСоссюра, но там с ее признанием соседствуют идеи совсем иного рода, согласно которым язык – "система чистых отношений". У А.Сеше это противоречие "Курса" последовательно решается в пользу большего психологизма (см. также концепцию психологического субъекта и предиката, которые относятся прежде всего к речи, но могут через особые способы обозначения закрепляться и в языке). Такой подход был противоположен общей направленности лингвистики после Ф.деСоссюра, стремившейся вовсе освободиться от психологизма, частично еще присутствовавшего в соссюровском "Kypce". Язык, как и у Ф.деСоссюра, понимается как "система условных звуковых знаков"; эти знаки могут быть ассоциативными (слова) и синтагматическими, которые "служат для выражения определителей и связей", то есть знаки последнего типа – это грамматические элементы и синтаксические структуры; в то же время предложение – единица речи, а не языка. Роль языкового знака – "заменять собой в живом употреблении психологическую реальность, репрезентантом которой он является". Поэтому знак замещает понятие, но так или иначе не отходит от него далеко. А.Сеше прямо спорит с подходом, который иногда видят во всех направлениях лингвистики, восходящих к Ф.деСоссюру: "Мы, естественно, признаем, что класс слов опирается не только на произвольное различие, установленное грамматистами". Соссюровский подход открывал путь к пониманию языка как объекта, конструируемого лингвистом (крайний вариант – течение в американской лингвистике 40–50-х гг., получившее название "лингвистики фокуса-покуса" в отличие от "лингвистики божьей правды"). Такое понимание основывалось на некоторых высказываниях Ф.деСоссюра, но не на всех идеях его "Курса", а А.Сеше двигался и здесь в иную сторону, не отрицая того, что лингвист должен иметь дело с "божьей правдой". В ряде мест своей книги А.Сеше рассматривал проблему соотношения языка и речи, уделяя большое внимание тому, как те или иные явления могут переходить из организованной речи в язык и там закрепляться, как соотносятся между собой "фундаментальные грамматические связи" в языке и речи. Здесь можно видеть и влияние Ш.Балли, его теории актуализации. Во всем четко видно стремление не ограничиваться только рассмотрением чисто языковых явлений, но строить и лингвистику речи. Пусть в 20-е гг. XX в. последняя задача во многом была преждевременной, но сама постановка проблемы и некоторые предложенные пути ее решения были перспективны. Позже лингвистика мало этим интересовалась, однако сейчас, как отмечают многие, жесткое ограничение лингвистики рамками языка в смысле Ф.деСоссюра – уже прошлое этой науки, и все больше данные проблемы снова становятся актуальными. Книга А.Сеше имеет отпечаток времени, когда она создавалась. Многое современному читателю в ней кажется архаичным вплоть до самой терминологии ("понятие", "логические связи", "психологические связи" и др.), слишком велика ориентация на европейские языки и их специфические особенности, однако все это не должно заслонять для читателя актуальность целого ряда поставленных А.Сеше проблем, во многом не решенных и сейчас. В данное издание включены также две более поздние статьи А.Сеше, относящиеся уже к последним годам его жизни. Для 40-х гг. XX в. они выглядят достаточно нестандартными уже по самой своей проблематике, "немодной" в эпоху полного господства структурализма в европейской лингвистике. Небольшая статья "Классы слов и воображение" (1941) представляет собой очень редкий для той эпохи пример развития свойственных скорее XIX в. стадиальных концепций, в которых языки мира располагались в соответствии со "стадиями человеческого мышления". Правда, А.Сеше здесь отталкивается от идей датского структуралиста В.Брендаля, но тот сопоставлял синтаксические структуры по степени их "логической" сложности, не претендуя на соответствие своих построений реальной человеческой истории. Однако А.Сеше попытался выявить "этапы синтаксической эволюции" в связи с тем, как постепенно человек формировал в своем сознании противопоставление "я – не-я". Такого рода идеи могут быть интересными и даже правдоподобными, однако они не доказуемы. Поэтому наука с конца XIX в. отказалась от стадиальности, и позднее были лишь отдельные попытки ее возрождения, самая известная из которых (по крайней мере, у нас) принадлежала академику Н.Я.Марру. К моменту написания статьи А.Сеше в СССР И.И.Мещанинов и другие последователи Марра все больше отходили от идей стадиальности, превращая изучение стадий в "обычную" типологию. А на Западе статья – редкий пример возвращения к данной проблематике в XX в. Более значительна статья "Мышление и язык, или Как понимать органическую связь индивидуального и социального в языке" (1944). По тематике эта статья также скорее примыкает к тому, чем активно занимались в XIX в. В середине же XX в. вопросы связи языка и мышления были не в почете и снова их восстановит в правах в мировой лингвистике лишь Н.Хомский в конце 50-х гг. и особенно в 60-е гг. Концепция А.Сеше полемична по отношению к идеям В.фон Гумбольдта о языке как неотъемлемой принадлежности народа и отражении его "духа" и особой ментальности. Этим идеям противопоставляется концепция, развивавшаяся У.Д.Уитни и Ф.деСоссюром, согласно которой "язык... по самой своей природе не есть продукт, созданный силами, скрытыми в человеческой природе, но творение ума, изобретение того же типа, что и наше жилище, наши орудия труда и все, что создано человеком для удовлетворения его нужд". Подчеркивается, что язык – "творение человеческого разума", которое однако "никогда не создавалось последовательно и систематически". Язык творится стихийно, без сознательного обдумывания, а деятельность каждого человека вступает в сложные отношения с деятельностью других людей, в результате создание языка оказывается "игрой сил и тенденций". Как и в других работах того же автора, показывается, что все изменения вначале происходят в речи, а затем некоторые из них могут закрепиться в языке. Наконец, здесь же публикуется речь В.Мартена с включенным в нее прощальным словом Ш.Балли в связи с кончиной А.Сеше в 1946 г. В них говорится о деятельности этого ученого и свойствах его личности. Жизнь А.Сеше не была богата внешними событиями, она целиком была посвящена науке о языке. И он сумел сделать многое. Результаты его научной деятельности до сих пор привлекают внимание лингвистов, поэтому можно надеяться, что русское издание его наиболее известной книги может быть полезным. В.М.Алпатов,
доктор филологических наук, профессор
Введение
Bсe вопросы, связанные со структурой предложения, имеют важнейшее как теоретическое, так и практическое значение: теоретическое – потому что они составляют неотъемлемую часть науки о языке в целом, а практическое потому, что невозможно ни размышлять, ни выводить правила, ни учить использованию языка для нужд мышления, не обращаясь к общим понятиям из этой области. Известно, какое важное место занимает логический и грамматический анализ предложения в школе. Откуда же школа заимствовала термины, которые она употребляет, и определения, которые им дает? Естественно было бы думать, что от лингвистики, но это не так – ведь школа гораздо старше лингвистики и лингвистика в отношении терминов в известной степени находится в зависимости от школы. Школа же опирается на науку, принципы которой были заложены в античности философами, увлеченными логикой, и грамматистами, заботившимися о "хорошем языке" и литературной традиции. У этих ученых, при всех их заслугах, не могло быть достаточно полного представления о языке и многообразных языковых явлениях. То, что школа унаследовала от них, она передала нам, приспособив, насколько возможно, к своим нуждам в ходе длительной, многовековой практики и на опыте многих языков как древних, так и современных. Эта традиция заслуживает самого большого уважения, но она не образует науки в подлинном смысле слова, поскольку принципу авторитета противостоит здесь лишь эмпиризм практиков. Можно было иногда изменить частности, но нельзя было трогать основы. Кроме того, поскольку при обучении языку стремятся прежде всего добиться от ученика известного совершенствования в письменной и устной формах языка, поскольку речь идет о заучивании определенных моделей в соответствии с нормой, на службе такого обучения грамматика естественно принимала формальный характер. Она стала дисциплиной схоластической и вербальной, несомненно способной приносить результаты, которые от нее ждут, но по-настоящему не просвещающей. Она не посвящает учащегося в факты языка и явления речевой деятельности, хотя и претендует на это. Бесполезно вдумываться в ее формулы, потому что они сразу же обнаруживают свою недостаточность. А разве разум человека может принять то, что не выдерживает критического рассмотрения? Недоверие, от которого страдает школьная и иная грамматика, идет именно отсюда. Можно ли сказать, что лингвистика, которая, как известно, за последние более ста лет добилась замечательных успехов, с закрытыми глазами приняла все то, что передала ей в наследство школа? Разумеется нет. Нет ни одного лингвиста, занимающегося теорией языка, который так или иначе не обращался бы к этим вопросам, но они настолько сложны – как все, что касается языка – что каждый исследователь брал из них то, что представляло, так сказать, интерес именно для него; и в ожидании лучших времен школьная грамматика все еще остается общим фондом идей, от которого отталкиваются, чтобы путем обсуждения попытаться их развить и уточнить. К тому же, лингвистика XIX в., избрав путь исторических исследований, не могла уделять этим собственно грамматическим проблемам всего того внимания, которое они заслуживали. С тех пор, как этот несколько чрезмерный культ истории языков уступил место более сбалансированной науке, здесь произошли изменения. В течение последних двадцати-тридцати лет психология языка отстояла свое право на место рядом с исторической наукой, а мы бы сказали и выше ее. А недавно "Курс общей лингвистики" Фердинанда де Соccюра восстановил в правах изучение состояний языка, которым слишком долго пренебрегали и которое другим путем – возможно более надежным – также приводит нас к изучению форм грамматики. Достаточно вспомнить имена ученых, выдвинувшихся за последнюю четверть века в лингвистике, чтобы увидеть, сколько разных аспектов этих проблем уже рассмотрено. Мы имеем в виду прежде всего Вундта и Шухардта в Германии, Мейе, Вандриеса и Балли – учеников Фердинанда де Соссюра, Сепира в Америке, Hоpeeна в Скандинавии и в Копенгагене – Есперсена, который только что опубликовал книгу, целиком посвященную общим вопросам грамматической структуры. Хотя указанные вопросы, как было сказано, с тех пор неоднократно обсуждались, в этой широкой дискуссии есть место для выражения еще одного мнения, складывавшегося в течение долгих лет, и мы хотим тем самым выполнить обещание, данное нами много лет назад. Однако мы выполняем только часть обещанного, так как рассмотрим только вопросы, касающиеся понятий, то есть логику и психологию предложения, оставляя в стороне формальный аспект грамматической проблемы. Мы не стремимся исследовать, чт\'о представляют собой сочетания знаков в их материальном состоянии, но те общие детерминативы, которые они выражают. После того как мы определили границы нашей проблемы, было бы небезынтересно найти ей место в совокупности лингвистических дисциплин. И тут нам пришлось бы вернуться к тому, что мы говорили по этому поводу в нашей первой работе. Однако чтобы не перегружать введение, мы отсылаем читателей, интересующихся данным вопросом, к Приложению, где изложены наши нынешние взгляды на устройство лингвистики. Здесь же мы остановимся лишь на двух или трех существенных моментах принципов, терминологии и метода. Напомним различие, проведенное Ф.деСоссюром между языком, социальным установлением, совокупностью принятых в обществе произвольных правил, и речью, которая представляет собой употребление языка говорящими (или пишущими) для передачи мыслей в некоторых конкретных обстоятельствах. Речь – акт индивидуальный, организуется в соответствии с правилами языка, но относится она в своей совокупности к в\'едению индивидуальной психологии говорящего. Язык же – продукт общества, и его организация входит в компетенцию психологии коллективной. Наше исследование касается состояний языка, это исследование статики, и оно не связано непосредственно ни с фактами речи, ни c явлениями грамматической эволюции, которые могут быть ее следствием. Вслед за Ф.деСоссюром мы используем термин грамматика в его самом общем смысле. Грамматика для нас – это вcе то, что затрагивает устройство языка, звуки, лексику, cинтаксис. В грамматике нас интересует та ее часть, которая рассматривает сочетания знаков. Из соображений, изложенных в Приложении, мы назовем такую грамматику синтагматической в противопоставление грамматике аcсоциативной, которая занимается знаками понятий, рассматриваемыми изолированно. Можно было бы также говорить о грамматике фонологической. В том, что касается метода, следует сказать, что исследование в области синтагматической грамматики, как всякое исследование, связанное со статической лингвиcтикой, еcтественно является описательным. Состояние языка есть некоторая структура (une organisation), которую членят на ее элементы, с тем чтобы cоставить их перечень и дать им определение. И если мы хотим изучить устройство всех языков, раccматриваемых в их общих и сходных чертах, другого пути у нас нет. В принципе мы не должны допускать здесь вмешательства ни психологии речи, ни фактов, cвязанных с языковыми изменениями, потому что наc не интересует ни происхождение или развитие грамматики, ни ее практическое функционирование, но только грамматика как таковая. Однако, как можно будет видеть на последующих страницах, не отклоняясь от нашей основной темы, мы тем не менее cовершали многочисленные экскурсы в соседние области. Это объяcняется тем, что речь здесь идет не о догматическом изложении результатов, полученных уже сложившейся наукой, но об исследовании, которое, чтобы очертить cвой объект, вынуждено подходить к нему извне и рассматривать его в том самом окружении, в котором он находится, и в развитии, продуктом которого он является. Что такое грамматический факт? Это некоторое устойчивое явление, закрепленное соответствующими формами, которое cлужит точкой опоры для понимания в движущемся и постоянно изменяющемся потоке речи. На практике не cуществует прямого выражения явления психики, определенного раз и навсегда и повторяемого механичеcки. Необходимо поэтому выяснить сложные условия его сущеcтвования, чтобы установить, где и как его можно постичь в нем самом. Здесь нужно принять некоторые меры предосторожности, без чего могут возникнуть недоразумения. Кроме того, хотя грамматический факт не обуcловлен прямо психологией говорящих, он, однако, имеет психологическое значение: он был создан и существует для того, чтобы снабдить формой некоторый элемент мышления, и грамматические нормы родились именно в живой речи. Лучшим способом увидеть, что они собой представляют, было бы попытаться захватить их в cостоянии рождения, восстановить, пусть несколько схематическим и искусственным способом, процесс, в ходе которого они появились в языке. История грамматики, которая дает нам возможность уловить момент возникновения некоторых усилий человеческого разума, позволяет, как нам кажется, яснее увидеть грамматику так сказать изнутри, потребности, которым она должна отвечать, и то накопленное виртуальное мышление, которое она содержит. История ее возникновения, некоторую аналогию которому мы, как кажется, замечаем в определенных явлениях лепета ребенка, прольет cвет на важнейшие принципы ее установлений, если нам удастся правильно интерпретировать этот источник сведений. Однако, все это, повторим еще раз, не что иное, как исследовательский прием, используемый в рамках статического анализа. Все, к чему мы cтремимся, это обоснованно выделить и дать точное определение понятий, что сделает возможным адекватный анализ и адекватную классификацию всех фактов синтагматической грамматики. Данные понятия, признаем это сразу, не могут быть полностью свободны от некоторого элемента априорности. Пытаясь определить то, что является общим для всех языков, что изначально присуще выражению человеческого мышления, мы не можем решить ни одного вопроса, не обращаясь к естественному чувству, которое у нас есть благодаря мыслительным операциям, их формам и их категориям. Факты сами по себе – сырой материал, и свет, который их освещает – если, конечно, освещает – идет от разума, cтремящегося их объяснить. Из сказанного не следует, что для нашего исследования факты не важны; напротив, проблемы всегда возникают именно в связи с фактами, и сравнение возможно большего числа различных языков всегда будет необходимой отправной точкой в любом исследовании и незаменимым инструментом проверки полученных результатов. В cвязи с этим мы должны признать, что ограниченность имеющегося в нашем распоряжении фактического материала позволяет нам представить рассматриваемые темы только в виде простого очерка. Фундамент, на котором мы возводим наше сооружение, несколько узок, потому что мы знакомы только с некоторыми языками индоевропейской семьи. То, что дали наблюдения за ними, было для нас небесполезно, но этого оказалось слишком мало, чтобы вывести cостояние языка. В области индоевропейских языков мы сосредоточили внимание в основном на нашем родном языке – французском, единственном языке, который мы можем знать в совершенстве. Хотелось бы, конечно, надеяться, что мы трудились не зря, и что наши выводы, многократно проверенные и уточненные, будут способствовать решению занимающих нас проблем. Читатели, которые пожелают строго следовать за нашим изложением, заметят, что мы свободно переходили от проблем чисто логической или психологической теории к грамматическому анализу, а от него – к рассуждениям историчеcким или генетическим. Мы старались рассматривать каждую проблему в тот момент, когда она перед нами возникала, и под наиболее интересным углом зрения. Именно поэтому, хотя мы неустанно следовали систематическому порядку, который ведет от наиболее простых грамматических конструкций к конструкциям наиболее сложным, в самой середине книги мы поместили две главы, прерывающие эту последовательность. Включившись сразу в самую гущу событий, мы приостановили наше продвижение, чтобы задать ceбe вопрос, где именно мы находимся, и чтобы идти дальше только после того, как мы удостоверимcя в надежности земли, по которой идем. Вероятно, можно было бы пожалеть, что мы не использовали более упорядоченного плана и не изложили в cамом начале все наши логические и психологические принципы в их применении к явлениям грамматики. Но это завело бы нас слишком далеко – к основам теории познания. Это можно было бы попытаться осуществить в работе, философские горизонты которой значительно превосходят те, на которые мы можем себе позволить решиться. Мы предпочли сразу стать на почву лингвистики, и мы претендуем лишь на то, чтобы назвать проблемы и попытаться наметить их решение. Об авторе
Педагогическая и научная карьера А.Сеше началась в Геттингенском университете в качестве преподавателя французского языка. В 1903 г. он получил должность приват-доцента Женевского университета, где начал читать курс истории французского языка и версификации. В 1908 г. А.Сеше публикует свою первую крупную работу "Программа и методы теоретической лингвистики", посвященную Ф.де Соссюру. В 1926 г. выходит в свет его наиболее известная работа "Очерк логической структуры предложения". В 1929 г. А.Сеше назначается экстраординарным профессором теории грамматики – предмета преподавания, курс которого до него никто не читал. А.Сеше успешно сочетал плодотворную научную и общественную деятельность с преподавательской работой. В 1939 г. он сменил Ш.Балли на посту заведующего кафедрой общей лингвистики Женевского университета. Умер А.Сеше в Женеве в 1946 году. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||