Гринин Л.Е., Коротаев А.В., Малков С.Ю. (Ред.). О причинах Русской революции.
Альманах "История и Математика". Изд. стереотип.

Оглавление

Введение

Русские революции в столетней ретроспективе

Л. Е. Гринин, А. В. Коротаев, С. Ю. Малков

Данный выпуск является седьмой коллективной монографией в серии, открытой альманахами История и Математика: проблемы периодизации исторических макропроцессов (Гринин, Коротаев, Малков 2006), История и Математика: макроисторическая динамика общества и государства (Малков, Гринин, Коротаев 2007), История и Математика: анализ и моделирование социально-исторических процессов (Коротаев, Малков, Гринин 2007), История и Математика: концептуальное пространство и направления поиска (Турчин и др. 2007), История и Математика: модели и теории (Гринин, Малков, Коротаев 2008), История и Математика: Процессы и модели (Малков, Гринин, Коротаев 2009). Как читатель может видеть, каждый выпуск имел свой собственный подзаголовок. Данный выпуск не представляет собой исключения. Он имеет подзаголовок О причинах Русской революции.

Еще лет тридцать-сорок назад немало историков и обществоведов даже на Западе считали, что "ХХ век войдет в историю как век борьбы и революций, как время величайших революционных преобразований" (Уоддис 1975: 27; Красин 1975: 3; см. также, например: Раинко 1979). В формировании такого представления о ХХ веке, вне всякого сомнения, важнейшая роль принадлежала именно русским революциям, их размаху, международному резонансу и особенно тем грандиозным трансформациям, которые они вызвали. Русские революции, коммунистический строй, установившийся на значительной части планеты, а также военное и идеологическое противостояние в мире наложили на прошедший век совершенно особый отпечаток. Все это укрепило западные страны в необходимости, говоря словами Л. Эдвардса, создать механизм, который должен отвечать задаче предотвращения революции (Edwards 1965: 213).

Крушение социализма окончательно убедило в том, что революции перестали быть сколько-нибудь приемлемым средством социального прогресса в современный период. Однако это вовсе не меняет важности оценки их исторической роли, которая, как бы ни относиться к ним, была огромной. А для понимания истории и сегодняшнего состояния нашей страны глубокое осмысление причин русских революций является совершенно необходимым.

С момента завершения первой русской революции прошло немногим более ста лет. На наш взгляд, такой срок позволяет достаточно объективно оценить историческое значение и результаты русских революций, c достаточной глубиной судить об их причинах. Однако это все еще недостаточное время, чтобы рассматривать революции с позиции "добру и злу внимая равнодушно", что придает дискуссии необходимую остроту.

Вот почему мы не колебались в том, стоит ли очередной выпуск альманаха История и Математика посвятить дискуссии о причинах Русской революции. Эта дискуссия, начавшись как полемика двух специалистов по русской истории о релевантности ряда важных исторических и статистических источников, дающих основные сведения о состоянии российского земледелия и уровня потребления населения; а также о границах применения некоторых статистических методов для определения уровня жизни россиян до революции и возможности делать утверждения о ведущей тенденции в отношении динамики потребления (рос ли его уровень или наоборот – снижался), затем переросла в дискуссию о причинах русских революций. В результате в этой дискуссии обнаружилось несколько тесно взаимосвязанных слоев: а) обсуждение собственно исторических и источниковедческих проблем; б) обсуждение проблемы релевантности применения, с одной стороны, неомальтузианских подходов к оценке исторического развития России и ее социально-демографических проблем, а с другой – методов, связанных с использованием данных о биостатусе; в) обсуждение вопроса об оценке уровня жизни и долгосрочной динамике потребления в XIX – начале XX в. с привлечением различных данных; г) разные точки зрения непосредственно на причины русских революций; д) рассмотрение причин и особенностей социального кризиса и революций в России в сравнении с аналогичными ситуациями в разных странах и в разные эпохи. Были и некоторые другие аспекты, а также было представлено несколько разных интересных социологических и экономических теорий.

Таким образом, даже перечисленные пласты обсуждения показывают, что дискуссия носила широкий и многосторонний характер. Неудивительно, что уже на стадии подготовки альманаха вывешенные в Интернете версии статей вызвали большой интерес аудитории. Немаловажно подчеркнуть, что дискуссия в нашем альманахе шла параллельно (но совершенно независимо) с дискуссией об уровне жизни в дореволюционной России, оценке причин некоторых важных явлений в России (в частности, данных о положительной динамике биостатуса) и релевантности источниковедческих данных (особенно данных ЦСК МВД России) в журнале Отечественная история/Российская история (Лавров 2008; Миронов 2009; Давыдов 2009; Нефедов 2009; Роднов 2009).

Несмотря на то, что ряд исследователей принимал участие в обеих дискуссиях и на частичное совпадение тематики обеих дискуссий, мы надеемся, что материалы дискуссии, представленные в настоящем альманахе, в целом более широко и в большем количестве аспектов раскрывают палитру взглядов на весь комплекс проблем, связанных с причинами русских революций, чем материалы круглого стола в журнале Отечественная история/Российская история.

Некоторые итоги дискуссии подводятся нами в Заключении. Во Введении имеет смысл остановиться на некоторых теоретических аспектах проблемы. Прежде всего следует учитывать, что в рамках настоящей дискуссии проблемы собственно социологии революции были затронуты недостаточно, а дефиниции революции не обсуждались вовсе. Поэтому мы считали необходимым дать некоторую информацию относительно истории вопроса и некоторых точек зрения на дефиниции термина социальная революция.

Понятие революции для характеристики общественных явлений стало применяться сравнительно поздно. Сам термин "революция" (франц. revolution, от позднелат. revolution – оборот, переворот) был заимствован из астрономии, где он и поныне означает "вращение", "обращение", "полный оборот небесного тела" (см.: Драбкин 1968: 928). Первоначально термин revolution употреблялся в астрологии и алхимии. По некоторым предположениям, в научный язык вошел из названия книги Николая Коперника "Об обращениях небесных сфер" (De Revolutionibus Orbium Coelestium –Регенсбург, 1543 г.). В литературе термином "революция" стали называть глубокий государственный переворот только во второй половине XVII в. (Штомпка 1996: 369). Проблемам революции посвящено множество исследований начиная с периода английской революции XVII в. В следующем, XVIII в. о революциях немало писали французские и американские просветители и политические деятели, а также английские мыслители (см., например: Мабли 1950: 57–58; Джефферсон 1990; Юм 1965: 713). Но только в ходе и особенно после Великой французской революции понятие "революция" наполнилось более широким содержанием, включающим движение масс, государственный переворот и идейный сдвиг. Появились понятия "контрреволюция", "революционный", "эволюция"; концепция революции начинает использоваться в описании эпохальных прорывов, фундаментального преобразования общества (см.: Штомпка 1996: 369; Драбкин 1968: 928). В XIX в. проблемы революций изучались очень активно, благо революций в этот и предшествующий период случилось много. В первые десятилетия XIX в. сначала А. Сен-Симон, а позднее французские историки О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф. Минье и некоторые другие сделали первые шаги к тому, чтобы объяснить революции как борьбу классов (см., например: Сен-Симон 1948, т. II: 49–50; Далин 1981: 7–41). В дальнейшем по мере усиления революционных настроений эта тема стала предметом исследования прежде всего представителей левого и радикального лагеря, включая социалистов и марксистов (см., например: Володин 1982). Революции в зависимости от идеологической позиции романтизируются или демонизируются, а образы революционеров приобретают, говоря словами П. Штомпки (1996: 369), прометеевские черты (или, напротив, черты чистых злодеев).

К. Маркс и Ф. Энгельс внесли существенный вклад в теорию революции, хотя, конечно, использовали эту концепцию как чисто идеологическую, направленную на свержение капитализма. Маркс уже в ранних работах пришел к достаточно глубокому пониманию внутренней взаимосвязи политической и социальной революции: "Каждая революция разрушает старое общество, и постольку она социальна. Каждая революция низвергает старую власть, и постольку она имеет политический характер" (Маркс 1955: 448). Маркс и Энгельс сделали затем вывод, что революция является движущей силой истории. Особенно активно разрабатывалась идея, идущая от французских историков времен Реставрации, что революции – это борьба классов (см., например: Маркс 1957а, 1957б, 1960; Энгельс 1957, 1961).

Социология революции как направление стала складываться в конце XIX – начале XХ в. (см. об этом, например: Goldstone 1980, 2001; Гавлин, Казакова 1980). На наш взгляд, оправданно считать это время первым этапом социологического исследования революций (среди его представителей можно выделить, в частности, Б. Адамса, Г. Ле Бона, Ч. Эллвуда). Однако определения революции в работах этого периода еще во многом, говоря словами П. Сорокина, базировались на ложных принципах и делились, по его терминологии, в основном на "слащавые" и "горькие" определения. Как подчеркивает сам Сорокин, под этим следует понимать те дефиниции, которые соотносятся скорее с воображаемым, чем с реальным образом революции (Сорокин 1992: 267).^ В то же время все заметнее слышались призывы к разумному и своевременному реформированию.

Следующий этап был связан с Октябрьской революцией. И он в период 20-х – 50-х гг. привел уже к институционализации социологии революции; возникновение данного направления связано с именем П. А. Сорокина и с названием его книги Социология революции (Sorokin 1925; Сорокин 1992). Среди представителей второй волны можно назвать Д. Йодера, Л. Эдвардса, Дж. Питти, К. Бринтона, С. Неймана, Ф. Гросса и др.

1960-е – 1970-е гг. стали началом нового периода в исследовании революции (к социологам этого поколения относятся, в частности, Ч. Джонсон, Д. Дэвис, Р. Тантер, М. Мидларский, Б. Мур, С. Хантингтон, Т. Скочпол, Ч. Тилли и др.). Исследователи этого периода стремились преодолеть схематизм "классической" социологии революции путем исследования конкретных революционных процессов. Среди направлений в разработке концепций социальной революции исследователи выделяют три основных подхода: (1) политико-правовой; (2) психологический; (3) социально-структурный (Гавлин, Казакова 1980).

Несмотря на огромное число работ, посвященных проблемам революции, общепринятого ее определения нет, что, как нам представляется, неслучайно. По-видимому, имеется много десятков, если не сотен, различных определений революции. Возможно, поэтому П. Сорокин отказался давать собственное определение (1992: 268), хотя отметил как разумное следующее определение И. Бауэра: "... революция есть смена конституционного общественного порядка, совершенная насильственным путем" (там же). Достаточно развернутую дефиницию приводит Э. Гидденс (1999: 512). "Революция – процесс политических изменений, в котором задействованы массовые социальные движения, связанный с использованием насилия для успешного свержения существующего режима и с последующим формированием нового правительства. Революция отличается от заговора тем, что революция носит массовый характер и приводит к значительным переменам во всей политической системе. Заговор – это вооруженный захват власти для смены политического лидера, но без радикальных перемен в системе управления. Революции отличаются и от бунта, хотя бунт – тоже вызов, угроза существующему политическому режиму, но его цель в большей степени заключается в замене лидеров, а не в трансформации политической структуры как таковой". Можно было бы добавить и ряд других, более или менее удачных, на наш взгляд, дефиниций революции. Например: "Быстрое фундаментальное изменение в политической организации, социальной структуре, экономическом контроле над собственностью и господствующих мифах социального порядка, указывающее, таким образом, на большой разрыв непрерывности развития" (Neumann 1949: 333–334). Но для того, чтобы лучше представить спектр различных мнений, имеет смысл привести большую цитату из монографии П. Штомпки (1996: 370–372), в которой он дает, как нам кажется, вполне релевантную классификацию таких дефиниций:

Современная концепция революции основывается на двух традициях: историософской и социологической. Согласно первой, революция означает радикальный разрыв непрерывности, фундаментальную трещину, "катаклизму-прорыв" (Brinton 1965: 237) в ходе истории. Внимание сосредоточивается на всеобщей модели исторического процесса, и революции обозначают качественные рубежи в этой модели... Сторонники второй традиции, представленной социологической концепцией революции, обращаются к массовым выступлениям, использующим или грозящим применить принуждение и насилие по отношению к властям, для того чтобы усилить базис и провести последующие изменения в обществе. Центр внимания переносится с всеобщих моделей и конечных результатов на движущие силы, механизмы и альтернативные сценарии социальных процессов, средства, которые люди используют для того, чтобы творить и преобразовывать историю... Обе традиции – историософская и социологическая, отражаются в современных определениях революции. Их можно разделить на три группы. В первую входят определения, согласно которым революции – это фундаментальные, широко распространенные преобразования общества (здесь явно подразумеваются "великие" революции). Внимание акцентируется прежде всего на масштабах и глубине преобразований. В этом смысле "революция" противопоставляется "реформам". Так, она определяется как "неожиданные, радикальные изменения в политической, экономической и социальной структуре общества" (Bullock, Stallybras 1977: 542), как "сметающее все, неожиданное изменение в социальной структуре или в некоторых важных ее элементах" (Fairchild 1966: 259)... Вторая группа включает определения, в которых упор делается на насилие и борьбу, а также на скорость изменений. Центр внимания перемещается на технику преобразований. В этом смысле "революция" противопоставляется "эволюции". Вот несколько подобных определений: "Попытки осуществить изменения силой" (Johnson 1968: 1). "Фундаментальные социально-политические изменения, осуществленные насильственным путем" (Gurr 1970: 4). "Решительная, внезапная замена одной группы, ответственной за территориально-политическое единство, другой, прежде не входившей в правительство" (Brinton 1965: 4). "Захват (или попытка захвата) одним классом, группой или коалицией у другой рычагов контроля над правительственным аппаратом, понимаемым как важнейшие, концентрированные в его руках средства принуждения, налогообложения и административного управления в обществе" (Aya 1979: 44). Возможно, наиболее полезны определения третьей группы, сочетающие в себе оба аспекта. "Быстрые, фундаментальные насильственные внутренние изменения в доминирующих в обществе ценностях и мифах, в его политических институтах, социальной структуре, лидерстве, деятельности и политике правительства" (Huntington 1968: 264). "Быстрые, базовые преобразования социальной и классовой структур общества путем переворотов снизу" (Skockpol 1979: 4). "Захват насильственными методами государственной власти лидерами массовых движений и последующее использование ее для проведения крупномасштабных социальных реформ" (Giddens 1989: 605). Итак, подавляющее большинство исследователей сходятся в том, что, во-первых, революции относятся к фундаментальным, всеобъемлющим многомерным изменениям, затрагивающим саму основу социального порядка. Во-вторых, они вовлекают большие массы людей, мобилизуемых и действующих внутри революционного движения. Таковы, например, городские и крестьянские восстания (Jenkins 1982). Если же преобразования идут "сверху" (например, реформы Мэйдзи в Японии, Ататюрка в Турции и Насера в Египте, перестройка Горбачева), то какими бы глубокими и фундаментальными они ни были, их нельзя считать революциями... В-третьих, большинство авторов, похоже, полагают, что революции со всей непреложностью сопровождаются насилием и принуждением.

Таким образом, исходя из вышесказанного, не стремясь к строгой дефиниции, мы могли бы определить социальную революцию как глубокий и резкий переворот в политических, социальных, имущественных и идеологических отношениях, который а) совершается с помощью широкого и активного участия больших масс людей; б) затрагивает в настоящем и в будущем жизнь широких масс; в) совершается насильственно (и обычно нелегитимно в понимании старого строя), а потому часто является более или менее жестоким, кровавым, связанным с массовым насилием процессом. Разумеется, это определение может не выражать мнение всех участников дискуссии.

Причинам русских революций (а также и революций вообще) участниками дискуссии уделено гораздо больше внимания, хотя они, естественно, не могли дать полномасштабного анализа причин революций, поскольку это потребовало бы иного формата работ. Не останавливаясь здесь на их анализе, укажем только на то, что при довольно большой палитре подходов налицо два полярных взгляда, выказанных главными диспутантами. Первый из них выразил С. А. Нефедов, который считает, что главная причина революции лежала в углублявшейся бедности основного населения, которое балансировало на уровне физиологического выживания. Раньше или позже такая ситуация должна была привести к революции. Другая точка зрения, неявно выраженная Б. Н. Мироновым и явно – М. А. Давыдовым, что революции – результат трагического стечения обстоятельств, по сути, случайность, обусловленная особенностями личностей императора и императрицы. Кроме того, были выказаны и другие взгляды. Так, П. В. Турчин считает, что перепроизводство элиты, которое развилось к концу века, оказалось столь серьезной проблемой, что привело (вкупе с шоком Первой мировой войны) к краху государства и гражданской войне. Л. Е. Гринин считает, что существовал целый ряд серьезнейших причин русских революций, включая бедность, малоземелье крестьянства и подпитывающий многие проблемы быстрый демографический рост. Однако в целом на высоком уровне абстракции эти причины можно обобщить как усиливающееся несоответствие социального и политического строя и господствующей идеологии, с одной стороны, быстрым социальным, экономическим и культурным изменениям в России – с другой. С. В. Цирель выделяет по крайней мере четыре важные причины (см. ниже). Таким образом, читатель сможет сам оценить релевантность тех или иных подходов.

Нам представляется также (хотя этот момент не всегда формулировался достаточно ясно), что все участники дискуссии, естественно, подразумевали, что важные причины революций так или иначе связаны и с изменением идеологии, с нарастанием недовольства властью, с одной стороны, и с бессилием власти – с другой. От себя добавим, что чем сильнее это общественное недовольство и слабость власти, тем реальнее возможность совершения революции. Как говорит П. А. Сорокин (1992: 278), когда ореол власти испарился, в ее сохранении возникают законные сомнения. С потерей доверия к власти часто также связано ощущение надвигающейся катастрофы, а когда общество начинает осознавать близость непредвиденной социальной катастрофы, по мнению Ч. Джонсона, возникает и усиливается идея (и добавим – желательность) революции (Johnson 1968: 12).

Когда речь заходит о любой крупной революции, неизбежно также затрагивается в том или ином ключе проблема роли личности в ней (и в целом в истории). Вовсе не случайно в дискуссии на страницах журнала Отечественная история этой теме уделено большое внимание (Лавров 2008: 187–193). Затрагивается тема роли личности в российских революциях в той или иной степени в статьях Миронова, Давыдова, Бородкина, Розова и др. Поскольку одному из нас уже приходилось писать на эти темы, мы посчитали возможным воспроизвести в этой связи следующие, как представляется, релевантные идеи из нашей работы (Гринин 2008: 46–47).

Для анализа роли личности очень важно представить изменения в обществе как процесс смены его состояний (фаз). Нами разработана одна из моделей такого процесса, состоящего из 4 фаз: 1) стабильное общество типа монархии; 2) общественный предреволюционный кризис; 3) революция; 4) создание нового порядка. Но это только одна из ряда возможных моделей, поскольку есть и другие, например: стабильность – кризис – реформа; стабильность – кризис – революция – контрреволюция; застой – реформа – подъем (или упадок); подъем – реформа – подъем. И т.п.

В истории обществ значительную, а возможно, основную часть времени занимают спокойные эпохи. В любом государстве всегда очень многое зависит от конкретного человека у власти, но в целом такие спокойные, "малые" эпохи (в терминологии Н. Н. Моисеева [1987], эпохи движения общества в "канале эволюции") гораздо меньше подвержены тому, чтобы отдельная личность стала ее "творцом": благодетелем или демоном. Иными словами, отдельная личность может повлиять на скорость или направление движения общества, но движение будет в целом идти в границах того же самого "канала эволюции". Здесь, скорее, более важным будет состояние соседних и иных обществ, которые военным вторжением могут подорвать стабильность. Аналогичную роль способны сыграть и стихийные бедствия, эпидемии. Раньше или позже, но строй может начать клониться к закату. Противоречия внутри него, особенно подогретые заимствованиями техники и технологии, более эффективных структур и законов в отдельных областях, обостряются. Начинается движение за переустройство. Благо, если в это время находится лидер, способный повести общество по пути мирного развития.

Если же решение неудобных для власти вопросов оттягивается, то возникает ситуация кризиса и стремление к насильственному их разрешению (переворот, революция, заговор). Используя язык теории динамического хаоса (см., например, реплику Л. И. Бородкина в данном выпуске Альманаха), общество приближается к точке бифуркации, когда происходит выбор одного из направлений развития из нескольких альтернативных. А вместе с этим на сцену выходят различные концепции и схемы переустройства страны, мира, устранения несправедливости. Тут появляется много личностей, стремящихся так или иначе преобразовать систему. Они представляют различные общественные и политические направления. Альтернативные возможности (тенденции и направления) развития ("каналы эволюции") общества не только получают здесь более ясное классово-групповое выражение, но и находят своих апологетов, лидеров, провозвестников и т.п.

В такую эпоху яркие личности более характерны для стороны разрушительной. Но могут выявиться таланты и в консервативном лагере, обеспокоенном нарушением равновесия. Таковыми были, например, П. А. Столыпин в России и А. Р. Тюрго во Франции. Удача, если такому лидеру удается "выпустить пар" и мирно изменить страну, разрядив ситуацию. Однако так бывает далеко не всегда. Кризисы часто потому и являются кризисами, что ограниченные и упрямые люди доводят положение до такой крайности, когда из нее уже практически не выбраться. Произойдет социальный взрыв или нет, зависит от многих факторов, в том числе и от силы личностей с той и с другой стороны.

Но если все же строй гибнет под влиянием революционного напора, наступает третья – революционная – фаза. Начиная в такой ситуации разрешать глобальные противоречия, накопившиеся в старой системе, общество никогда не имеет заранее однозначного решения (что характерно для "точки бифуркации"). Это невозможно по многим причинам, уже потому, что каждый класс, группа, партия имеют свой вариант решения проблемы, а борьба партий, личностей и идей лишь усиливает такое множество. Какие-то из тенденций, конечно, имеют больше, а какие-то – меньше вероятностей проявиться, но это соотношение может под влиянием разных причин резко измениться. В такие переломные периоды, по нашему мнению, лидеры иногда играют роль как бы гирек, способных перетянуть чашу исторических весов. Это похоже также на явление резонанса в физике. И когда частота колебаний общественных возможностей (в самом различном виде – например, в желаниях масс или армии) совпадает с колебаниями личности, когда в ней как бы аккумулируется гигантская воля общественной силы, роль ее увеличивается тысячекратно. Следовательно, в определенные моменты сила личностей, их индивидуальные качества, соответствие своей роли и др. имеют огромное, часто определяющее или завершающее значение. Этот волевой, нередко иррациональный и подверженный случаю фактор может быть благотворен, но и крайне опасен, поэтому гораздо надежнее, если у общества есть ограничители таких влияний.

Победу какой-либо силы нужно еще отстоять в тяжелой борьбе. И под воздействием множества нужд создаются нередко такие общественные формы, которые никто не планировал и не мог планировать. И эти, по сути дела, случайные вещи затем становятся уже данностью, которая может даже определять будущее устройство обновленного общества, поскольку в этих институтах начинают кристаллизоваться многообразные интересы новой элиты. Мы видим также, что в наиболее переломные эпохи (в "точках бифуркации") роль личности огромна, но в то же время эта роль обычно совсем иная, чем предполагала сама эта личность. А дальнейшие последствия и вовсе не ясны. Во время таких переломов происходит масса изменений, выявляется много вариантов, "мутаций" различных общественных институтов и отношений, которые могут быть как вредны, так и благотворны. Это уже определяют конкретный расклад сил и случай. Такие взрывы дают много возможностей для различных эволюционных вариантов развития. Беда только в том, что метод проб и ошибок в истории требует миллионов жертв и загубленных поколений тех, кто попал под несчастливый Случай.

После революции и разрушения старого общество предстает аморфным и потому очень податливым к силовым воздействиям. В такие периоды роль личностей может носить неконтролируемый, непрогнозируемый характер и быть для неокрепшего общества формообразующей силой. Бывает и так, что, получив влияние, лидеры вовсе заводят общества (под воздействием самых разнообразных личных и общих причин) туда, куда никто не мог и помыслить, "изобретают" небывалую общественную конструкцию.

Затем (иногда довольно быстро) наступает следующая, четвертая фаза – создание нового строя и порядка. После укрепления у власти какой-либо политической силы борьба может идти уже в стане победителей. Она связана как с взаимоотношениями лидеров, так и с выбором дальнейшего пути развития. Роль личности здесь также исключительно велика: ведь общество еще не застыло, а новое может связываться именно с этим человеком, пророком, вождем и т.п. После крутой смены общественных порядков общество заметно поляризуется. Популярная личность, например вождь восстания или глава победившей партии, становится своего рода знаменем. Чтобы окончательно утвердиться у власти, нужно расправиться с оставшимися политическими соперниками и не допустить роста конкурентов со стороны соратников. Эта продолжающаяся борьба (длительность которой зависит от многих причин) напрямую связана с особенностями побеждающей личности и окончательно придает облик обществу.

Итак, характер новой системы сильно зависит от качеств ее лидеров, перипетий борьбы и прочих, порой случайных, вещей. Это причина того, что всегда в результате перемен получается не то общество, которое планировалось.

Постепенно рассматриваемая нами гипотетическая система взрослеет, формируется, приобретает жесткость и собственные законы. Теперь уже во многом они определяют лидеров. Афористично выразили это философы прошлого: "Когда общества рождаются, именно лидеры создают институты республики. Позднее институты производят лидеров". Пока строй достаточно крепок, а тем более, если он хотя бы частично прогрессирует, изменить его не так-то просто, часто невозможно. Если общество, вступившее "по спирали" вновь в фазу устойчивой эволюции, не сумело приобрести регуляторы бескризисного развития, то цикл с известными изменениями может повториться, или на каком-то этапе наступят благотворные преобразования.

* * *

В построении настоящего выпуска Альманаха мы исходили из логики дискуссии. Поэтому все материалы разбиты на три части.

В первой части ("Приглашение к Дискуссии") даны тексты двух основных участников.

Дискуссии – С. А. Нефедова и Б. Н. Миронова, – обозначающих два во многом полярных подхода к вопросу о причинах Русской революции.

В статье С. А. Нефедова "О причинах Русской революции" обосновывается неомальтузианский подход к изучению данной научной проблемы. По утверждению С. А. Нефедова, большинство историков полагает, что революция была вызвана низким уровнем потребления широких народных масс; в настоящее время эта традиционная концепция находит подтверждение в набирающей популярность неомальтузианской теории демографических циклов. В рамках этой теории снижение потребления объясняется ростом населения, при этом учитываются растущая имущественная дифференциация и колебания урожайности. Все эти факторы делают социально-экономическую систему неустойчивой по отношению к внешним воздействиям, таким как войны.

В статье Б. Н. Миронова "Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис? Доходы и повинности российского крестьянства в 1801–1914 гг." подвергается пересмотру парадигма отечественной историографии о систематическом понижении уровня жизни крестьян в ХIХ – начале ХХ в. вследствие малоземелья, тяжести налогов и повинностей и недостаточной доходности крестьянского хозяйства. Приводятся данные, показывающие, что как до, так и после отмены крепостного права происходил рост сельскохозяйственного производства и доходов крестьянства, а также снижение налогового бремени, благодаря чему наблюдалось повышение уровня жизни. Эта позитивная тенденция особенно заметной была после Великих реформ. По мнению Б. Н. Миронова, тезис о мальтузианском кризисе в России XIX – начала XX в. не находит подтверждения.

Во второй части Альманаха ("Углубление Дискуссии") приводится обмен репликами между двумя основными участниками дискуссии.

В своей реплике "О мальтузианском кризисе в России" С. А. Нефедов утверждает, что из данных Б. Н. Миронова нельзя сделать никаких выводов о динамике доходов крестьянского населения России и тем более о необходимости пересмотра мальтузианской трактовки российского кризиса.

В своем предварительном ответе "Ленин жил, Ленин жив, но вряд ли будет жить" Б. Н. Миронов подвергает критике ленинскую схему происхождения экзистенциального кризиса в позднеимперской России, которую (по мнению Б. Н. Миронова) отстаивает С. А. Нефедов, с точки зрения теоретической, методической и источниковедческой. По мнению автора, схема входит в противоречие с фактами: уменьшением смертности, увеличением естественного прироста населения, ростом грамотности, улучшением медицинского обслуживания, улучшением антропометрических показателей (роста и веса), повышением уровня жизни, увеличением расходов на алкоголь, быстрым ростом валового внутреннего продукта благодаря прогрессу промышленности и сельского хозяйства.

В ответной реплике "А причем тут Ленин?" С. А. Нефедов показывает, что представление о низком уровне потребления в России было свойственно не только марксистам, что этой точки зрения придерживались и либеральные экономисты. По мнению С. А. Нефедова, при определении уровня потребления Б. Н. Миронов делает ошибку, которая заключается в недоучете потребления зерна на фураж. Если исправить эту ошибку, то даже при всех поправках, вводимых Б. Н. Мироновым в официальные данные, уровень потребления оказывается ниже минимальной нормы.

В третьей части Альманаха ("Расширение Дискуссии") в дискуссию вступают новые участники.

В статье Н. С. Розова "Продовольственный потенциал и ресурсный баланс в циклах русской истории: экосоциальные причины кризисов и революций" спор о приложимости неомальтузианской теории к предреволюционному периоду российской истории и о причинах русских революций начала XX в. рассмотрен в аспекте пятитактовой модели циклической динамики ("Успешная мобилизация", "Стагнация", "Кризис", "Либерализация", "Авторитарный откат"). Введены две базовые переменные для анализа экосоциальной динамики: продовольственный потенциал и ресурсный баланс, показаны возможности их совместного использования, связи с циклической моделью. Сопоставление этих понятий с реалиями российской истории конца XIX – начала XX вв. позволяет, по мнению Н. С. Розова, квалифицировать данный период как "Стагнацию" с внутренними противоречивыми движениями и волнами, но общим закономерным соскальзыванием к "Кризису". Преобладание "позитивных" и "негативных" трендов определяется по тому, как страна встречает очередной вызов: голод или войну. Российская империя, как известно, с кризисом 1916–1917 гг. не справилась.

В статье "Исторические формы мальтузианского кризиса" Л. Г. Бадалян и В. Ф. Криворотов утверждают, что привлечение европейского и американского материала помогло бы привнести бульшую ясность в природу мальтузианского шока и способствовать разрешению спора. Проделанный авторами анализ показал существование значительного разнообразия форм ресурсного голодания в зависимости от того, где находится наблюдатель: в центре тогдашнего мира, богатого, но вошедшего в нисходящую спираль в связи с дефицитами, или на его быстрорастущей периферии, со значительными ресурсными запасами на фоне низкого уровня производительности. Упрощая модель до предела, авторы берутся утверждать, что высокая производительность в центре приводит к явному и скрытому падению занятости. Выход на предельную эффективность означает исчерпание внутренних резервов прочности – малейшая приостановка может привести к системному краху. Одним из проявлений предельной эффективности является падение рождаемости на фоне удорожания воспроизводства. Это можно объяснить ростом конкуренции, которая налагает высокие требования на образование работника, повышая стоимость воспроизводства. Низкая производительность периферии приводит, наоборот, к буму рождаемости на фоне дешевизны воспроизводства – нужны работники всех уровней квалификации, чем дешевле, тем лучше. Возникшее популяционное давление создает миграции из периферии в центр, а также эпизоды социальных взрывов и войны.

В статье "Причины революционного кризиса в России 1905–1917 гг." П. В. Турчин утверждает, что, несмотря на то, что и неомальтузианская, и структурно-демографическая теории упоминаются в полемике между Б. Н. Мироновым и С. А. Нефедовым, основной упор обоими авторами был сделан на первой. Спор идет о том, был ли революционный кризис в России вызван ухудшением благосостояния народа. Однако в структурно-демографическая теории обнищание народа – не единственный и даже не самый важный из факторов, ведущих к революции. Падение качества жизни простого народа в первой половине и середине ХIХ в. привело к массовым крестьянским выступлениям, но они были легко подавлены государством. Перепроизводство элиты, которое развилось к концу века, оказалось гораздо более серьезной проблемой и привело (вкупе с шоком Первой мировой войны) к краху государства и гражданской войне. В отличие от неомальтузианства, структурно-демографическая теория предсказывает именно такую последовательность событий (сначала перенаселение и после лага – перепроизводство элиты, за ним пик нестабильности). Более того, эта динамика типична для ранее изученных вековых циклов.

В статье С. В. Циреля "Почему в России произошла революция?" обсуждается применимость структурно-демографической теории к предреволюционной ситуации в России в контексте спора между Б. Н. Мироновым и С. А. Нефедовым. Представлена математическая модель влияния технического прогресса на уровень жизни населения, наглядно показывающая, что ситуация балансирования на грани мальтузианского кризиса была характерна в XIX в. не только для России, но и для многих стран Европы. В целом возможность России обойтись без кровавых потрясений определялась вероятностью одновременно пережить пять кризисов различной глубины: (1) суметь остаться в стороне от мировой войны или вступить в нее на максимально благоприятных условиях; (2) безболезненно выйти из мальтуазианской ловушки при начинающемся экологическом кризисе и медленном снижении уровня рождаемости; (3) преодолеть растущее расхождение между европеизирующимся обществом (и монархией) и народом (вместе с радикальной интеллигентской контр-элитой), стремящимся к "черному переделу" земли; (4) преодолеть распад самих оснований власти династии Романовых и православной церкви, иначе говоря, провести православную Реформацию; (5) разрешить национальные противоречия в континентальной империи.

В первой части статьи Л. Е. Гринина "Мальтузианско-марксова "ловушка" и русские революции" рассматриваются аргументы Б. Н. Миро-нова и С. А. Нефедова в отношении двух главных вопросов дискуссии: динамики уровня жизни в дореволюционной России и причин русской революции. По мнению автора, Нефедов преувеличивает бедность и недопотребление в значительной части крестьянства, а Миронов преуменьшает их; Миронов не дает сколько-нибудь ясного ответа на вопрос о причинах русской революции и ошибается, фактически сводя их к совпадению роковых случайностей; Нефедов прав, что русская революция имела глубокие причины под собой, но неправ в том, что главные причины революции сводились к балансированию населения на уровне физиологической нормы потребления. Во второй части статьи автор дает собственное объяснение причинам русской революции, которые в целом можно определить как усиливающееся несоответствие социального и политического строя и господствующей идеологии быстрым социальным, экономическим и культурным изменениям в России, включая и подпитывающий их быстрый демографический рост. Для объяснения особенностей социального кризиса в России автор доказывает, что в России уже не было ситуации типичной мальтузианской ловушки, характерной для доиндустриальных сложных аграрно-ремесленных обществ. В ситуации, когда появляется фабричная промышленность и заметным слоем общества становится промышленный пролетариат, возникает уже новый тип ловушки: мальтузианско-марксова ловушка. В ней (в отличие от мальтузианской ловушки) проблема перенаселения является не фатальной, а скорее социальной, поскольку рост ВВП на душу населения не отстает от роста населения или даже обгоняет его. Однако быстрая динамика экономики и урбанизации требует существенных трансформаций в политическом строе, правовой системе и пр., и если эти изменения существенно запаздывают, возникают диспропорции, которые и выступают как первичная причина революции.

В статье М. А. Давыдова "Об уровне потребления в России в конце XIX – начале ХХ века" критикуется подход С. А. Нефедова, продолжающего, по мнению М. А. Давыдова, предвзятую народническо-марксистскую линию в осмыслении истории пореформенной России. На основании значительного статистического и нарративного материала автор пытается продемонстрировать, что как подход Нефедова к источникам, так и собственно анализ им конкретно-исторической проблематики не выдерживают критики.

В своем ответе ("Давайте будем корректны... ") на реплику М. А. Давыдова С. А. Нефедов предлагает свою собственную интерпретацию представленных Давыдовым материалов.

Наконец, в короткой реплике на общий ход дискуссии "Русская революция в свете теории динамического хаоса" Л. И. Бородкин обращает особое внимание на то обстоятельство, что в январе 1917 г., выступая в Швейцарии на съезде молодых социалистов этой страны, В. И. Ленин сказал: "Мы, старики, не доживем до решающих битв этой грядущей революции". Ход событий 1917 г. создал как минимум три варианта возможного развития событий осенью того года: Учредительное Собрание и легитимный путь формирования власти; радикально левый переворот; радикально правый переворот. Это своего рода аттракторы в обстановке российского хаоса. В этой точке бифуркации могли реализоваться разные траектории. Здесь огромную роль играют флуктуации, моментальный расклад сил, личность лидера (см. выше; об этом пишет в данном Альманахе и Л. Е. Гринин) и т.д. Ни одна из партий не имела столь гениального тактика, твердого вождя, как у партии большевиков. Можно рассмотреть по дням события весны-лета-осени 1917 г., чтобы разобраться, как росла вероятность большевистского переворота 25 октября. По мнению Л. И. Бородкина, это типичный синергетический сценарий.

В заключительном разделе третьей части выпуска предварительные итоги дискуссии подводят два ее основных участника – С. А. Нефедов и Б. Н. Миронов.

В своей итоговой статье "Развитие без мальтузианского кризиса: гиперцикл российской модернизации в XVIII – начале XX в." Б. Н. Миронов предпринимает попытку обосновать тезис о том, что Россия в XV – начале ХХ в. не попадала в мальтузианскую ловушку на сколько-нибудь продолжительное время. Ни классическая мальтузианская теория, ни ее новая версия в форме структурно-демографической концепции не применимы к российским реалиям, так как благодаря колонизации плодородных земель емкость экологической ниши в России постоянно увеличивалась, обгоняя рост населения. Начиная с реформ Петра I Россия вступила в процесс непрерывной форсированной глобальной модернизации, продолжавшейся до октября 1917 г., что позволяет говорить о двухвековом гиперцикле в развитии страны. По мнению Б. Н. Миронова, российские революции начала ХХ в. были обусловлены не мальтузианским кризисом и даже не столько социально-экономическими, сколько политическими факторами, в том числе блестящей PR-активностью противников монархии. Революции готовила и организовала либерально-радикальная интеллигенция. В борьбе за власть она привлекла на свою сторону народ, без поддержки которого не имела сил свергнуть монархию. Размах потрясений и масштаб перемен, вызванных последней революцией, был порожден комплексом социальных, экономических и культурных факторов.

Статья С. А. Нефедова "Россия в плену виртуальной реальности" посвящена подведению итогов проводившейся на страницах Альманаха дискуссии о причинах Русской революции. Автор утверждает, что подсчеты Б. Н. Миронова, показывающие, что уровень потребления хлебов в России в начале XX в. был достаточно высоким, содержат ошибку, связанную с недоучетом расходов на фураж. После исправления этой ошибки, даже при вносимых Б. Н. Мироновым поправках в официальную статистику, получается, что вследствие роста населения потребление в XIX в. упало примерно на треть, т. е. наблюдалась типичная картина "мальтузианских ножниц". Кроме того, автор показывает, что не является обоснованным и объяснение Мироновым Февральской революции как либеральной "революции сверху". Демонстрируется, что концепция Б. Н. Миронова и С. В. Куликова о ведущей роли либеральной буржуазии в февральской революции не выдерживает критики и основана, в частности, на неверной передаче цитируемого С. В. Куликовым источника (статьи Н. И. Иорданского).

Наконец, в заключительной статье редакторов данного выпуска Альманаха "История, Математика и некоторые итоги дискуссии о причинах Русской революции" подводятся общие итоги дискуссии. Авторы Заключения отмечают, что они не поддерживают полностью ни одну из двух главных точек зрения, и, на их взгляд, дискуссия не демонстрирует победы какой-то одной точки зрения. Фактически, хотя каждая точка зрения имеет свои плюсы, у каждой имеется и определенная односторонность, в большей или меньшей мере связанная с исходными теоретическими предпосылками их авторов. В то же время в Заключении показывается на примере целого ряда моделей развития различных стран в разные эпохи, что сами процессы модернизации и выхода из мальтузианской ловушки, независимо от уровня потребления и темпов демографического роста, достаточно тесно и органично связаны с опасностью социально-политических катаклизмов, которые сравнительно легко могут перерасти в революции и кровавые потрясения. Поэтому в качестве исключения следует рассматривать скорее случаи бескризисного развития в условиях модернизации и выхода из мальтузианской ловушки, чем случаи революций и политических потрясений. В Заключении также дается подробный анализ некоторых важных структурно-демографических факторов, которые выпали из внимания участников дискуссии (или были ими затронуты недостаточно), но значимы для понимания общереволюционных ситуаций. К числу таких факторов относятся, в частности, быстрый рост доли горожан и молодежи (т.н. "молодежный бугор") в структуре населения.

О редакторах

Гринин Леонид Ефимович

Доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН, главный научный сотрудник Высшей школы экономики, соредактор международных журналов «Social Evolution & History», «Journal of Globalization Studies», шеф-редактор журналов «Историческая психология и социология истории» и «Век глобализации». Автор более 600 научных трудов на русском, английском, немецком, испанском и китайском языках, включая 31 монографию, в том числе «Философия, социология и теория истории» (М.: URSS), «Производительные силы и исторический процесс» (М.: URSS), «Государство и исторический процесс» в 3 книгах (М.: URSS), «Социальная макроэволюция. Генезис и трансформации Мир-Системы» (М.: URSS; совместно с А. В. Коротаевым), «Глобальный кризис в ретроспективе. Краткая история подъемов и кризисов от Ликурга до Алана Гринспена» (М.: URSS; совместно с А. В. Коротаевым), «От рубил до нанороботов. Мир на пути к эпохе самоуправляемых систем (история технологий и описание их будущего)» (М.: Учитель; совместно с А. Л. Грининым), «Great Divergence and Great Convergence. A Global Perspective» (Springer International Publishing; совместно с А. В. Коротаевым), «Islamism, Arab Spring, and the Future of Democracy. World System and World Values Perspectives» (Springer International Publishing; in co-authorship with Korotayev and Tausch).

Коротаев Андрей Витальевич

Доктор философии (Ph.D.), доктор исторических наук, профессор, заведующий лабораторией мониторинга рисков социально-политической дестабилизации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», главный научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований Института Африки, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН и Международной лаборатории демографии и человеческого капитала РАНХиГС, профессор факультета глобальных процессов МГУ. Автор более 700 научных трудов.

Малков Сергей Юрьевич

Доктор технических наук, профессор. Научный руководитель Центра долгосрочного прогнозирования и стратегического планирования МГУ имени М. В. Ломоносова, ведущий научный сотрудник Института экономики РАН, руководитель направления Центра проблем СЯС Академии военных наук, действительный член Академии военных наук. Специалист в области математического моделирования социально-экономических и политических процессов, устойчивости социально-экономических систем в условиях дестабилизирующих воздействий, создания логико-математических моделей долгосрочной мировой динамики. Автор более 300 научных работ.