|
Введение
 Проблема психической реальности Известно, что ученые и практики (психологи здесь не исключение) работают на культуру, так или иначе реагируют на ее запросы и вызовы. "Каждому времени, – пишет У.Найссер, – свойственны свои представления относительно того, обладает ли человек свободой выбора или же его поступки детерминированы извне, рационален он или иррационален, способен ли открыть истину или ему суждено жить в мире иллюзий. В конечном счете психологии приходится заниматься этими вопросами, чтобы не утратить своего авторитета. Плодотворная психологическая теория способна трансформировать представления общества в целом – как было, например, в случае психоанализа. Однако это может произойти только в том случае, если теории есть что сказать о том, что люди делают в реальных, культурно значимых ситуациях" [49, с.24]. Именно поэтому, устав строить теоретические системы, многие психологи, начиная с середины 70-х годов, обратились к живой жизни, к практике (к тому же это совпадало с социальным запросом общества): психологическому консультированию, организации психотерапевтических групп, работе с родителями и подростками, психологическому обеспечению досуга и спорта, психологической реабилитации, научным исследованиям в сфере проектирования, инженерной деятельности и т.д. Нередко молодые психологи дают такую оценку ситуации в психологии: психологических теорий можно построить много, но мы не знаем, что делать с уже существующими, ведь почти каждая теоретическая школа претендует на адекватное представление и объяснение психологического, одновременно утверждая, что другие школы или методологически несостоятельны, или же утеряли предмет психологии. Чем строить еще одну новую теорию, лучше почитать Роджерса и организовать практическую группу. Существен и другой момент: резко возросший интерес ко всему кругу гуманитарных проблем, особенно вечных проблем человеческого бытия, таким, как смысл жизни, судьба, назначение, смерть, жизненный путь, ответственность и т.п. В психологию хлынул поток новых теорий и дисциплин – новейшие учения социологии, культурология, герменевтика, средовой и ситуационный подходы и т.д. Снова оживились надежды уже на основе этих дисциплин построить теорию личности. Однако сразу возникает вопрос: как это сделать? Сводить ли психические феномены к объектам новых теорий? Тогда психическое, действительно, лишь эпифеномен, и прав Жан Пиаже, утверждавший, что всякое психологическое объяснение рано или поздно заканчивается в другой дисциплине. Современный культурологический вариант этой точки зрения состоит в том, что психология существует только на границе с другими дисциплинами, но не сама по себе. Или же идти по пути Зигмунда Фрейда и Курта Левина, стремясь построить естественнонаучный вариант теории личности? Или прислушаться к Ф.Бассину, утверждающему, что хотя "редукция" на непсихологические предметы необходима ("эта форма объяснения, которая вытекает как обязательная из основ методологии нашего подхода" [9, с.119]), но при этом "необходимо и конструирование специфического, не сводящегося к этим основаниям предмета психологии" [9, с.120]. Наконец, со счетов нельзя сбрасывать и путь "понимающей психологии", намеченный Дильтеем, тем более что сегодня его подкрепляет интерес к гуманистической психологии и герменевтике. Но, как всегда, развитие – противоречивый процесс: интерес к гуманитарным проблемам в современной психологии сочетается с прямо противоположными негуманитарными тенденциями. Натиск эмпиризма, математизации, за которой полностью исчезает психологическое содержание, новейших форм физикализма и физиологизма (наподобие учения о роли двух полушарий головного мозга), вообще более широких естественнонаучных трактовок и вульгаризаций психического не только не ослабел, но и, похоже, даже возрос. Дилемма весьма острая: или психология сохранит свой особый предмет, или будет низведена до роли различных частных приложений самых новейших естественнонаучных дисциплин типа когнитологии, теории информации и т.п. Несколько упрощая, можно сказать, что до последнего времени в отечественной психологии главенствовали два основных подхода к пониманию предмета психологии: естественнонаучный и деятельностный. Оба эти подхода сегодня подвергаются критике, а на ведущую роль претендуют другие подходы – например, гуманитарный и психотехнический. Новая ситуация в психологической науке, таким образом, выводит к двум основным группам проблем: первая, достаточно традиционная – в чем специфика предмета психологии и какова природа психического (но решать их нужно заново), как психология должна относиться к своим основаниям в других дисциплинах (проблема "редукционизма" в психологии), на какой "образ" науки (научного познания) психология должна ориентироваться (естественнонаучный, гуманитарный, смешанный и т.п.)? Вторая группа проблем относительно новая – каково соотношение между психологическими теориями и психологической практикой (психотехниками), нельзя ли строить психологию целиком как прикладную психотехническую дисциплину и как в этом случае нужно мыслить природу психического? Например, А.Пузырей пишет: "Первой реальностью для исследователя в рамках культурно-исторической теории является не психика испытуемого, а само действие по перестройке его психики. Если принимать во внимание только полюс испытуемого и не учитывать факта искусственной перестройки психики с помощью специально изготовленных и особым образом употребленных знаковых средств, то будет упущено главное. Никакого естественного процесса, никакого естественного движения на полюсе испытуемого здесь нет. Есть только определенная последовательность, ряд актов реорганизации его психики, его поведения. Последовательность тактов развития... в качестве объекта исследования, в качестве минимального объекта изучения мы должны брать не естественные процессы функционирования психического аппарата, а системы психотехнических действий" [57, с.87]. К этим же вопросам относится осознание одного противоречия, которое легко видно со стороны, но, очевидно, не замечается внутри самой психологии. Некоторые известные психологи, с одной стороны, включают в систему психологического знания такие психологические школы и учения, как, например, бихевиоризм, фрейдизм и др., а с другой – отказывают им вообще или частично в способности адекватно распознать природу психического. При этом обычно употребляются довольно резкие оценки типа: "несостоятельность" традиционных представлений о предмете психологии (Гальперин, 1976), "концептуальная несостоятельность" (Бассин, 1972), "беспомощность" в объяснении психических явлений (Ярошевский, 1987), "теоретический тупик", "абсолютизация" каких-то сторон психики, или более мягкие: вроде того, что в других психологических школах рассматривались лишь отдельные грани или составляющие психического, которое в целом, в своей сущности все же не раскрывалось. Возникает вопрос: как такое может быть, в чем дело? Вероятно, с одной стороны, трудно отрицать, что все крупные психологи – все же психологи, и это очевидно, с другой же – методологические соображения о том, что есть научный предмет психологии, обязывают, заставляют отказывать другим психологическим точкам зрения в истинности. "Истина одна, она объективна, я знаю, что такое психика (это – деятельность, ориентировка, установка, значащие переживания, бессознательное и т.д.), следовательно, другие ошибаются". Так или примерно так рассуждает психолог, воспроизводя при этом естественнонаучный образ (идеал) познания. Именно исходя из этого образа говорят об объективных закономерностях в психологии, о детерминизме, научном объяснении. Но даже в физике одна теория не всегда более истинна, чем другая, альтернативная: так, волновая теория света оказалась дополняющей корпускулярную (теорию истечения), хотя свойства света как волны, казалось, противоречили свойствам его как потока частиц. И уже совсем эти представления не работают в гуманитарной науке, где объективная точка зрения включает в себя субъективные ценности ученого, а истина не одна, их столько, сколько работающих теоретических систем. Размышляя над сходными проблемами, В.Франкл писал: "Но наука не только вправе, но и обязана выносить за скобки многомерность реальности, отграничивать реальность, вычленять из всего спектра реальности какую-либо одну волну. Поэтому проекция (с реальности) более чем оправдана. Она необходима. Ученый должен сохранять видимость, будто он имеет дело с одномерной реальностью. Однако он должен при этом знать, что он делает, иначе говоря, он должен знать источники возможных ошибок, чтобы миновать их в своем исследовании". И еще: "Это в равной степени относится к таким односторонним исследовательским подходам и направлениям, как рефлексология Павлова, бихевиоризм Уотсона, психоанализ Фрейда и индивидуальная психология Адлера. Фрейд был достаточно гениален, чтобы осознать привязанность своей теории к определенному измерению". Он писал Людвигу Бинсвангеру: "Я остановился лишь на первом этаже и подвале всего здания". Соблазну редукционизма в форме психологизма, даже, я бы сказал, патологизма Фрейд поддался лишь в тот момент, когда он рискнул на следующее добавление: "Я уже нашел в моем невысоком домике место, куда поселить религию, с той поры, когда я натолкнулся на категорию "невроза человечности". Здесь Фрейд допустил ошибку" [84, с.51–52]. Возвращаясь к требованию У.Найссера о том, что психологическая наука должна отвечать на запросы современной жизни, нельзя не рассмотреть еще один вопрос – о кризисе культуры. Общее здесь в том, что современная культура переживает глубокий кризис. Основной вопрос, возникающий в связи с такой оценкой культурной ситуации, состоит в том, как современная психология должна реагировать на кризис культуры. Один ответ такой: да никак, не дело психологов способствовать преодолению кризиса культуры, у них свои профессиональные задачи и заботы. Если же они этим начинают заниматься, то рано или поздно депрофессионализируются. Кроме того, психика – это не душа, если можно говорить о спасении души, то смешно вести речь о спасении психики, ее можно изучать, на нее можно влиять, однако спасать... как такое может прийти в голову? Другой ответ прямо противоположный: психологи, но, конечно, не одни они, должны способствовать преодолению кризиса культуры и цивилизации, способствовать образованию новой культуры, более человечной и духовной. В этом смысле они должны заниматься и душой человека. В свое время (еще в 1920-х годах), размышляя над сходной проблемой, М.Бахтин заметил, что проблема души методологически является проблемой эстетики, она не может быть проблемой психологии, науки безоценочной и каузальной, ибо душа, хотя и развивается и становится во времени, есть индивидуальное, ценностное и свободное целое. М.Бахтин верно подмечает, что современная ему психология, ориентирующаяся на естественнонаучный идеал, а это действительно предполагает так называемый строго объективный, безоценочный подход и анализ причинных отношений, не может иметь дело с душой человека. Для Бахтина и душа и личность – уникальные, индивидуальные целые, принципиально незавершенные, выражающие себя в соответствии с текущим, опять же уникальным, диалогом. А вот позиция В.Франкла. С одной стороны, он согласен, что задачи психологии и религии различны. "Цель психотерапии – исцеление души, цель же религии – спасение души" [84, с.334]. Но с другой – подчеркивает, что если понимать веру широко, гуманистически, то тогда цели психологии и религии частично могут совпадать. Франкл пишет: "...мы движемся не к универсальной, а к личной, глубочайшим образом персонализированной религиозности, с помощью которой каждый сможет общаться с Богом на своем собственном, личном, интимном языке". "Если психотерапия будет рассматривать феномен веры не как веру в Бога, а как более широкую веру в смысл (ниже Франкл говорит о том, что частным случаем смысла является сверхсмысл и что "религиозная вера является в конечном счете верой в сверхсмысл, упованием на сверхсмысл". – В.Р.), то в принципе она вправе включить феномен веры в сферу своего внимания и заниматься им. Здесь она заодно с Альбертом Эйнштейном, для которого задаваться вопросом о смысле жизни – значит быть религиозным" [84, с.336]. Нужно сказать, что психология у нас и на Западе развивается по-разному: в частности, мы острее ощущаем кризис психологии, особенно в области психологической науки. Говоря о кризисе психологической науки, я имею в виду резкое падение интереса к фундаментальным психологическим теориям и школам, усиливающуюся критику ее основ и методологии, разрыв академической психологии и новых психологических практик (вслед за Л.С.Выготским их можно назвать психотехниками, так вот они развиваются самостоятельно вне традиционного здания психологии), наконец, общее ощущение неблагополучия в области психологических наук (например, все затрудняются указать ее лидеров). Правда, с такой оценкой можно не согласиться и сказать, что это все нормальное развитие, работают десятки, если не сотни психологических институтов и лабораторий, десятки и сотни тысяч психологов, что интерес к психологии и психологам достаточно высок, психология достаточно эффективна... Но так ли это? Возьмем, к примеру, классические психологические теории – учение о деятельности, бихевиоризм, фрейдизм, гештальтпсихологию. В свое время эти концепции были революционными. Вполне можно согласиться с У.Найссером, который пишет, что психоанализ и бихевиоризм достигли впечатляющих успехов потому, что "обе концепции с самого начала отличало отчетливо выраженное стремление к реальности... Фрейд старался убедить мир в том, что либидо является всемогущим источником человеческих мотивов, в то время как сознательная активность связана лишь с самой малой и слабейшей частью психики. В этом он весьма преуспел, свидетельства чему мы можем обнаружить практически везде – от картинной галереи до зала суда. Уотсон и его последователь Скиннер утверждали, что человек практически бесконечно податлив и что критически важными являются последствия поведения человека, тогда как психическая активность, сопровождающая поведение, особого значения не имеет. Эти идеи также получили широкий отклик, о чем говорит все увеличивающееся распространение методов модификации поведения и поведенческой терапии..." [49, с.25–26]. Однако сегодня отношение к этим теориям иное – и потому, что выяснилось, что это только часть истины (эти теории объясняют только определенные аспекты психики, да и то вполне определенной психики), и потому также, что возможности этих концепций и теорий были выяснены и в определенной степени исчерпаны, а также и потому, что оказались под вопросом сами подходы изучения, связанные с этими концепциями. Например, интересная критика деятельностного подхода и категории деятельности дана в одной из последних статей Г.С.Батищева. В частности, он показывает, что деятельностный подход не в состоянии объяснить творчество, глубинное общение, ценностные отношения. "Творчество, – пишет Батищев – отличается от деятельности тем, что оно может именно то, что деятельность принципиально не может... Конечно, творчество есть также и деяние, креативное деяние. Но прежде чем стать деянием и для того, чтобы стать им, творчество сначала должно быть особого рода наддеятельностным отношением субъекта к миру и к самому себе, отношением ко всему сущему как могущему быть и иным". И далее, отвечая на возражения В.С.Швырева, он пишет: "Нельзя человеку лезть к самому себе (а еще хуже – к другому) в душу и в духовную жизнь с объектно-вещными, технорассудочными приемами!.. Между тем деятельностная концепция интериоризации не только некритична к рафинированным аналогам такого рода переноса, и весь душевно-духовный мир подменяет целиком продуктами интериоризации объектно-вещной активности" [10, с.29; 11, с.324]. Распространенность же этих концепций и теорий ничего не доказывает, просто сегодня они еще многим удобны в том смысле, что отвечают собственной настроенности этих психологов на подобные теории и способы объяснения. Теперь перейдем к проблеме психологической практики. Помимо разрыва между академической наукой и практикой, весьма остро стоит вопрос об эффективности разных психопрактик: неясно, помогает психолог или нет, каковы более отдаленные последствия его помощи и в чем она состоит, помог ли он как психолог или просто как человек, который уделил пациенту и время и внимание. Или другая, не менее острая проблема: когда психолог имеет право помогать, а когда нет, понимает ли он, в каком направлении он сдвигает человека в результате своей психологической помощи. Хотя ряд психологических школ и направлений (психоанализ, гуманистическое направление в психологии, исследования Роджерса и Франкла и т.д.), как мы отмечали, нельзя отнести к естественнонаучной линии, все же в целом и отечественная, и зарубежная психология (речь идет о науке и практике) пытались себя конструировать по образцу естественной науки. Со всей определенностью нужно сказать, что замысел построить психологию по образцу естественной науки не удался; не удается в психологии эксперимент, как его понимают в естественной науке, и главное, не удалось построить психологические теории, которые бы позволили эффективно управлять и овладеть психикой человека и подчинить ее. Правда, большинство психологов может быть скажут, что они и не ставят подобных задач. Но, тем не менее, психологию они строят по-старому, как естественную науку. Почему же не удалось? Ну, во-первых, человек – духовное существо, а не объект первой природы и не механизм. Представлять его как механизм хотя и соблазнительно (вспомним К.Левина, бихевиоризм, одну из линий психоанализа и т.д.), но достаточно бесплодно, реальное поведение человека не укладывается в такие теории. Во-вторых, человек – существо рефлексивное и активное, он постоянно включает в свое поведение знания о себе (принимая их или нет, а также меняется в связи с этим знанием). В-третьих, в отношении человека не проходит инженерная установка – овладеть, подчинить, управлять, а также естественнонаучная – описать процессы и условия, их определяющие, т.е. механизм. Проходит эта установка, на что указывал М.Бахтин, только относительно частной роли человека – как специалиста в производстве. Зато в отношении человека органичны понимающая позиция, любовь, действие (помощь, влияние, поддержка) и др. Эти ценности реализуются в других направлениях психологии. Например, у Франкла или Роджерса (или в гуманистической психологии), но их исследования, что важно подчеркнуть, развиваются не столько как наука, сколько как мудрость, опыт, философско-психологические штудии. Печать естественнонаучного подхода лежит и на многих современных психопрактиках, например, интересных работах Э.Берна и его школы. Хотя многие психопрактики прямо не опираются на академическую психологию, но человека представляют как механизм, как взаимодействие определенных сил и начал. В принципе, любое знание может быть руководством к действию, другое дело, какой результат мы при этом получим. Психологические теории Фрейда, Берна или Харриса позволяют не только объяснить поведение человека, но и лечить, вести группы, т.е. действовать практически. Однако эти теории не являются в строгом смысле естественнонаучными, они скорее напоминают технические дисциплины и знания, складывающиеся до естественной науки. Не напоминают ли представленные подобным образом технические дисциплины и знания многие психологические теории? В них тоже строятся большие классы однородных объектов (например, у Фрейда все, сводящиеся к известной схеме – сознательное–бессознательное, у Берна – Взрослый, Родитель, Дитя), присутствует прямая ориентация на нужды практики, идет поиск преобразований, позволяющих свести сложные случаи психического поведения к схемам исходных однородных объектов. Вопрос лишь в том, в какой мере подобные "психологические технические теории" действительно помогают достичь тех целей, ради которых они создавались. Как известно, человек сдвигается под любым сильным воздействием, но куда? Что здесь считать критерием эффективности, вот в чем вопрос. В заключение подчеркнем еще раз, что ситуация кризиса в психологии сохраняется (противостояние разных психологических школ и теорий, проблемы осмысления психологической практики, пути построения самой психологии, особенности ее предмета и метода); что психологи реально ориентируются не на одну естественнонаучную парадигму, а по меньшей мере на две (естественнонаучную и гуманитарную, причем последняя по сути только формируется как целостный образ, плюс нужно учитывать философские исследования психики и "технические" психологические теории); что многие проблемы в психологии возникли из-за неадекватного понимания психологии как естественнонаучной дисциплины; что, наконец, в психологии реально имеют место две разные ориентации научного изучения – на теоретическое описание отдельных сторон психики и на воссоздание в научном знании психики во всей ее сложности. Ответ на вопрос, каковы пути и способы преодоления кризиса в современной психологии, в свою очередь, предполагает решение еще трех проблем: что собой представляет человек (не вообще, а с позиций психолога), в чем смысл и особенности психологического подхода к человеку и, наконец, каковы особенности и характер психологической науки и практики? В 1920-х годах Л.С.Выготский считал, что человек может быть переделан (переплавлен), исходя из естественнонаучных знаний о его природе. Многие и сейчас думают так же, только они избегают выражений, от которых веет идеологией тех лет, предпочитая говорить об управлении человеческим поведением, о власти психологического знания, формировании умственных и других способностей. Но суть от этого не меняется: в рамках естественнонаучной парадигмы и картины мира человек действительно уверен, что может получить власть над объектом и другим человеком (как объектом), формировать его в нужном направлении, например, к заданным состояниям, управлять его поведением. Одновременно с этим сейчас сформировалась другая, противоположная точка зрения, отрицающая целесообразность естественнонаучного взгляда на человека и связанных с ним установок практического воздействия (управления, власти знания, формирования и других). Но если человека невозможно формировать, немыслимо им манипулировать (управлять), если нельзя, как думал Л.С.Выготский, стремиться создать "научную теорию, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением", то спрашивается, что же тогда позволено делать в отношении человека? Оказывается, можно ему помочь (причем нередко, только если он сам этого хочет), на него повлиять, не рассчитывая, что мы можем точно определить (рассчитать) эффект своего влияния, а лишь приблизительно знать, действуем ли мы в нужном направлении. Как писал Р.Эмерсон: "Есть лишь одна честь – честь оказать помощь, есть лишь одна сила – сила прийти на помощь". Можно, наконец, понять другого человека, как для того, чтобы ему помочь или на него повлиять, но не меньше для того, чтобы знать, как действовать самому (в отношении себя или другого). Как правило, во всех этих случаях предполагается не только наша деятельность в отношении другого человека, но по сути и его встречная активность, отношение, которое мы должны серьезно учесть. Могу помочь человеку, если он сам стремится себе помочь и принимает в какой-то мере меня; могу повлиять, если человек открыт для моего влияния, помогает влиять; могу понять другого, если я его принимаю, то есть он идет ко мне навстречу, а я его встречаю и пропускаю. Весьма образно об этом говорила Марина Цветаева: "От понимания до принимания не один шаг, а никакого: понять и есть принять, никакого другого понимания нет, всякое другое понимание – непонимание". Однако понятно, что помочь другому человеку может и священник, и друг, и врач. Как помогает, влияет, понимает именно психолог? Друг помогает просто как человек, как друг, священник как человек, верящий и служащий Богу и людям, исповедующий учение Христа и Церкви, врач как специалист-практик (мастер), знающий организм человека (т.е. стоящий на почве знания, причем естественнонаучного). Психолог тоже стоит на почве знания, только другого, не медицинского (биологического), а психологического, он исходит из знания психики и действует поэтому рационально и осознанно. Таким образом, мы можем предположить, что психолог помогает как знающий. Знающий не вообще, а вот этого данного человека, его психику, его индивидуальную историю и поведение. Здесь ключевые слова – знающий и индивид. Именно выделение в Новое время индивидуальности человека через "осмотр", "дисциплину" (тогда как в в основе античной культуры лежало отношение "меры", а средневековой – "опрос-дознание"), как показывает Фуко, приводит к формированию и гуманитарных наук, и психологии. При этом сразу нужно подчеркнуть, что психологическое и психотехническое знание – это лишь в исключительных случаях естественнонаучное знание (хотя сегодня такое знание и превалирует), в норме это должно быть знание гуманитарное, техническое и символическое. В отличие от знания, символическое описание не останавливает бытие, а помогает впервые его обрести, обнаружить, в этом смысле как бы сливается собственно с бытием. В отличие от знания, как представления о том, что существует объективно и общезначимо, символическое описание есть способ прохода к чему-то другому, индивидуальному, в этом смысле не общезначимому. В отличие от знания, символическое описание позволяет человеку не полагать вне себя объект и затем овладевать им (действовать в отношении него), а прежде всего измениться самому, войти в некоторое состояние, оказаться в некотором событии, как правило, вовсе не в том, которое указано смыслом символического описания. Теперь уточним позицию психолога. Он помогает (влияет, понимает) не только как знающий, но и как лицо, вовлекающее нас в новые формы жизни (при условии, что мы сами активны и куда-то идем); решает свои профессиональные задачи, создавая как знания, так и символические описания. С одной стороны, психолог познает, с другой – заражает нас определенным бытием, определенной жизнью и не только описывает в знании нашу индивидуальность, но и способствует ее росту (или – это не нужно забывать – ущербности), определенному способу ее бытования и существования. Если иметь в виду научную психологию, то можно отметить следующую закономерность: если при своем формировании большинство психологов ориентировались на философию, затем на естественнонаучный идеал познания и параллельно неосознанно на идеал античный, сегодня ценностные ориентации большинства психологических школ смещаются в сторону гуманитарных наук. Оглавление
Об авторе
 Розин Вадим Маркович Российский философ, методолог и культуролог. Родился в Москве в 1937 г. Доктор философских наук, профессор, действительный член Академии педагогических и социальных наук. Работает в Институте философии РАН. Член редколлегии журналов «Мир психологии» и «Философские науки», член редакционного совета журналов «Идеи и идеалы» и «Психология ВШЭ», главный редактор журнала «Культура и искусство».
Один из первых учеников Г. П. Щедровицкого и активный участник Московского методологического кружка, а сейчас методологического движения. Начиная с середины 1970-х гг. развивает свое направление методологии, основанное на идеях и принципах гуманитарного подхода, семиотики и культурологии. Путь В. М. Розина в философию был не совсем обычным. Философское образование он получил в процессе самообразования и участия в семинарах Московского методологического кружка. Для большинства его работ характерны высокая методологическая культура, глубокое знание материала, изощренность в теоретических построениях. При всем том пишет он предельно ясно и понятно. В. М. Розиным опубликовано более 550 научных работ, в том числе 80 книг и учебников. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
