Невелёв М.Ю. Вера как понятие-фетиш (о вирусном поражении мышления) Изд. 3

Оглавление

От автора

Первое издание предлагаемого вниманию читателя эссе имело место в 1989 г. Читая его сегодня, можно видеть, что его автор воспитывался на плохой литературе. В некоторых областях знаний мы все поднимались тогда на плохой литературе, если, конечно, не являлись докторами философии и не прославили себя на поприще, например, научного атеизма. Я не являлся и не прославил. Мы вынуждены были по крупицам выискивать то, что достойно внимания. С тех пор прошло много времени, которое старит не только предметы, но также мысли и слова. Поэтому при просмотре старого текста мне, что называется, резали глаз те формы мышления, которые были отработаны советской научной школой, и в которых я, как и другие, был обречен тогда существовать.

Со старой версией надо было что-то делать, и вот, после довольно продолжительной работы, – передо мной совершенно другой текст.

Впрочем дело не только в формах мышления.

Непосредственным поводом к новому изданию послужило уяснение того, что осталось недосказанным. Четырнадцать лет ушло на то, чтобы найти слова, достойные стать венцом кропотливой работы. Даже больше, если считать от самого начала работы, – намного больше. Трудность здесь состояла в ускользающем характере предмета разговора. Подобрать слова для этого предмета, как выяснилось, – не простая задача. Порой то, что ложилось на бумагу, при повторном прочтении оказывалось лишенным всякого содержания, тогда как в других случаях обнаруживалось неуслышанное ранее новое звучание. Это мерцание смысла исходило всегда от самого предмета повествования, от его тонкой, неуловимой природы и обусловливало высокие требования к выбору слов. (Христианам, кстати, всегда было понятно, что слово может звучать и слышаться по-разному, а то и вовсе не звучать, оно может не только означать смысл, но и скрывать его.)

Но вот, наконец, выбор сделан.

В каком-то смысле это был двусторонний выбор. Слова – это капризный электорат, придирчиво отбирающий своих кандидатов, и здесь самое время сказать, что называется, несколько слов об авторе и о том, как он дошел до всего этого.

Как и большинство моих современников я получил светское воспитание и образование. Однако в то время, когда в меня заботливо вкладывали премудрости технических дисциплин, я живо интересовался вопросами богословия, которое представляет собой, собственно, один только вопрос, это – есть Бог или нет Бога, и при этом дает на него один – утвердительный – ответ. И все у меня выходило как-то, что Бог скорее все же есть, нежели наоборот. Почему-то неловко сегодня говорить об этом так. Кажется, что несмотря на то, что россияне в настоящее время в массе вернулись в лоно своих исповеданий, они далеки от того, чтобы ставить вопрос таким образом. Но, полагаю, это является следствием того, что возвращение было продиктовано скорее модой и духом времени или какими-то посторонними соображениями, нежели подлинной духовной потребностью, в то время как действительное возвращение не могло осуществиться никаким иным образом, нежели через решение этого в традиционной форме поставленного вопроса. Может быть граждане и правы в чем-то, я и сам, если разобраться, не хочу чрезмерно вдаваться в подробности, но я только хочу понять, почему я вправе поступать таким образом.

Итак, это был главный вопрос, и я понимал, что надо когда-то будет сделать практические выводы, да все как-то не решался. Но то, что должно было произойти, то произошло. Требование к определению исходило из тех глубин культурного опыта, которые даже не охватываются буквами, словами или суждениями, но которые определяют сам строй этой культуры, данной в буквах, словах и суждениях. И я помню тот день, когда я поставил перед собой вопрос решительно, так, чтобы неразрешенным он на этот раз уже не остался. Год был на дворе 1983, ночь, мороз и вообще край земли. Где я? Что я делаю? – вопросы посторонние – это было то особенное состояние измененного в необычной обстановке сознания, в котором мы обретаем порой неожиданную способность слышать и понимать отчетливо. И я услышал тогда определенно:

НАЗОВИСЬ, СКАЖИ СЕБЕ, КТО ТЫ!

Ожидалось, что в этом новом, востребованном определении будет установлено новое значение только одного параметра-признака, этот признак, конечно, – вера – я сам должен был теперь быть определен, исчислен, оформлен через этот признак.

Я так и сделал. То есть подчинился требованию и сказал, как есть. Мысленно, конечно.

Я решительно погрузился в этот поток, вошел в этот строй с готовностью понести бремя понимания религиозной истины. То, что я ощутил, может быть названо одним словом – это разочарование. Да, я просто не нашел тот груз, который уже изготовился взвалить на свои плечи.

Еще даже не договорив, а может быть и не начав даже говорить, но только помыслив решительно, я немедленно уловил какую-то фальшь в том, что говорю или собираюсь сказать, так что мне даже и сейчас все это неловко как-то описывать.

Этого оказалось достаточно, и я вернулся к себе.

И мне показалось, что то, что я понял, очень легко объяснить, просто в одной фразе можно объяснить.

Но фраза эта все как-то не складывалась.

То есть на протяжении длительного времени не складывалась, а когда я попытался на бумаге отразить ход мыслей, то я испортил большое количество бумаги, и несмотря на это первое издание этого опуса встретило оглушительное молчание. Впрочем, для моего взволнованного ума это было, конечно, глубоко посторонне. Мой основной вывод в сегодняшней терминологии можно сформулировать так: в современной культуре невозможен религиозный дискурс. Не только внешняя сторона, церковь – аппарат, рассчитанный сметливым хозяйским умом, – но и сама религия, т.е. идея, видение которой побуждало к расчетам, – есть лишь искусственное, случайное образование – вот, что я хочу сказать. Опасное понимание того, что до бытия Бога сегодня по большому счету никому нет дела (я не беру остаточные явления), кажется, доходит уже до сознания самих миссионеров и, наверное, больно язвит эту тонкую материю. Слишком уж все это скучно, когда серьезно. Тем не менее, пока еще не достает ясного понимания того, что религиозность – это только историческое своеобразие Европы, успешно практикуемое в целях подмены и сокрытия подлинных мотивов поступков.

Вопрос бытия Бога по существу никого уже сегодня не занимает – это факт, я только хочу знать – почему?

Действительные мотивы поступков не нуждаются для своего осмысления в богословских понятиях. Часто – это потребность национальной идентификации. В других случаях это специфический опыт в деле продолжения рода. Менее массовый характер носят случаи творческой неврастении, которые, тем не менее, следует отнести к значащим компонентам современной религиозности. Чаще других здесь оказываются те, кто руководствуется нравственными побуждениями, но, как и остальные, они находят не вполне то, что ищут. И, пожалуй, только те, кого ведет суеверие, получают на свои вопросы адекватные ответы. Но хочется спросить: откуда здесь эти ответы? Кто их дает, как, каким обманом он пробрался сюда, и какое вообще отношение он имеет к культуре, к тому, что сегодня мы понимаем под культурой? Не пустая ли это здесь случайность – все эти вопросы и эти ответы? Религия свелась только к магической практике изгнания бесов – так ли это виделось когда-то? так ли это еще видится? Огромная голова и тело карлика.

За внешней, одинаковой и обязательной для всех ритуальной формой при внимательном взгляде всегда можно обнаружить индивидуальную, особенную реакцию, некий комплекс, развившийся от неудовлетворенной потребности. Просто все дороги ведут в Рим. Комплекс, который пытаются лечить в этом мегаполисе, развился вследствие неудовлетворенности самой главной из всех потребностей – потребности просто жить, ЖИТЬ ВЕЧНО. Оказалось, что опробованные здесь сильно действующие средства могут с успехом применяться для борьбы и с менее опасными заболеваниями. У этих средств широкий спектр действия – любая боль, любое вопрошание находят разрешение и успокоение в обетовании жизни вечной. Каким образом в каждом случае происходит замещение, почему сознание соглашается не замечать подмену – для данного исследования вопрос посторонний. Представляется по крайней мере очевидным, что уже диагностика в каждом из перечисленных случаев значительно облегчается, если наблюдению оказываются доступны сами симптомы болезни, а не их символические замещения, буквальное прочтение которых совершенно сбивает с толку. Все это, повторюсь, относится к практическим выводам, которые возможны и которые важны, но достижение которых заботило меня в работе в малой степени.

Моя забота, если быть кратким, состояла в том, чтобы отдать последний поклон.

Я ведь воочию видел эти величественные формы и подлинным слухом слышал эти мощные звуки. Я ясно ощутил высокий стиль слов и поступков, чистоту намерений и помыслов. И я был потрясен. Это было, это точно было!

И вслед за этим я не мог не подчиниться категорическому требованию разобраться и желанию понять, куда исчезло то напряжение, тот поиск и та духовная борьба, которая, по выражению философа, стала для человека самым серьезным из всего, что он знал и пережил.

И я хочу сказать о том, что мне удалось понять.

Я просто не могу не говорить о том, что я увидел и что узнал, не могу скрывать те мысли, к которым был допущен, и молчать об откровении, ради которого пришел однажды на землю Бог.

И я полагаю, что на этот раз я сказал достаточно.

Не знаю, может быть, я опять сказал непонятно, но по-другому я сказать не мог и не знаю, можно ли об этом сказать по-другому. Знаю только, что тот груз, который так долго обременял меня, теперь уже больше не тяготит.

На этот раз мне больше нечего добавить.

Об авторе