Челпанов Г.И. ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ:
С приложением вопросника и конспективного обзора истории философии. Вступительная статья И.В. Журавлева «О философии Г.И. Челпанова». Изд. стереотип.

Оглавление

О философии Г. И. Челпанова

Оценивая положение дел в самых разных областях современной науки, трудно не сделать вывода о том, что запрет на проблематизацию собственной исследовательской позиции, вопреки урокам истории самой науки, как был, так и остается гарантом успешности начинаний любого рядового ученого. От исследуемого предмета слишком сложно отвести взгляд; предмет властвует над исследователем, и освободиться от этой власти – встать над предметом, чтобы увидеть в нем самого себя, распознать в нем свой собственный взгляд – бывает дано немногим. Но именно такой шаг приводит к открытиям, имеющим для науки парадигмальное значение, и становится он возможным именно благодаря философской рефлексии, без которой, как говорил Кант, ученый остается циклопом. Я не говорю здесь о ценности философии "в себе", но, обращаясь в первую очередь к не-философам, пытаюсь поколебать распространенное заблуждение, согласно которому по мере развития науки философия оказывается не у дел.

Это не так, ибо даже передовые современные научные теории сталкиваются с непреодолимыми препятствиями, если не принимают во внимание именно философией обнаруженных проблем и способов их решения. Такова, например, проблема непрерывности-дискретности, поставленная античными греками и вылившаяся, уже в XX веке, в положение о том, что "элементарная частица" обладает и свойствами частицы, и свойствами волны. Дело ведь не в том, что мы видим в мире, а в том, как мы способны видеть и описывать мир (отсюда – кантовские антиномии и т. д.). И если мы так ставим вопрос, то мы уже не будем крайне недоумевать, узнав, к примеру, что частица, перемещающаяся из одной точки в другую, движется по всем возможным траекториям одновременно. Ведь осознание проблемы местоположения частицы (причем именно как научной проблемы) тут же открывает перед нами целый ряд проблем, которые уже следует назвать философскими; одна из них – это проблема устройства языка, в котором фиксируются и описываются исследуемые наукой события.

Но как мы выходим к философским проблемам? Что они представляют собою и каковы возможные способы их решения? Такие вопросы нужно суметь задать, причем задать в первую очередь самому себе – иначе любая попытка получить на них ответ обернется попыткой узнать чужую мысль, а не разбудить свою. Введение в философию должно быть введением в собственную мысль. Книга может быть только спутником на тропе рождения мысли, но никак не информатором, не хранилищем, откуда можно было бы вычерпывать готовые знания.

Книга, которую раскрыл сейчас читатель, вполне может стать для него такой книгой-спутником – для этого она и была предназначена. Но этого не произойдет без его участия, без усилия с его стороны.

Эта книга написана выдающимся человеком с трагической судьбой. Его имя уже возвращено в историю российской науки, его работы возвращаются к нам сейчас, глубину его идей мы только начинаем оценивать...

* * *

На протяжении многих лет о Г. И. Челпанове писали, мягко говоря, не всегда справедливые вещи. Я сейчас даже не имею в виду сознательную и, возможно, вынужденную для некоторых авторов критику Челпанова как "идеалиста" и "противника марксистской психологии"; я говорю, прежде всего, об ошибках, связанных с весьма скудным знакомством авторов не только с работами Челпанова, но и с философией вообще. Например, в не таких уж старых энциклопедических словарях можно прочитать, что в творчестве Челпанова "заметно влияние Беркли и Юма", что он "отстаивал психофизический параллелизм", считая, что "психическое и физическое принципиально не могут быть отождествлены и не детерминируют друг друга", и т. д. На самом деле не Беркли и Юм, а Лейбниц и Кант оказали на Челпанова наибольшее влияние; в действительности он отвергал параллелизм (признавая только "эмпирический" его вариант и говоря как раз о причинном воздействии физического на психическое и наоборот) и был скорее "спиритуалистом", т. к. клал в основу реальности "нечто духовное, монады"; в действительности он не отрицал (как Юм), а признавал (как Лейбниц) субстанциальность души...

Биография Г. И. Челпанова достаточно хорошо известна (ей посвящен целый ряд публикаций), поэтому я упомяну только наиболее важные моменты его жизни и затем перейду к рассмотрению его философских взглядов.

Георгий Иванович Челпанов родился 16 апреля 1862 года в городе Мариуполе Екатеринославской губернии (этот город на побережье Азовского моря, расположенный в устье реки Кальмиус, ныне относится к Донецкой области Украины). После приходского училища Челпанов обучался в Александровской Мариупольской гимназии, которую окончил с золотой медалью в 1883 году. В этом же году он поступил на историко-филологический факультет Новороссийского университета, где в то время преподавал знаменитый психолог и философ, один из основателей научной психологии в России Н. Я. Грот, который во многом и предопределил интересы молодого ученого. В 1887 году Челпанов окончил университет, получив золотую медаль за сочинение "Опыт и разум в теории познания Платона и Аристотеля". В 1890 году он сдал магистерский экзамен по философии и психологии, в 1891 году стал приват-доцентом Московского университета, однако уже в следующем, 1892 году, был зачислен в штатные приват-доценты Киевского университета (тогда именовавшегося Императорским университетом св. Владимира). Вступительную лекцию (не только формально, но и по своему содержанию она была как бы вступлением к дальнейшей работе Челпанова в Киеве: она была посвящена проблеме арпиорности и врожденности) он прочитал 6 (19) октября 1892 года.

Уже в киевский период своей деятельности (в Киеве он работал до 1907 года) Челпанов становится знаменитостью. Его публичные лекции всегда собирают переполненные аудитории (об этом есть свидетельства В. В. Зеньковского и П. П. Блонского). Он активно работает над сложнейшими проблемами, привлекает учеников, публикует ряд статей и обзоров новейшей литературы по психологии и теории познания, организует психологический семинар и лабораторию экспериментальной психологии (1897); читает разнообразные лекционные курсы: "Психологию", "Логику", "Введение в психологию", "Введение в философию", "Историю и критику материализма", "Критический обзор современных учений о душе", "Теорию познания", "Специальный курс по теории познания", "Комментирование "Критики чистого разума"", "Учение о пространстве". Темой фундаментальных исследований Г. И. Челпанова, как следовало еще из содержания первой его лекции в Киеве, становится проблема восприятия пространства в связи с учением об априорности и врожденности – ей он посвящает сначала магистерскую (1896), а затем докторскую (1904) диссертации. В 1897 году Челпанова назначают "исправляющим должность" профессора философии (до защиты докторской диссертации, по тогдашним правилам, никто получить звание профессора не мог). В 1900 году выходит наиболее известная из его работ – книга "Мозг и душа", основанная на лекциях, прочитанных в Киевском университете в 1898–1899 годах (она была опубликована в Санкт-Петербурге и впоследствии неоднократно переиздавалась; последнее ее издание вышло со вступительной статьей В. В. Умрихина). К периоду работы Челпанова в Киеве относятся также его книги "История основных вопросов этики" (Киев, 1897), "Критика материализма и очерк современных учений о душе" (Киев, 1899), "О памяти и мнемонике" (СПб., 1900), "Курс лекций по логике" (Киев, 1901), "Введение в философию" (Киев, 1905).

В 1902 году на семинар к Челпанову приходит студент историко-филологического факультета Г. Г. Шпет. Он станет лучшим и любимым учеником Челпанова; их судьбы и судьбы их семей навсегда окажутся связанными: в 30-е годы сын Челпанова Александр и Г. Г. Шпет будут расстреляны по одному обвинению ("Дело по обвинению немецко-фашистской контрреволюционной организации на территории СССР").

В 1896–1898 годах Челпанов дважды был в длительных загранич- ных командировках; посещал лекции Э. Г. Дюбуа-Реймона, Э. Геринга и Э. Кёнига (по физиологии), К. Штумфа и В. Вундта (по психологии), занимался в институте В. Вундта в Лейпциге и в Институте физиологической оптики в Берлине.

В 1907 году по приглашению Л. М. Лопатина Челпанов переезжает в Москву и становится профессором историко-филологического факультета Московского университета; здесь он организует "психологический семинарий" при кафедре философии. Вскоре на его основе Челпановым создается первый в России Психологический институт. Это событие стало возможным благодаря пожертвованию видного московского купца и промышленника С. И. Щукина, чей сын посещал челпановские семинары.

К работе над проектом института Челпанов подходит очень серьезно. Он собирает сведения об организации лучших мировых учреждений подобного рода, предпринимает специальную поездку по Германии (в 1910 году, вместе с Г. Г. Шпетом) и Америке (в 1911 году), консультируется с В. Вундтом, О. Кюльпе, Э. Титченером, Дж. Кеттеллом, Г. Мюнстербергом и другими известными психологами. И все же за основу проекта Челпановым было взято устройство института В. Вундта в Лейпциге, которое он знал досконально (как говорили, даже дверные ручки в челпановском институте были копией дверных ручек института Вундта). Открытие Психологического института имени Л. Г. Щукиной при Московском университете состоялось 23 марта 1914 года. Выступая на торжественном собрании, Г. И. Челпанов произнес следующие слова:

"Задачи университетского психологического института находятся в тесной зависимости от задач самого университета. Современный университет не только должен учить науке, но должен и созидать науку. Усвоение знаний должно происходить путем ознакомления с методами научного исследования. Энциклопедический характер психологии представляет особенные трудности для научного исследования. На научную разработку психологии университеты должны обратить внимание ввиду ее особенной научной и практической важности. Современная психология высших умственных процессов может дать твердую основу для разрешения проблемы умственного развития. В настоящее время проблемы гносеологии нельзя исследовать без связи с психологическими принципами. Психология становится одной из важнейших научных дисциплин. Институт нужен для существования самой психологии как науки. Институт нужен для удержания внутреннего единства психологии. Психологическое исследование в настоящее время дифференцируется. Нужно принять меры к сохранению единства психологии. Такому объединению может способствовать институт, если в нем первенствующее отводится общей психологии".

Как подметил в одной из своих работ В. В. Умрихин, слова Г. И. Челпанова о необходимости мер к сохранению единства психологии вполне могли бы быть приняты за цитату из какой-нибудь современной статьи. Характеристики, дававшиеся Г. И. Челпановым положению дел в той или иной области, действительно порой обладали особым "зарядом актуальности". Я приведу здесь его слова о философии, которые опять-таки очень легко принять за слова кого-либо из наших современников: "Отсутствие преподавания философии в средней школе, ненормальная постановка университетского преподавания делают то, что философские знания пользуются у нас чрезвычайно малой распространенностью. Можно прямо сказать, что "философская культура" стоит у нас очень низко. В 90-х годах среди университетской молодежи господствовало убеждение в безусловной истинности материализма, но затем материализм с такой быстротой уступил место вере в идеализм, что является основательное опасение, как бы в ближайшем будущем не наступило увлечение каким-либо видом позитивизма. Единственно верным средством для устранения такой быстроты в смене философских симпатий является философское образование, которое дало бы возможность более сознательно относиться к философским вопросам".

У Челпанова была удивительная способность передавать другим заряд своей увлеченности наукой. Непосредственное влияние Г. И. Челпанова испытали Р. О. Якобсон, А. Ф. Лосев, Н. А. Бердяев, Н. И. Жинкин, уже упоминавшийся нами Г. Г. Шпет, а также многие другие впоследствии знаменитые ученые и философы. Лекции Челпанова неизменно собирали переполненный зал; на его семинар мог прийти любой интересующийся психологической наукой (правда, чтобы остаться среди участников семинара, надо было сделать доклад, и притом на весьма высоком уровне); организованная Челпановым библиотека при Психологическом институте была доступна всем участникам его семинара (перед читателем ставилось только одно условие – не забирать книги домой); в институтских лабораториях практически каждый мог принять участие в психологическом эксперименте или сам его провести...

Люди, знавшие Челпанова лично, не только характеризовали его как выдающегося ученого и организатора, но и всегда подчеркивали его огромный педагогический талант. Вот что писал о нем Н. А. Бердяев: "Из представителей академической профессорской философии я еще на первом курсе университета имел близкое общение с Г. И. Челпановым, популярным профессором философии, который с большим успехом читал курс по критике материализма. У него собирались по субботам, я часто у него бывал, и мы вели длинные специально философские разговоры. Эти разговоры были мне полезны, я выходил из замкнутости своей мысли. Политически мы расходились, но это было не важно. Челпанов был в философии прежде всего педагогом. Но он был очень живой человек, всем интересовавшийся, он был для того времени новым типом профессора". П. А. Шеварев, один из самых близких учеников Челпанова, рассказывал, как пришел к нему на семинар (эта история известна в пересказе Г. П. Щедровицкого). Чтобы стать участником семинара, надо было, как уже говорилось, выступить на нем с докладом. П. А. Шеварев, бывший тогда студентом классического отделения историко-филологического факультета, подошел к Челпанову с просьбой разрешить ему вступить в семинар. Челпанов прежде всего спросил молодого студента, каким языком тот владеет. Шеварев ответил, что изучал французский и немецкий. Затем, после разговора об интересовавших Шеварева проблемах психологии, Челпанов дал ему книгу Титченера на английском языке, по которой Шевареву и надлежало сделать доклад...

До конца 1923 года Г. И. Челпанов является директором Психологического института. За это время он основывает периодические издания "Труды Психологического института", "Психологическое обозрение"; выпускает первое в России "Введение в экспериментальную психологию" (М., 1915), публикует книги и брошюры "Психология. Основной курс" (М., 1909), "Биологическая точка зрения в психологии" (М., 1909), "Психология и школа" (М., 1912) и другие.

В ноябре 1923 года Г. И. Челпанов был отстранен от руководства Институтом. Это событие в советское время трактовалось как "победа марксистской психологии" над "оплотом идеализма", в постсоветское оно рассматривается как предательство со стороны К. Н. Корнилова, который, будучи учеником Г. И. Челпанова, его же и сместил... Об этой истории написано уже очень много, так что здесь я ограничусь только словами самого Челпанова, в которых он характеризует свою отставку (а также и добровольную отставку солидарных с ним сотрудников): "Когда правительство объявило, что психология должна, подобно всем наукам, разрабатываться в духе марксизма, нас обвинили в том, что мы как метафизики и идеалисты для дальнейшей работы не годимся. Мы пытались доказать, что мы как психологи совершенно нейтральны, стоим на строго эмпирической точке зрения и в качестве таковых не можем быть ни идеалистами, ни материалистами. Но никого убедить [мы были] не в состоянии. Вернее сказать, они все это прекрасно понимают, но делают вид, что не согласны. Главные наши изгнатели – это Корнилов и Блонский. Разумеется, они сами не в состоянии ничего сделать. Но грустно подумать, что они разрушат все то, что созидалось с таким огромным трудом... ".

Крайне удивительным кажется то, что Челпанов после этих событий сохранил к Корнилову дружеское отношение – так, по крайней мере, свидетельствовал об этом П. А. Шеварев... Г. И. Челпанов всегда приветствовал борьбу направлений, борьбу убеждений, а Корнилов, судя по всему, действовал именно по убеждениям. Впрочем, вряд ли тогдашние "марксисты" понимали сущность марксизма лучше, чем ее понимал Челпанов; об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в полемике о сущности "марксистской" психологии, развернувшейся в 20-е годы, по ряду вопросов Корнилов перешел на позиции своего учителя и оппонента. Но, как бы то ни было, "победа" была приписана Корнилову.

Факт вмешательства политики в науку не с лучшей стороны характеризует тех, кто делает такое вмешательство возможным. Но, парадоксальным образом, тогдашние ревнители "марксизма" в своем рвении сослужили Челпанову хорошую службу: если бы "разоблачение" Челпанова произошло несколькими годами позже (а оно произошло бы в любом случае!), его наверняка бы расстреляли, как расстреляли лингвиста Е. Д. Поливанова – фигуру, равную Челпанову по масштабу (на знаменитой "поливановской дискуссии" в 1929 г. он выступил против "единственно марксистского учения о языке" Н. Я. Марра; в 1931 г. издал книгу "За марксистское языкознание"; в 1937 г. был арестован, 25 января 1938 г. – расстрелян).

В 1921 году была создана Российская (впоследствии Государственная) академия художественных наук (ГАХН); первоначально в ней было два отделения – физико-психологическое и социологическое; вскоре было образовано третье, философское отделение, которое возглавил Г. Г. Шпет, впоследствии ставший вице-президентом академии. Шпет и пригласил своего учителя и друга на работу в физико-психологическое отделение академии. Первоначально Челпанов был участником комиссии по изучению художественного творчества, но уже в конце 1924 года по инициативе Шпета специально для Челпанова была создана комиссия по восприятию пространства; ее Челпанов возглавлял до 1929 года. Нельзя сказать, что в эти годы Челпанов находится в полном "забвении": он ведет исследовательскую работу, выступает с докладами, работы его печатаются (последняя его прижизненная публикация относится к 1927 году); ему даже удается прочитать в Доме ученых цикл лекций о психологических школах, существовавших в начале XX века.

В 1929 году ГАХН была расформирована; многие ее сотрудники впоследствии были репрессированы. Челпанов остался практически без средств к существованию; ему было запрещено читать лекции и публиковать свои работы. В эти годы умерла одна из дочерей Челпанова, другая навсегда покинула страну. В 1935 году арестовали, а затем расстреляли сына Челпанова Александра. Как и отец, он работал в ГАХН; будучи филологом-германистом, он принимал участие в создании "Большого русско-немецкого словаря", что и послужило основным поводом для его ареста (его обвиняли как участника "немецко-фашистской контрреволюционной организации", главой которой был объявлен Г. Г. Шпет). Г. И. Челпанов не смог пережить расстрела сына: 13 февраля 1936 года он скончался.

Говорить об этих событиях очень тяжело. Когда-то, просматривая литературу о Г. И. Челпанове, я обнаружил одно свидетельство, которое с тех пор врезалось мне в память. Трагический образ стоит перед глазами: пожилой человек приходит к Психологическому институту и обращается к проходящим сотрудникам: "Вы меня узнаете? Вы меня узнаете?..". Сотрудники отшатываются от незнакомца и торопливо проходят дальше.

* * *

Я попытаюсь рассказать о философии Г. И. Челпанова так, чтобы вместе с тем дать читателю представление и о книге "Введение в философию", раскрытой сейчас перед ним. Но сначала, в качестве пролегоменов к дальнейшему анализу, я процитирую слова о философии Г. И. Челпанова, сказанные В. В. Зеньковским: "В Челпанове очень глубоко жила потребность научной и философской добросовестности – недаром он так много сил отдал на развитие научной психологии, но эта "осторожность", несомненно, подавляла чисто философское творчество его. Из личных, например, бесед с Челпановым я знаю, что он в метафизике примыкал к неолейбницеанству, но нигде в печатных его работах нет, увы, и следа этого. Философское наследство, оставленное Челпановым, исчерпывается его трансцендентальным реализмом, но в этом отношении его анализы отличаются строгостью и выдержанностью: защита гносеологического реализма развита им с большой силой". Ключевые слова здесь – это "философская добросовестность", "трансцендентальный реализм" и "нео-лейбницеанство". В. В. Зеньковский, кстати говоря, ошибся, сказав, что в печатных работах Челпанова нет "и следа" неолейбницеанства. Но – не будем забегать вперед.

Добросовестность Г. И. Челпанова проявлялась не только в стремлении его к основательности, но, главным образом, в особом стиле философствования. Подходя к той или иной проблеме, Челпанов прежде всего старался обособить, четко отделить друг от друга разные способы ее постановки, и лишь сделав это, он мог выработать "примирительную" позицию в ее решении. Он действительно "соединял противоположности", но делал это не как эклектик, а скорее как диалектик. Вот и получалось у него, что точка зрения априоризма не противоречит эволюционной теории, интроспекционистская психология не противоречит марксизму, механицизм не противоречит точке зрения телеологии...

Обратимся теперь к содержанию настоящей книги. В соответствии со своим пониманием задачи введения в философию ("представить обзор философских проблем и их возможных решений") Г. И. Челпанов структурирует свою книгу следующим образом: теория познания или гносеология (вопрос об отношении между мышлением и бытием) – онтологическая проблема (определение начала, или принципа, лежащего в основе действительности) – космологическая проблема (вопрос о том, как достигается единство мира) – обзор основных типов философских построений – этика – философия и религия.

Человека, посвятившего обе свои диссертации "проблеме восприятия пространства в связи с учением об априорности и врожденности", следует считать в первую очередь гносеологом: его интересует прежде всего не что "есть" (т. е. бытие), а что и как мы можем знать, и, далее, каков статус знаемого нами, соответствует ему или нет какое-либо независимое от него бытие (в связи с этим Челпанов и выделяет в теории познания два вопроса: "о происхождении познания" и "о реальности познания"). Но почему априорность противопоставляется врожденности? Это противопоставление кажется на первый взгляд странным, ибо антитезой врожденности является приобретенность: либо – врожденные идеи (Платон, Декарт), либо – tabula rasa, на которой приобретаемый опыт "выписывает" свои письмена (Локк). Значит, челпановская мысль движется не в рамках классической контроверзы между рационализмом и эмпиризмом, а в рамках контроверзы внутри самого рационализма (Кант–Лейбниц), вполне раскрывшейся для Челпанова даже не столько в гносеологии, сколько в онтологии и космологии. Челпанов проходит не "между Сциллой нативизма и Харибдой эмпиризма", как сказал в рецензии на его диссертацию В. Ф. Саводник, а между Сциллой неокантианства и Харибдой неолейбницеанства.

Напомню, что основной текст кантовской "Критики чистого разума" начинается именно с истолкования понятия пространства. Рассуждает Кант примерно так. Наивно думать, что представление пространства мы получаем из опыта: напротив, чтобы воспринять нечто как находящееся в пространстве, представление пространства уже должно быть; значит, не представление пространства извлекается из опыта, но сам опыт впервые становится возможным лишь благодаря представлению пространства. Пространство, поэтому, следует рассматривать как условие возможности явлений: оно есть априорная форма всех явлений внешних чувств, т. е. субъективное условие чувственности, необходимым образом лежащее в основе внешних явлений. Это простое рассуждение Канта часто понимали (и понимают) неправильно: мол, если априорная форма – это условие возможности опыта, если сама она из опыта не берется, но, напротив, впервые делает его возможным, то, стало быть, априорная форма должна быть врожденной – ведь откуда бы ей еще взяться? Вот и пытаются одни (нативисты) защититься Кантом от жерновов эволюционной теории (в психологии, антропологии, эпистемологии), другие же (эволюционисты) – "опровергнуть" кантовский априоризм ссылкой на несомненный факт развития форм чувственности и рассудка. Соответственно, и самого Г. И. Челпанова, вслед за Кантом говорившего о непроизводности пространства, современники поспешили причислить к лагерю нативистов.

На самом деле Челпанов в теории познания следовал кантовскому априоризму (ср.: "только априористическая теория удовлетворительно объясняет происхождение геометрических аксиом"); и при этом он, будучи, как и Кант, первоклассным гносеологом, очень хорошо умел разобраться в том, как поставлен вопрос... Ведь если разобраться, то оказывается, что проблема априорности/апостериорности и проблема врожденности/приобретенности могут и не пересекаться, могут ставиться в совершенно разных "плоскостях", не создавая для исследователя альтернативы: либо одно, либо другое. Поэтому, по Челпанову, "неправильно отождествлять кантовскую проблему пространства с психологической проблемой восприятия пространства"; "один и тот же философ как психолог может быть эволюционистом, но это отнюдь не мешает ему быть априористом в гносеологии.... Эволюционизм и априоризм – две совершенно отличных друг от друга точки зрения: эволюционизмом нельзя опровергать априоризма".

Так отметается шелуха наивных возражений, так разводятся два вопроса – гносеологический и психологический. Вопрос о том, как в нас формируется представление пространства, как мы учимся воспринимать пространственно, – это вопрос психологический, и в его решении, кстати, Челпанову удалось предвосхитить развитую уже в последней четверти XX века А. И. Миракяном теорию восприятия как порождающего процесса. Но и в рамках гносеологии можно говорить как об априорности, так и о врожденности! Ведь врожденность для Декарта (как затем и для Лейбница) – это вовсе не психологическая категория; мы не рождаемся с идеями, которые можем мыслить ясно и отчетливо, но именно таковые Декарт называл врожденными (в связи с этим, кстати, очень странно слышать, как современные представители нативистических теорий, к примеру, в языкознании, именуют свои теории "картезианскими"); что касается Лейбница, то его принцип виртуальной врожденности идей опять-таки исключал психологическую постановку вопроса (ибо речь у Лейбница шла о принципе, в соответствии с которым представления, всегда присущие монаде, стремятся стать ясными и отчетливыми, а не об эмпирических условиях и способах такого перехода). Но в то же время гносеология Лейбница отнюдь не исключает априоризма. Так что шелуха ушла, а Сцилла и Харибда остались, но они, напомню, составляют отнюдь не контроверзу между нативизмом и эмпиризмом. Поэтому Челпанов, четко разведя гносеологию и психологию, оказывается вынужденным искать "примирения" между Кантом и Лейбницем: он придерживается кантовского априоризма, но движется дальше к лейбницевской монадологии (особенно четко это проявится в онтологических и космологических представлениях Челпанова).

В вопросе о том, соответствует ли нашим знаниям какое-либо объективное бытие, Челпанов занимает позицию критического (трансцендентального) реализма: нашим представлениям, говорит он, соответствует нечто реальное "позади" их. "Мы видели, что ощущения являются показателем существования чего-либо позади воспринимаемых свойств. Признавая это, мы становимся на точку зрения реализма. Этот реализм в отличие от наивного реализма будем называть критическим, так как он является продуктом философской рефлексии, продуктом критического рассмотрения познания. Для полноты решения вопроса о реальности нам нужно было бы ответить еще на вопрос о реальности, которую мы можем приписать пространству. Мы, оставаясь на занятой нами точке зрения, должны признать, что нечто, отличающееся по своему содержанию от нашего представления пространства, вызывает в нас это представление. Но какова же реальность этого пространства? На этот вопрос мы не можем ответить и, стоя на гносеологической точке зрения, мы даже не вправе решать его, ибо он относится к области метафизики. <...> Мы бы сказали, что эту реальность правильно было бы назвать аналогом пространства, т. е. допустить, что то, что вызывает в нас представление пространства, есть нечто, что только сходно с пространством. Некоторые философы, например, Гартман, утверждают, что эта реальность представляет собою полнейшее сходство с нашим представлением пространства и даже обладает тремя измерениями. Лотце, являясь сторонником реалистической теории, понимает пространство совершенно своеобразно. По его мнению, существуют непротяженные частицы материи, оказывающие воздействие на дух, результатом чего и является представление пространства. Таким образом, и Лотце является представителем реалистической теории, но он реалист, очевидно, в ином смысле, чем Гартман. Защищаемая мною теория также нуждается в каком-нибудь обозначении. Ее можно было бы назвать идеально-реалистической, ибо по этой теории всё нами познаваемое является результатом взаимодействия двух факторов: именно реального бытия и познающего сознания".

Итак, Челпанов защищает критический реализм, или, как он сам говорит, идеал-реализм. В формах нашей познавательной способности мы познаем нечто действительное, нечто объективное. Вопрос о принципе (или начале), лежащем в основе действительности, составляет уже онтологическую проблему. Челпанов рассматривает три основных способа ее решения: материалистическое (в основе действительности лежит нечто материальное), спиритуалистическое (в основе действительности лежит нечто духовное) и монистическое (ряды физических и психических явлений параллельны друг другу, что требует признания их тождества), причем сам склоняется в пользу второго; критикуя учение о тождестве (психофизический монизм), он допускает причинное взаимодействие между физическим и психическим. "Причинное взаимодействие можно понимать двояко. Под ним можно понимать такое воздействие, которое предполагает превращение энергии, т. е. можно предполагать, что всякая причина в акте причинения тратит известное количество энергии или, другими словами, что между причиной и действием существует такое же отношение, какое существует между энергией превращаемой и энергией превращенной. Но под причинным отношением можно понимать также просто закономерную связь между причиной и действием. <...> Отметим также, что то, что мы называем причиной, всегда является только частичной причиной, что каждое действие определяется совокупностью причин, из которых мы только одну признаем причиной в собственном смысле".

Это толкование взаимоотношения между физическим и психическим не есть точка зрения параллелизма. Ведь, говорит Челпанов, последовательный параллелизм подразумевает абсолютную независимость двух рядов явлений друг от друга. Напротив того, в толковании Челпанова психическое является "истинной причиной", т. е. тем, без чего физическое не могло бы осуществиться – как, впрочем, и наоборот. Вот поэтому-то Челпанова и нельзя называть сторонником психофизического параллелизма (а ведь именно так его обычно называют): он принимает только эмпирический параллелизм, трактуя причинность между психическим и физическим как закономерную связь. Но какова метафизическая природа этой причинности? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно от проблемы причинности перейти к проблеме субстанции; здесь и обнаружится в полной мере неолейбницеанство Челпанова, которое не заметил в его работах В. В. Зеньковский...

Я напомню, что к концу XIX века как в метафизике, так и в естествознании и психологии в той или иной форме произошел закономерный отказ от понятия субстанции в пользу понятия отношения. Так, В. Вундт обращал внимание на внутреннее противоречие метафизического понятия субстанции, заключающееся в том, что, с одной стороны, субстанция мыслится как пребывающее, т. е. неизменное бытие, и, с другой стороны, она мыслится как причина изменчивости явлений, т. е. как деятельная сила, вызывающая изменения в явлениях путем изменения собственных состояний. Это противоречие между пребыванием и становлением сохраняется и в случае, когда понятие субстанции пытаются наполнить содержанием на почве естественных наук. Принцип постоянства материи, требующий, чтобы материальная субстанция мыслилась пребывающей, требует также и того, чтобы всякое изменение мыслилось как причиняемое, т. е. он должен быть дополнен принципом причинности: материальная субстанция и ее причинность противостоят в естествознании друг другу так же, как противостоят друг другу бытие и становление в метафизике. Естественные науки разрешают это противоречие, связывая причинность лишь с внешними изменениями, т. е. с изменениями внешних отношений элементов субстанции; сами же элементы мыслятся как постоянные и неизменные. Отсюда неизбежно следует, что естествознание с необходимостью должно ограничиваться рассмотрением внешних отношений между объектами: в противном случае оно не смогло бы удержать понятие субстанции. В психологии упомянутое противоречие не может быть разрешено так же, как оно разрешается в естествознании: поскольку причинность душевной субстанции не может быть отнесена к внешним отношениям ее частей, сама душа должна мыслиться и как пребывающая, поскольку она есть субстанция, и как изменчивая, поскольку она есть причинность. Принципу субстанциальности души, который не может преодолеть это противоречие, Вундт противопоставлял принцип актуальности души: "... душа есть не отдельная от духовных процессов субстанция, но она есть сами эти духовные процессы".

Хорошо понимая все эти вещи, Г. И. Челпанов вводил понятие субстанции следующим образом. В познаваемых вещах мы всегда имеем двоякого рода элементы, постоянные и непостоянные; постоянное в вещах мы и должны называть субстанцией, а изменяющееся – признавать ее обнаружениями. Челпанов отстаивал субстанциальность души, в этом решительно отходя от В. Вундта и, кстати, почти дословно повторяя слова, сказанные другим сторонником принципа субстанциальности души О. Кюльпе: "Мы не можем себе представить, чтобы какая-нибудь деятельность могла осуществиться без какого-либо деятеля; а это утверждение равносильно признанию, что явления не могут быть без субстанции". (Ср. у Кюльпе: "Процессы без чего-либо, с чем они случаются, акты без деятеля прямо-таки немыслимы, и таким образом каждая попытка установить действительную теорию в силу внутренней логической необходимости ведет за пределы призрачной теории актуализма".)

Проведя последовательную критику материалистического и монистического способов решения онтологической проблемы, Челпанов приходит к обоснованию спиритуализма лейбницеанского толка: "В основе действительности лежит нечто духовное, монады, которые своим соединением дают все то, что существует: и материальное, и духовное. Монада представляет собой нечто духовное: мы можем приписать ей представления или волю. Существуют различные виды или степени монад, одни более совершенные, другие менее совершенные. Соответственно с этим психический мир одних монад отличается от психического мира других. С точки зрения метафизической и материя представляет собою нечто, составленное из нематериальных элементов, которые мы и можем признать в известном смысле духовными".

Здесь, при переходе "от Канта к Лейбницу", и решается вопрос о том, что же собой представляет тот "аналог пространства", который "вызывает в нас представление пространства". Вместо того чтобы прийти к понятию непознаваемой вещи в себе, Челпанов приходит к представлению о "реальном пространстве" как "совокупности монад"! Так он решает проблему, которую "мы даже не вправе решать", пока остаемся "на гносеологической точке зрения"... Что точка зрения трансцендентального реализма не исключает возможности положительного толкования реальности, демонстрировали и другие современники Челпанова – например, О. Кюльпе или Э. фон Гартман; позицию же Челпанова отличает очень тонкое чувство того, что в проблеме реальности относится к гносеологии, а что – к онтологии, где нельзя задавать вопрос о статусе "самой" реальности, а где его ставить необходимо.

"Реальное пространство может быть непохожим на воспринимаемое нами пространство, а представляет из себя известную совокупность монад, которые из взаимодействия с нашим сознанием, в свою очередь являющимся монадой, и созидают представление пространства". Каждая из монад есть независимая, неуничтожимая, вечная субстанция; сами монады непротяженны; протяженность есть результат действия силы непроницаемости или силы сопротивления отдельных монад (по Лейбницу), или – не только силы отталкивания, но и силы притяжения монад (по Канту в его "докритический" период). "Пространство наполнено не материальными частичками, а напряжением, происходящим от взаимодействия притягательных и отталкивательных сил". Опуская здесь массу вопросов (в т. ч. вопрос об "окнах"), я приведу лишь заключительную мысль Челпанова о проблеме субстанции: поскольку в основе действительности лежат монады, то физическое и психическое – однородны. Так достигается "подлинный монизм" (не исключающий признания множественности монад!), так обосновывается Челпановым полная однородность конечных элементов бытия. Но как монады своим взаимодействием образуют вселенную, каким образом из отдельных элементов получается мир в целом? Это уже проблема космологическая.

Должно существовать нечто, связывающее разнообразные части в одно целое; такой связи, говорит Челпанов, можно давать или механическое, или телеологическое объяснение, причем одно вовсе не исключает другого (характерная для Челпанова примирительная позиция!): причинность не исключает целесообразности, как и наоборот – признавать целесообразность событий мира – вовсе не значит исключать их причинности. При этом Челпанов старается показать, что целесообразность существует в природе объективно, а не привносится в нее, не приписывается ей нами; самой природе присуще стремление к усовершенствованию: "... мы должны допустить такую основу мира, из свойств которой можно было бы определить и закономерную связь между отдельными элементами и единством мира". Здесь рассуждение Челпанова созвучно рассуждению Э. фон Гартмана о том, что формы бытия вещей и формы нашей мысли согласуются между собой. Вспомним априорность математических построений: если, раскрывая то, что находится в нашем уме, мы можем раскрыть то, что делается в природе, то, по всей видимости, законы, присущие нашему разуму, присущи также и природе. Мир есть воплощение мысли! Он является построением разума, аналогичного разуму человека.

Но если для объяснения закономерности и единства мира требуется признать участие разума, то нужно еще объяснить способ воздействия этого разума на мир. Поскольку причиной любых наших целесообразных действий является наша воля, то и причиной любых целесообразных изменений в природе следует считать единую волю. Мир представляет собой единое целесообразное целое; в основе его лежит единая разумная воля. И как в природе мы видим стремление к усовершенствованию, как в развитии живых существ мы видим стремление к усложнению форм психической деятельности, к сознательности, духовности, так и конечной целью всякого бытия мы должны видеть высшую духовность. Таков телеологизм Челпанова.

* * *

Я изложил философские взгляды Г. И. Челпанова главным образом в соответствии с тем, как они представлены в настоящей книге. Таким образом, я не коснулся эволюции идей Челпанова, а также и определенного слома в направлении его мысли, который произошел в 20-е годы, когда Челпанов вынужден был вступить в полемику по поводу "марксистской психологии" – это тема для отдельной работы. Отмечу только, что упомянутый слом не означал отказа Челпанова от своих позиций по основным философским вопросам. Так, Челпанов писал, что он всегда отвергал тот самый "дофейербаховский" материализм (исключающий активность субъекта), который отвергал и К. Маркс. Некоторые наши авторы сочли, что Челпанов разобрался в марксизме недостаточно основательно, поскольку он отождествил марксизм со спинозизмом. На мой взгляд, как раз то, что Челпанов "разглядел" за Марксом Спинозу, свидетельствует, как и всегда, о его глубокой проницательности...

Предисловие к 1-му изданию

На русскомъ языке есть целый рядъ "Введенiй въ философiю" (Паульсена, Вундта, Кюльпе, Ерузалема, Корнелiуса, Струве и др.). Казалось бы, что еще одно "Введенiе" является совершенно излишнимъ. Если я, однако, при такомъ богатстве у насъ "Введенiй въ философiю", решаюсь присоединить къ нимъ еще одно – свое, то это вытекаеть изъ моего убежденiя, что указанныя "Введенiя" не достигаютъ своей цели, какъ введенiя: они въ большинстве случаевъ не "вводятъ" въ философiю. Самое лучшее изъ нихъ, "Введенiе въ философiю" Паульсена, есть собственно "система" философiи, только изъ скромности названная "Введенiемъ". Блестяще изложенное, оно знакомитъ гласнымъ образомъ со взглядами самого Паульсена, лишено при этомъ должной объективности и местами недоступно для пониманiя начинающихъ. "Введенiе въ философiю" Вундта отнюдь не можетъ быть названо "Введенiемъ": его можетъ изучатъ только тотъ, кто уже хорошо знакомъ съ философiей. Книга Кюльпе изложена настолько сжато, что скорее представляетъ объясненiе философскихъ терминовъ, чемъ разъясненiе проблемъ. Я не стану перечислять недостатки другихъ "Введенiй, именно, какъ введенiй, а замечу только, что наблюденiе надъ изученiемъ философiи среди студентовъ привело меня къ убежденiю, что у насъ нетъ сочиненiя по философiи, которое было бы "введенiемъ" въ собственномъ смысле, т.-е., которое могло бы въ доступной форме познакомить начинающихъ съ основными философскими проблемами. Отсутствiе такого сочиненiя является очень серьезнымъ пробеломъ въ нашей литературе.

Съ 1895 года я читалъ въ Кiевскомъ Университете курсъ "Введенiя въ философiю", въ которомъ я пытался знакомить своихъ слушателей съ темъ, какiя вообще существуютъ философскiя проблемы и возможныя ихъ решенiя. Поставивъ целью способствовать заполненiю только-что указаннаго пробела, я решилъ издать этотъ курсъ. Онъ составленъ по плану, отличающемуся отъ принятаго въ другихъ "Введенiяхъ". На мой взглядъ, наилучшiй способъ первоначальнаго ознакомленiя съ философiей заключается въ изученiи основныхъ типовъ философскихъ теорiй, предложенныхъ по поводу техъ или другихъ проблемъ. Для этого я по большей части разсматриваю исторiю и современное состоянiе той или другой философской проблемы.

Излагая исторiю философскихъ проблемъ, я питалъ надежду, что читатель убедится въ важности изученiя исторiи философiи, а также въ томъ, что, хотя исторiя философiи и есть, по довольно распространенному мненiю, исторiя заблужденiй, но заблужденiй въ высокой мере поучительныхъ. Я хотелъ убедить читателя моей книги въ томъ, что изученiе исторiи философiи является необходимой составной частью философскаго образованiя. Философские проблемы становятся понятными только при историческомъ ихъ разсмотренiи. Съ другой стороны, я старался уделить столько же вниманiя и современнымъ философскимъ теорiямъ. Мне казалось, что нельзя ограничиваться изученiемъ взглядовъ только техъ философовъ, которые успели сделаться "классическими". Необходимо разсмотренiе и современнаго состоянiя философiи. При одномъ историческомъ изученiи философiи получается представленiе, какъ если бы она перестала развиваться, какъ если бы ея развитiе закончилось... Нужно, чтобы изучающiй философiю убедился въ томъ, что и современная: мысль привноситъ нечто такое, чего не было у "классиковъ".

Можетъ-быть, те взгляды, которые я защищаю въ этой книге, покажутся местами недостаточно убедительными. Я вполне это допускаю. Въ книге, подобной этой, очень трудно представить свои взгляды вполне обоснованными. Для этого нужно гораздо больше места, чемъ сколько можно было уделить въ этой книге. Кроме того, такое обоснованiе имело бы въ виду другой кругъ читателей. Оно было бы возможно только въ "системе" философiи. "Введенiе" преследуетъ совсемъ не те задачи, которыя имеетъ въ виду система философiи. Моя главная задача заключалась не въ томъ, чтобы убедить читателя, что мое мiровоззренiе есть единственно истинное, но въ томъ, чтобы познакомить его съ основными философскими вопросами. Дидактическая важность "Введенiя" заключается именно въ томъ, чтобы представить обзоръ проблемъ и ихъ возможныхъ решенiй.

Если кому-нибудь покажется, что въ моей книге нетъ полнаго единства, что въ ней есть множество вопросовъ, на которые не дается вполне заключенныхъ ответовъ, то я замечу, что для того, кто находится въ "преддверiи" философiи, необходимо только познакомиться съ темъ, какiе существуютъ вопросы и какiя возможны ихъ решенiя, а связь, цельность, более или менее законченное решенiе ихъ онъ долженъ искать впоследствiи въ системахъ техъ философовъ, которыхъ онъ пожелаетъ изучить, которыхъ онъ изберетъ своими руководителями. "Введенiе" по самому существу дела должно оставить читателя неудовлетвореннымъ, оно должно въ немъ возбудить жажду философскаго знанiя, а полнаго утоленiя жажды онъ долженъ искать въ другомъ месте.

Отсутствiе преподаванiя философiи въ средней школе, ненормальная постановка университетскаго преподаванiя философiи делаютъ то, что философскiя знанiя пользуются у насъ чрезвычайно малой распространенностью. Можно прямо сказать, что "философская культура" стоитъ у насъ очень низко. Въ 90-хъ годахъ среди университетской молодежи господствовало убежденiе въ безусловной истинности матерiализма, но затемъ матерiализмъ съ такой быстротой уступилъ место вере въ идеализмъ, что является основательное опасенiе, какъ бы въ ближайшемъ не наступило увлеченiе какимъ-либо видомъ позитивизма. Единственно вернымъ средствомъ для устраненiя такой быстроты въ смене философскихъ симпатiй является философское образованiе, которое дало бы возможность более сознательно относиться къ философскимъ вопросамъ. Для этого, между прочимъ, необходимы книги, которыя въ доступной форме знакомили бы съ философiей.

Для изученiя настоящей книги необходимо предварительное знакомство съ элементами логики и психологiи. Для ознакомленiя съ логикой и психологiей рекомендуются мои учебники Психологiи и Логики. Для ознакомленiя съ общими вопросами психологiи рекомендуется моя книга: "Мозгъ и душа".

Для техъ, кто желалъ бы подробно ознакомиться съ темъ или другимъ вопросомъ, я приложилъ указатель литературы. Въ немъ я указываю только важнейшiя сочиненiя по данному вопросу. Къ моему огорченiю, въ числе рекомендуемыхъ мною переводныхъ сочиненiй есть такiя, которыя переведены весьма неудовлетворительно. При составленiи указателя мне приходилось также принимать въ соображенiе большую или меньшую доступность рекомендуемыхъ сочиненiй для пониманiя начинающаго. Поэтому въ немъ часто отсутствуютъ хотя и очень выдающiяся, но недоступныя для начинающаго сочиненiя.

Предисловие к 4-му изданию

Въ настоящемъ изданiи приложенъ "вопросникъ", пользованiе которымъ при изученiи, какъ мне кажется, должно способствовать более сознательному усвоенiю изучаемаго. Вопросникъ этотъ составленъ студентомъ В.С.Шилкарскимъ. За этотъ трудъ приношу ему искреннюю благодарность.

Об авторе

Челпанов Георгий Иванович

Выдающийся российский психолог, философ, логик. Окончив Александровскую Мариупольскую гимназию, в 1882 г. поступил на историко-филологический факультет Новороссийского университета (Одесса), который окончил в 1887 г. Основал Психологический институт им. Л. Г. Щукиной при Императорском Московском университете, а также основал журнал «Психологическое обозрение» (1917–1918) и стал его редактором.

Теоретические воззрения Челпанова, сложившиеся под влиянием Н. Я. Грота (его первого учителя), Л. М. Лопатина, а также В. Вундта и К. Штумпфа, отражали происходивший на рубеже XIX–XX вв. процесс становления психологии как самостоятельной, экспериментальной науки. В первых исследованиях Челпанова — магистерской (1896) и докторской (1904) диссертациях, объединенных общей темой «Проблема восприятия пространства в связи с учением об априорности и врожденности», с позиций нативизма обосновывается априорность понятия пространства, в анализе которого проводится разграничение гносеологического и собственно психологического содержания. Г. И. Челпанов известен и как создатель первой отечественной философско-психологической научной школы, из которой вышло более 150 исследователей. Среди них А. Ф. Лосев, В. В. Зеньковский, Г. Г. Шпет, П. П. Блонский, К. Н. Корнилов, Н. А. Рыбников, В. М. Экземплярский, С. В. Кравков, П. А. Шеварев, А. А. Смирнов, Б. М. Теплов и другие.