|
Оглавление
Введение
Уже более столетия проблема эргативности является объектом пристального внимания языковедов. К настоящему времени вокруг нее сложилась обширная специальная литература, отражающая значительное разнообразие точек зрения как по общим, так и по частным вопросам. Успехи, достигнутые в изучении проблемы эргативности – особенно в дескриптивном плане, – несомненны. Вместе с тем попытки теоретического истолкования ее сущности поставили перед исследованием много новых задач, еще ожидающих своего решения. Достаточно, например, заметить в этой связи, что мнение о том, что "истинная природа образования... эргативного строя предложения... до сих пор окончательно не выяснена", имеет под собой самые реальные основания. Состояние разработки проблемы красноречиво отражает и факт отсутствия по сей день определения эргативной конструкции, выдержанного в синтаксических терминах (как известно, существующие дефиниции последней сводятся к описанию морфологической специфики ее компонентов). Если к тому же учесть, что объем вовлекаемого в орбиту исследования языкового материала продолжает существенно расширяться, то станет очевидным, что проблема эргативности и в настоящее время составляет весьма перспективную область сравнительно-типологических исследований. Ее решение представляется особенно важным с точки зрения так называемой "контенсивной" типологии, которая в отличие от большинства типологических схем, справедливо охарактеризованных Э.Сепиром в качестве чисто технических, ориентирована на содержание языковых форм. Несмотря на явно преобладавшую в последние годы тенденцию представить конкретные манифестации эргативности в виде явлений, обусловленных исключительно структурным контекстом (например, своеобразным характером отношения глагольной основы к именной), уже такие концепты, как субъект и объект, переходное и непереходное действие, на передачу которых она в значительной степени ориентирована, заставляют вернуться к мысли о том, что в конечном счете она может составлять одно из проявлений органической связи, существующей между языком и мышлением. Если согласиться с этим допущением, то такие сопоставимые с эргативностью явления, как номинативность, активность и другие, также должны отражать собой специфическое "глубинное" содержание, под углом зрения которого каждое из них передает отношения действительности. Было бы естественным ожидать, что в случае оправданности подобного подхода истолкование каждого из этих явлений как структурного принципа, определяющего целостный типологический облик языков, могло бы пролить дополнительный свет на диалектику взаимоотношения языка и мышления. Успешная разработка этой проблематики невозможна без строгого разграничения трех разной степени сложности, но одинаково фундаментальных для теории эргативности понятий: эргативная конструкция предложения, эргативная структура (// типология) предложения, эргативный строй. Эргативная (по менее употребительной терминологии – "активная") конструкция предложения представляет собой один из важнейших фрагментов глубинной синтаксической структуры очень большого числа языков, в котором со всей очевидностью выступает тесная взаимообусловленность языковых фактов. Хотя? в каждом конкретном языке она включается в совокупность только для него характерных связей морфологического и синтаксического порядка, четко повторяющаяся по языкам специфика этой конструкции обычно побуждала усматривать ее зависимость от экстралингвистических факторов (главным образом – от определенного уровня развития мышления), управляющих языковой эволюцией, и даже использовать ее в качестве некоторого критерия стадиальной периодизации последней. Оба названных обстоятельства всегда делали эргативную конструкцию предложения одним из наиболее притягательных объектов синтаксического исследования. Изучение эргативной конструкции предложения с логической необходимостью выдвинуло на повестку дня исследования более общую проблематику структуры (// типологии) предложения в знающих ее языках, поскольку эта конструкция противопоставлена здесь абсолютной, а нередко и некоторым другим моделям предложения, по целому комплексу характерных признаков несущим очевидный отпечаток структурного единства. Именно на фоне разработки этой широкой проблематики становится возможным подчеркнуть в противовес решительно преобладающему в работах по эргативности морфологическому направлению синтаксическое своеобразие эргативной конструкции по сравнению с номинативной конструкцией предложения языков номинативного строя. С другой стороны, четкое определение признаков эргативнои структуры предложения создает предпосылки для отграничения ранее обычно смешивавшейся с ней особой активной структуры предложения. Однако проблематика эргативности уже не ограничивается в настоящее время и аспектом структуры предложения. В ходе изучения последней все более отчетливым образом обозначаются и ее внесинтаксические аспекты. Они находят свое выражение в различных импликациях эргативности, имеющих морфологический, лексический и, наконец, семантический характер. Для обозначения всей совокупности морфологических, синтаксических, а также лексических явлений, непосредственно связанных с функционированием в языке эргативности, в настоящей работе и используется термин "эргативный строй". Как известно, эргативная структура предложения засвидетельствована в языках различной генетической принадлежности" Очень разнообразными оказываются и частные типологические параметры этих языков: среди них имеются, например, фузионные, агглютинативные и приближающиеся к изолирующим. Ареал распространения эргативности на современной лингвистической карте мира настолько обширен, что нет никаких оснований (особенно если принять во внимание ее, несомненно, рациональную обусловленность) усматривать ее какую-либо экзотичность. При этом лишь в отдельных случаях эргативность, возможно, выступает на правах собственно ареального явления. Этот ареал охватывает не только такие ставшие уже "классическими" для разработки теории эргативности языки, как кавказские, представленные тремя группами (абхазско-адыгской, картвельской и нахско-дагестанской), генетические взаимоотношения которых остаются неясными, эскимосско-алеутские и баскский. Он включает целый ряд древних языков Ближнего Востока – хурритско-урартские, шумерский, возможно, эламский и древнеегипетский (оговорки в двух последних случаях связаны с тем обстоятельством, что имеются некоторые основания для квалификации типологии обоих как активной). В него входит, далее, большое число современных иранских, дардских и индийских языков, бурушаски и некоторые китайско-тибетские. Эргативными являются многочисленные папуасские и австралийские языки, ряд полинезийских, чукотско-камчатские (за возможным исключением ительменского), а также очень большое число северно – и центрально-американских (относящихся к группам чинук-цимшиан, салиш, алгонкин-ритва, пенутья, ютоацтек, майя-киче и др.). Имеются, наконец, пока не проверенные свидетельства о распространении ареала эргативности также на некоторые из южноамериканских языков (при этом, в частности, называются молуче в Аргентине и кунибо в Бразилии). Значительное число языков – главным образом среди индоиранских (как современных, так и, отчасти, средневековых), кавказских и полинезийских, а также язык бурушаски – характеризуется невыдержанным эргативным строем, поскольку их структурный тип содержит немало черт номинативности. Возникавшее впечатление, что с непоследовательно проводимой эргативностью имеем дело в кетском языке Западной Сибири, не оправдывается (в этом, по-видимому, в основном номинативном языке присутствуют скорее черты не эргативного, а активного строя). Следует также особо выделить ряд языков, которые при очевидном господстве номинативного строя знают лишь весьма ограниченное функционирование эргативной конструкции предложения. К их числу относятся некоторые индоиранские и китайско-тибетские языки, а также, возможно, хантыйский. Необходимо отметить, наконец, что большое число северноамериканских языков, ранее нередко рассматривавшихся в специальной литературе в качестве эргативных, а также целый ряд языков Южной Америки ввиду резкой специфики их структуры, характеризующейся, в частности, противопоставлением не транзитивных и интранзитивных глаголов, а активных и стативных, должны быть типологически отождествлены в качестве представителей особого строя, называемого в последующем изложении активным. Самый термин "активный строй" условен и поэтому не должен вводить в заблуждение: он производен от названия встречающейся в некоторых из этих языков особой падежной единицы – активного падежа (ср. аналогичное соотношение терминов "эргативный строй" и "эргатив", "номинативный строй" и "номинатив"). Эмпирические исследования конкретных языков эргативной типологии предложения результируют в построении частных теорий эргативности (или было бы точнее сказать – эргативной конструкции), применимых к весьма ограниченному набору языков – североамериканских, кавказских, индоиранских, а иногда, как это имеет место в баскологии, даже к единственному языку. Поэтому проблема эргативности, уже не говоря о том ограничительном понимании, которое обычно вкладывалось в ее содержание вследствие почти исключительного интереса исследователей к собственно эргативной конструкции предложения, почти всегда решалась не столько в масштабах сравнительно-типологического исследования, сколько в рамках характерологического. Единственное исключение в этом смысле составляет направление работ, развиваемое на материале разноструктурных языков трудами таких отечественных лингвистов, как И.И.Мещанинов, С.Д.Кацнельсон и С.Л.Быховская. По-видимому, не будет преувеличением сказать, что именно эти исследования закладывают фундамент общей теории эргативности. Конечно, едва ли приходится сомневаться в самостоятельном значении характерологических исследований как таковых. Однако не менее очевидно и то, что параллельно с последними должна разрабатываться и своего рода метатеория – общая теория эргативности. Построение ее важно для отграничения всего случайного от необходимого и тем самым для того, чтобы исключить возможность частного решения проблемы, которая возникает во всех случаях характерологического подхода, имеющего дело с определенным образом ограниченным языковым материалом. В противном случае гарантии того, что принципиально важные стороны эргативности не останутся вне сферы рассмотрения, могут оказаться минимальными. Вместе с тем, только в условиях исследования, ограниченного рамками характерологии, могло возникнуть понятие особого "кавказского подлежащего" (kaukasisches Sabjekt), выдвинутое К.Боудой по отношению к фактическому прямому дополнению эргативной конструкции предложения в нахско-дагестанских языках. В настоящей работе автор стремился к дальнейшему развитию ряда идей, в явном или неявном виде содержащихся в основополагающих для общей теории эргативности трудах отечественных эргативистов. С другой стороны, не менее важной задачей работы является по возможности полная систематизация результатов изучения проблематики, достигнутых к настоящему времени самыми различными направлениями соответствующих штудий. Многочисленные публикации последних двух-трех десятилетий по языкам эргативного строя, рассматривающие ряд типовых схем предложения эргативной структуры, освобождают автора от необходимости специально останавливаться на дескриптивном анализе функционирования эргативности в конкретных языках. Поэтому в отличие от большинства других исследований, посвященных этой теме, настоящая работа представляет собой опыт рассмотрения теоретической проблематики эргативности, реализующейся в широком комплексе лексических и грамматических явлений языка. Естественно, что в центре внимания автора находится не только типология предложения языков эргативного строя, но и коррелирующие с ней факты лексической и морфологической систем. Книга строится из пяти основных разделов. В первой главе дается сжатый обзор истории изучения эргативности. Вторая глава содержит опыт определения основных понятий, которыми оперирует теория эргативности – эргативной конструкции предложения, эргативной типологии (// структуры) предложения, эргативного строя языка. Наряду с этим здесь содержится описание морфологической специфики членов предложения в эргативных языках. Предмет третьей главы составляет исследование внутреннего механизма синхронного функционирования эргативности (здесь характеризуются основные лексические, синтаксические и морфологические импликации и фреквенталии эргативного строя). Наиболее очевидные диахронические закономерности эргативного строя рассматриваются в четвертой главе. Наконец, заключающая работу пятая глава посвящена исследованию вопроса генезиса эргативного строя и определению его исторического места среди других аналогичных ему целостных систем. В ней, в частности, формулируется гипотеза об эргативности как особой фазе преобразования активного строя языка в номинативный. Об авторе
 Климов Георгий Андреевич Выдающийся отечественный языковед, кавказовед. В 1952 г. окончил филологический факультет Ленинградского государственного ордена Ленина университета им. А. А. Жданова по специальности «Грузинский язык и литература». С 1954 г. и до конца жизни был сотрудником Института языкознания АН СССР, в последние годы возглавлял отдел кавказских языков. В 1955 г. защитил кандидатскую диссертацию, а в 1965 г. — докторскую диссертацию по теме «Этимологический словарь картвельских языков». В 1988 г. ему было присвоено ученое звание профессора по специальности «Кавказские языки». Круг научных интересов: теоретическое языкознание, эволюция языка, сравнительная грамматика, этимология, типология, ареальная лингвистика.
Г. А. Климов был членом Главной редакции «Лингвистического атласа Европы», членом Европейского общества кавказоведов, а также членом редколлегии серии томов «Этимология» и ответственным секретарем журнала «Вопросы языкознания». В 1995 г. стал лауреатом Государственной премии Российской Федерации в области науки и технологий. Г. А. Климовым издано более 380 работ, из них 18 монографий. Некоторые монографии переведены и изданы за рубежом. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||