Кузнецов П.С. Очерки по морфологии праславянского языка Изд. 4, стереотип.

Содержание

Введение

Настоящие "Очерки" посвящены некоторым вопросам морфологии гипотетически реконструируемого, но некогда реально существовавшего общеславянского языка, являющегося источником как современных живых, так и известных по памятникам славянских языков и их диалектов. В задачу "Очерков" входит именно реконструкция общеславянского состояния, а не исследование дальнейшего развития на почве отдельных языков материала, первоначально оформившегося в общеславянском языке. Поэтому факты различных современных и исторически засвидетельствованных славянских языков и диалектов привлекаются лишь в той мере, в какой они способствуют выяснению особенностей общеславянской морфологической системы.

В языкознании понимание языка как системы давно уже стало настолько общим и, пожалуй, даже тривиальным, что последнее время некоторые лингвисты, претендующие на оригинальность мысли, даже стремятся вновь доказывать, что язык не является системой и что считать его таковой ошибочно. Я принадлежу к тем, которые все же считают язык системой, но, поскольку в это понятие сейчас вкладывают очень различное содержание, считаю необходимым сказать несколько слов о понятии "система". Я не считаю систему такой совокупностью элементов, что все они между собой взаимно связаны и изменение или замена какого-либо одного элемента влечет за собой обязательно перестройку всей системы. Но при изменении любого элемента системы необходимо обращать внимание на то, как связано данное изменение с самыми различными, хотя бы на первый взгляд и далекими отношениями в системе, так как любое изменение может повлечь за собой самые различные реальные изменения (прямо или опосредствованно, вскоре или через известное время) или же из факта данного изменения просто логически могут быть получены определенные преобразования тех отношений, которые характеризовали систему до соответствующего изменения. На этом принципе по существу и основана получившая на протяжении последних десятилетий столь широкое и заслуженное признание относительная хронология фонетических и морфологических явлений.

Поскольку язык представляет собой систему, необходимо обращать внимание на связь различных сторон языка. Морфология образует как бы центр этой системы, поскольку все, что в морфологии происходит на протяжении исторического развития языка, обусловлено изменениями, происходящими в других сторонах языка – в фонетике и фонологии, в синтаксическом строе, в лексике. И если некоторые явления, как может показаться, осуществляются исключительно внутри морфологии, то и для них подготовлена почва и созданы предпосылки за пределами морфологии. Вместе с тем морфология (что очень существенно для исследования ее) в наименьшей степени, сравнительно с другими сторонами языка, подвержена воздействию со стороны других языков, родственных и неродственных, а поэтому в большей степени доступна для определения ее собственных закономерностей развития.

К морфологической структуре языка, которая и является объектом исследования в настоящих "Очерках", относится структура отдельного слова, состав входящих в него морфем, соединение их в слове, форма морфем и способы выражения в морфемах слова отношений различного рода (в первую очередь отношений данного слова к другим словам в том же словосочетании, а также различного рода отношений к этим отношениям).

Структура слова характеризуется не только структурой морфем и способами их соединения, но и некоторыми признаками, относящимися к целому слову, а не к какой-либо из входящих в его состав морфем. Таким признаком является ударение, которое в самостоятельном слове (а вопрос о служебных словах имеет для морфологии лишь косвенное значение) – одно и только одно, причем падает на один из слогов слова. Таким ударением являлось и в общеславянском языке, и еще раньше, в различные периоды развития общеиндоевропейского языка. Самостоятельное слово всегда характеризуется ударением. Бывают случаи, когда ударение переносится на служебное слово, непосредственно предшествующее данному самостоятельному, причем само самостоятельное слово ударения не несет. Такие случаи имели место как на общеславянской, так и на общеиндоевропейской почве. Они нисколько не противоречат положению о том, что самостоятельное слово всегда характеризуется ударением, поскольку это слово продолжает нести ударение в тех случаях, когда не сочетается с соответствующим служебным словом. Вопрос о том, каков был характер Ударения с чисто фонетической стороны, являлось ли оно собственно ударением или некогда было тоном и когда именно, не имеет существенного значения для морфологии. Относительно фонологической характеристики ударения, т.е. вопроса о том, было оно монотоническим или политоническим, следует сказать, что оно было в какую-то общеславянскую эпоху политоническим, но является ли этот политонизм унаследованным от более ранних эпох или сложился на общеславянской, частью общеславянобалтийской почве – на этот вопрос пока исчерпывающего ответа дать нельзя. Несомненно, что политонизм неконечных слогов некогда был обусловлен количественными отношениями, унаследованными от общеиндоевропейской эпохи, впоследствии же мог сложиться в результате передвижений (смен места) ударения, частью фонетических, частью являвшихся результатом различных обобщений. Что касается конечных слогов, то, согласно классической акцентологической теории, в них сохранялись первоначально различия качества (точнее направления движения тона голоса), унаследованные от общеиндоевропейской эпохи. В последние десятилетия, однако, некоторыми языковедами выдвигаются возражения против этого и строятся предположения, по которым соответствующие различия установились лишь на славяно-балтийской, а частью и на общеславянской почве, но объяснения причинам этих различий выдвигаются разные. Решение проблемы неразрывно связано с вопросом о том, характеризовало ли на общеславянобалтийской и общеславянской почве различное движение голосового тона только ударные или также и безударные слоги. Несомненную морфологическую роль может играть подвижность ударения в парадигматической системе (т.е. системе форм одного слова). Но следует иметь в виду, что подвижность, характерная для общеиндоевропейского языка, была в значительной мере устранена, частично еще на почве общеиндоевропейского языка, от нее в общеславянском языке сохраняются лишь незначительные остатки. Новые отношения, сложившиеся частью на общеславянобалтийской, частью на общеславянской почве, требуют специальных объяснений.

На протяжении последних десятилетий передвижениям, имевшим следствием установление новых отношений различия как места, так и качества ударения, все в большей и большей степени приписывается некоторыми исследователями морфологическая основа, что вообще является спорным.

Уже давно выяснено, что праязык, установленный для какой-то группы (ветви) или семьи родственных языков, не представляет собой застывшую и лежащую в одной временной плоскости систему, но, как и всякий язык, развивается и проходит определенные этапы развития. Следует подчеркнуть, что он является некоторым вполне реальным языком, ныне не существующим, но некогда существовавшим, а не просто удобной сокращенной формулой для записи соответствий между родственными языками или диалектами, хотя полностью, возможно, система этого реального языка и не может быть восстановлена. Поэтому, реконструируя те или иные формы, мы всегда должны представлять себе историческую (временную) перспективу этого развития, представлять себе, что восстанавливаемые формы могут относиться к различным периодам развития. Мы можем одну! и ту же форму (и в несколько различном облике) восстанавливать на разных этапах ее развития, различные же восстанавливаемые формы могут принадлежать одному или различным периодам развития соответствующей языковой системы. При реконструкции грамматических форм следует иметь в виду и последовательность развития звуковой системы языка и соотносить во времени факты, относящиеся к морфологии, с фактами, относящимися к фонетике и фонологии; впрочем, фонологические отношения обычно являются следствием чисто фонетических отношений, а изменения в фонологической системе – следствием чисто фонетических изменений.

Реконструируя грамматическую форму, в особенности следует обращать внимание на хронологическое соответствие различных частей ее, для чего необходимо уделять большое внимание относительной хронологии фонетических и морфологических явлений.

Наиболее существенными закономерностями звуковой системы общеславянского языка в определенную эпоху являлись так называемый закон открытых слогов (точнее – тенденция расположения звуков в слоге в порядке возрастающей звучности, сонорности) и закон слогового сингармонизма, т.е. тенденция сосредоточения в слоге звуков, однородных с точки зрения передней или задней артикуляции их (в артикуляторно-физиологическом отношении) или с точки зрения более высокой или более низкой частоты, характеризующей соответствующие звуки (в акустическом отношении). Эти две, закономерности, относящиеся к структуре слога, указывались (в несколько различных формах) разными исследователями. Конечно, любая реконструируемая форма имеет различный вид в зависимости от того, реконструируется ли она для периода до или после начала действия этих закономерностей. Но дело обстоит еще сложнее. Сами эти закономерности вступали в действие не сразу для всех участков языковой системы, они представляют собой не законы, вдруг устанавливающиеся, но являются результатом ряда частных звуковых изменений, осуществляющихся в различные отрезки времени.

Говоря о различных хронологических пластах в праязыке, исследователи последнего времени (да и не только последнего) указывают на необходимость учета также диалектного подразделения его. В частности, за счет диалектного подразделения общеславянского праязыка относят, например, и расхождение между южнославянскими языками, с одной стороны, западнославянскими и восточнославянскими, с другой, в отношении падежных окончаний -e_s и -е^v в мягкой разновидности склонений с основой на -а- и на -о-, а также местоименного склонения. Но что значит, что то или иное явление характеризовало лишь какие-то диалекты общеславянского языка? Значит ли это, что данные расхождения так всегда и были расхождениями или расходящиеся формы для более отдаленного в прошлом времени могут быть сведены к единому общему источнику? Отнесение расхождений просто за счет диалектного дробления праязыка – это по существу путь наименьшего сопротивления, отказ от возможных объяснений. Правда, вопрос о совпадении и несовпадении отдельных изоглосс с границами отдельных языков или диалектов (а порой и различных групп родственных языков) очень сложен и требует в каждом отдельном случае самостоятельного решения.

При реконструкции общеславянских форм постоянно приходится принимать во внимание отношения славянских языков к наиболее близким к ним в кругу родственных языков балтийским языкам. Не вдаваясь в эту сложную и до сих пор (несмотря на обширную посвященную ей специальную литературу) не решенную окончательно проблему, скажу лишь, что принимаю существовавшее когда-то в прошлом славяно-балтийское единство в смысле общего языка, послужившего источником и общебалтийского и общеславянского языков, хотя на деталях обособления, развития и связей соответствующих языков я здесь, конечно, остановиться не могу.

Сложнее обстоит дело с общеиндоевропейским языком, к которому, как уже было сказано, неоднократно приходится обращаться. Несмотря на то, что большое количество работ последних лет направлено на выяснение его особенностей – как общих, так и частных – и их расположения во времени (как и любой конкретный язык, общеиндоевропейский язык, можно сказать a priori, проделал длинный путь развития, на протяжении которого подвергался серьезным преобразованиям), многое остается неясным, и система, воссоздаваемая нами путем реконструкции, содержит элементы, условно принимаемые за синхронные, но многие из которых заведомо никогда не принадлежали одному времени. Эта система, вероятно, во многом отступает от действительности и не только в отношении отнесения ее элементов к одному и тому же времени. И все же она представляет некоторое приближение к действительности. И если говорить о строгости и в то же время о стройности – требование, которое должно применяться к любому научному построению, – то, пожалуй, в наибольшей степени была бы приемлема система, опирающаяся на те принципы, на какие опиралась шлейхеровская система индоевропейского праязыка (если только освободить ее от таких внутренних противоречий, противоречивость которых может быть строго доказана).

В разработке конкретных проблем индоевропейской фонетики и морфологии за последнее время наблюдаются две противоположные и противоречащие друг другу тенденции, причем порой та и другая представлены у одних и тех же исследователей. С одной стороны, многое из того, что раньше считалось бесспорно общеиндоевропейским, относится к образованиям позднейшим, развившимся на почве отдельных индоевропейских групп, в результате чего строй общеиндоевропейского языка предстает совсем в иных формах, чем те, которые реконструировались компаративистами конца XIX – начала XX в. С другой стороны, кое-что, в явном виде представленное лить в одной из индоевропейских групп, проецируется на общеиндоевропейский праязык и даже на ранние этапы его развития, отголоски же этого ищут во всех, и в том числе в позднейших, индоевропейских языках. Интересно, что исследования, в которых проявляются та и другая тенденции, опираются на один и тот же конкретный языковый материал – в первую очередь на данные хеттского языка, разработанные и широко используемые в сравнительном индоевропейском языкознании лишь на протяжении нескольких последних десятилетий.

Не буду касаться сейчас первой тенденции (о ней мне придется неоднократно говорить в последующем изложении). Что же касается второй тенденции, то она нашла наиболее яркое выражение в различных работах, посвященных так называемой ларингальной гипотезе. Все большее и большее количество фактов – как отдельных индоевропейских языков, так и общеиндоевропейского языка – объясняется на основе ларингальной гипотезы. На основе этой гипотезы стремятся объяснить и некоторые факты общеславянской фонетики и морфологии – имею в виду хотя бы недавнюю работу В.М.Иллича-Свитыча, посвященную исследованию рефлексов ларингальных в праславянском языке. В то же время в последние годы раздаются голоса и против признания ларингальных как факта общеиндоевропейской (праиндоевропейской) фонетики. Так, Х.Кронассер считает, что ларингальная гипотеза не находит себе никакой поддержки в хеттском материале (а ведь хеттские факты и послужили прежде всего основанием к ее выдвижению) и что хеттское h должно быть объяснено как специфически хеттское явление. Правда, это положение Х.Кронассера в свою очередь подвергла критике в рецензии на его книгу А.Камменхубер, но и после этой рецензии спор не является окончательно решенным, и, например, Л.Садник в работе, посвященной славянской акцентологии, считает возможным присоединиться в этом вопросе к Х.Кронассеру.

По существу применение ларингальной гипотезы также при решении многих вопросов представляет собой путь наименьшего сопротивления. К ней обращаются тогда, когда что-нибудь не может быть объяснено или только кажется, что не может быть объяснено иными средствами. Вызывает сомнение самая множественность неизвестных элементов, называемых ларингальными, число которых у отдельных исследователей доходит чуть ли не до десятка. Не подвергая эту гипотезу детальному рассмотрению (что выходит за рамки данной работы), я ею нигде в дальнейшем изложении не пользуюсь.

В настоящих "Очерках" затронуты лишь некоторые проблемы морфологического строя общеславянского языка, выбор которых отчасти был продиктован интересами автора.

Об авторе

Кузнецов Петр Саввич

Известный отечественный лингвист, специалист по общему и русскому языкознанию. Окончил Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова. В 1931–1933 гг. работал в Научно-исследовательском институте языкознания. Вел педагогическую работу, в том числе с 1943 г. — в МГУ. Доктор филологических наук (1947), профессор кафедры русского языка МГУ (1948). Один из основателей московской фонологической школы. Автор фундаментальных трудов по исторической морфологии русского языка и русской диалектологии, славистике, финно-угорским языкам, африканистике, индоевропеистике, структурной и прикладной лингвистике. Широкое признание получили его работы: «Историческая грамматика русского языка. Морфология» (1953); «О принципах изучения грамматики» (1961); «Очерки по морфологии праславянского языка» (1961; все — переизд. в URSS).