Березович Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте:
Пространство и человек. Изд. стереотип.

Оглавление

Предисловие

Вопросы изучения взаимосвязи языка и национальной культуры настолько популярны в современной лингвистической науке, что претендуют на ведущее место в перечне ее базовых проблем; сама констатация этого факта стала неизбежным общим местом и традиционным "зачином" многих вновь появляющихся языковедческих исследований. Отношения между языком и культурой трактуются разнообразно – как взаимоотражение (ср. устойчивые сочетания язык в зеркале культуры и культура в зеркале языка), взаимопроникновение (культурно-окрашенная лексика, культурная коннотация, культурная семантика и т.п.), взаимоперевод (языки культуры). Подходы к изучению корреляции язык:культура осваиваются разными лингвистическими дисциплинами, при этом несомненно, что значимая роль среди них должна принадлежать этнолингвистике.

Представления о предмете и задачах этнолингвистики, существующие в современной языковедческой традиции, нельзя назвать устоявшимися. На проводившейся во Франции конференции "Теория в этнолингвистике", где рассматривались трактовки термина этнолингвистика, "лишь пограничное положение этой дисциплины не вызвало сомнений ни у кого из присутствующих (ее, например, сравнивали с летучей мышью – героиней басни, выдающей себя то за птицу, то за мышь в зависимости от обстоятельств)" [Кабакова 1993, 101]; ср. также мнение М.Жюлковского, считающего этнолингвистику "широкой исследовательской областью интердисциплинарного характера с довольно неопределенными границами" [Ziу\lkowski M.Etnolingwistyka // S\lownik etnologiczny. Terminy ogуlne. Warszawa–Poznaс, 1987. – Цит. по: Юдин 1998, 408].

В 1981 г. Ж.Фрибур предполагала существование двух этнолингвистик [Fribourg 1981]; однако в настоящее время – если анализировать преимущественно работы отечественных ученых – их можно насчитать больше: выход за пределы отечественной традиции превращает число концепций вообще в неопределенное множество, поэтому мы не будем ставить своей целью перечисление всех возможных точек зрения, но попробуем выстроить своеобразную "градационную лестницу", иллюстрирующую постепенное сужение предмета этнолингвистики в представлениях исследователей.

Существует широкое понимание предмета этой науки, согласно которому этнолингвистика призвана изучать "явления и процессы в области языка, в определенной степени связанные с проявлением самосознания какого-либо этноса или со взаимоотношением этносов между собой" [Арутюнов 1995, 145], "этнос в зеркале языка" [Копыленко 1995б, 16]. При таких трактовках в компетенции этнолингвистики оказываются вопросы социолингвистики, диалектологии, лингвистической географии, контактологии, ономастики, т.е., по сути, всё, что входит в так называемую "внешнюю лингвистику" (см. широчайший перечень этих вопросов, представленный в [Арутюнов 1995]). Этот конгломерат не может быть рабочим, поскольку разрешающая сила такого объединения дисциплин, в общем-то, невелика. Получается, что штудии в рамках "широкой" этнолингвистики волей-неволей должны "съезжать" в какую-то одну более или менее определенную предметную область; синтезирующие методологические труды, призванные "запустить мотор" этого агрегата, насколько нам известно, не созданы и вряд ли появятся в ближайшее время.

Некоторое сужение предмета этнолингвистики достигается в том случае, когда выдвигаемое на роль предмета этой науки отношение язык:этнос заменяется отношением язык:этническая культура [см. Карлинский 1991, 133; Карпенко 1997, 89; ЛЭС, 597; РЯ, 647 и др.]. Значительного методологического "прояснения" при этом не достигается, поскольку в данном случае этнолингвистика подменяет собой едва ли не всю антропологическую парадигму в языкознании. Характерно, что авторы, сопоставляющие такую этнолингвистику с другими антропологическими дисциплинами, обходят стороной вопрос о специфике этнолингвистической проблематики и методологии. Так, О.В.Никитин, рассуждающий о месте социолингвистики и этнолингвистики в языкознании, достаточно подробно описывает процедуры и аспекты социолингвистического анализа, оставляя в тени проблемную парадигму этнолингвистики [Никитин О.В. 1998].

Дальнейшее сужение дает оппозицию язык:этническая культура бесписьменных народов – такая трактовка, как известно, связана преимущественно с американской традицией, у истоков которой стояли Ф.Боас, Э.Сепир, Б.Уорф) [см. Кернер 1992; Лакофф 1988; Calame-Griоle 1987; Douaud 1985; Ethnolingistics 1979; Hall, Freedle 1975 и мн. др.]. При этом "классическая" американская этнолингвистика имеет сугубо синхроническую направленность. "Экзотичность" объектов исследования вкупе с синхронической ориентацией создают довольно узкое проблемное поле для этой дисциплины и не могут способствовать укреплению ее авторитета в масштабе лингвистической науки, ср. суждение Н.И.Толстого о проблематике американской версии этнолингвистики: "Общеязыковедческая и синхронно-лингвистическая направленность в значительной мере ограничивают возможности разработки и применения этнолингвистической методики в научных исследованиях и делают саму этнолингвистику периферийной, факультативной дисциплиной в языкознании" [Толстой 1995, 29].

Неудовлетворенность проблематикой такого рода и отсутствие четких границ между этнолингвистикой и другими языковедческими дисциплинами, разрабатывающими культуроведческие вопросы, приводит к тому, что в ряде стран (к примеру, во Франции, а еще раньше в США) интерес к этнолингвистике падает; этот термин не упоминается "Международной лингвистической энциклопедией", выпущенной в 1992 г. в Нью-Йорке (вместо него выделяются три независимых направления: этнография речи, этносемантика и этнопоэтика) [Кабакова 1993, 112; см. также Демьянков 1995, 289–295; Хаймс 1975].

В отечественной науке последних десятилетий позиции этнолингвистики являются достаточно прочными: с этой областью научного поиска в той или иной степени связывается деятельность таких исследователей, как Т.А.Агапкина, О.В.Белова, Л.Н.Виноградова, А.С.Герд, А.В.Гура, А.Ф.Журавлев, В.М.Мокиенко, С.Е.Никитина, И.А.Седакова, С.М.Толстая, А.Л.Топорков, В.В.Усачева, А.Т.Хроленко, О.А.Черепанова, А.В.Юдин и др. Многие из авторов, отождествляющих сферу своих научных интересов с этнолингвистикой, представляют Московскую этнолингвистическую школу под руководством Н.И.Толстого и С.М.Толстой (или же связаны с ней идейно).

Как указывает А.Ф.Журавлев, ведущиеся в нашей стране работы, затрагивающие этнолингвистическую проблематику, группируются в основном вокруг двух основных научных направлений: одно представлено прежде всего именами Вяч. Вс. Иванова и В.Н.Топорова, другое – Н.И.Толстого и его сотрудников и учеников. "С известной долей условности эти направления могут быть определены как "этимологическое" и "диалектологическое" соответственно: первое связывается по преимуществу с постановкой и решением задач реконструкции, воссоздания древнейшей системы онтологических, космологических, социальных представлений, отражаемых "культурной" лексикой, с этимологизацией слов мифологического характера и т.п.; второе в качестве первоочередного выдвигает требование максимальной дескрипции, выявления насколько возможно полного инвентаря форм культуры, ритуалов, обрядовой лексики с преимущественным вниманием к ареальным проблемам, к диалектологии культурных феноменов, к географическому аспекту их изучения" [Журавлев 1993б, 111]. Подчеркивая преемственность традиций, заложенных в русской науке XIX в. А.А.Потебней, Ф.И.Буслаевым, А.Н.Афанасьевым, для современной славянской этнолингвистики, Н.И.Толстой и С.М.Толстая отмечают, что последняя "сформировалась на пограничье языкознания, мифологии, фольклористики, этнографии как комплексная дисциплина, изучающая традиционную народную духовную культуру и ее отражение в языке (специальная "культурная" терминология, семантика слов обыденного языка, народная этимология, мифопоэтические притяжения, метафорика, идиоматика и фразеология, фольклорные тексты и т.д.)" [Толстой, Толстая 1995б, 488]; в другой формулировке тех же авторов этнолингвистика – "дисциплина, которая изучает язык сквозь призму человеческого сознания, менталитета, бытового и обрядового поведения, мифологических представлений и мифопоэтического творчества" [Толстой, Толстая 1995а, 5]. Таким образом, задается основная координата этнолингвистических исследований: язык и традиционная духовная культура народа. Такая формулировка позволяет найти для этнолингвистики нишу в комплексе гуманитарных дисциплин; обращение к традиционной духовной культуре, как представляется, обеспечивает наиболее удачный выбор маркированной этнической спецификой области исследования.

В соответствии с этой трактовкой можно выделить как минимум два аспекта этнолингвистических штудий. С одной стороны, четко вырисовывается своеобразная "лингвистика этнической культуры", которая предполагает изучение народной культуры с помощью аппарата лингвистики, основанное на постулате об изоморфности культуры и языка (обоснование этого постулата во многом можно считать заслугой семиотики, с наивысшими достижениями которой в отечественной традиции ассоциируется представление о тартуско-московской семиотической школе и ее вдохновителе – Ю.М.Лотмане). По мнению Н.И.Толстого, "подобная экспансия "лингвистического" подхода к явлениям культуры отнюдь не является неким "переводом" культуроведческой терминологии на терминологию лингвистическую, а скорее иным, структурально более четким подходом к культуре как некоему систематическому целому" [Толстой 1995, 16]. И еще: "Прежде столь широкий объект вообще не считался единым предметом научного исследования и был поделен между различными гуманитарными дисциплинами... Новая дисциплина воспринимает всю эту обширную предметную область как единый объект – язык культуры в семиотическом смысле слова, единицы которого могут иметь разную субстанцию... принадлежать разным кодам, но составлять единую знаковую систему с общим "планом содержания" (за всеми формами культуры и языком стоит одна и та же "картина мира")" [Толстая 1996, 235]. Можно сказать, что такая этнолингвистика является этносемиотикой (этносемиологией) [Юдин 1998, 410]. Данный подход нашел яркое отражение в словаре "Славянские древности": жанр этого труда, являющегося, по сути, энциклопедией традиционной духовной культуры славянских народов, определен авторами как "этнолингвистический словарь" [см. СД]. Необходимо оговориться, что под духовной культурой в данном случае следует понимать так называемую "символическую культуру" (имея в виду знаковый, семиотический аспект культурных фактов): тем самым частично снимается традиционное противопоставление материальной и духовной культуры. Этнография изучает явления материальной культуры – предположим, горшки или сарафаны – как таковые; лингвострановедение выделяет соответствующие лексемы как обладающие этнокультурной маркированностью, базируясь, в принципе, на данных этнографии. Что касается этнолингвистики, то представления о горшке или сарафане становятся объектами этнолингвистического исследования (наряду с представлениями о нечистой силе или сакральности какого-либо локуса) в том случае, если они включают не только те признаки соответствующих предметов, которые вычленяются в результате логического обобщения и/или энциклопедического "фотографирования", но и те, которые могут быть логически факультативны или же приписаны соответствующему денотату извне, создавая так называемую "культурную коннотацию".

С другой стороны, развитие и углубление этнолингвистической проблематики ставит вопрос о необходимости тщательно прорисовать особенности взаимоотношений между субъектами того "федеративного государства", с которыми работает этнолингвистика (естественным языком, фольклором, обрядом etc.) и выявить закономерности кодирования информации средствами каждого из них. Магистральная задача при этом – определить специфику основного, наиболее социально значимого канала трансляции этнокультурной информации – естественного языка. В этом случае следует актуализировать вторую часть термина этнолингвистика: речь должна идти не только и не столько о лингвистическом "метаинструментарии" при описании различных культурных кодов, сколько об исследовании, работающем на решение собственно лингвистических задач (разумеется, находящихся при этом в проблемном поле антропологической парадигмы языкознания). Изоморфность языка и других культурных кодов не исключает их глубокой индивидуальности, ср.: "...становление этнолингвистики как науки "на стыке" отнюдь не предполагает утраты "стыкующимися" дисциплинами их своеобразия" [Журавлев 1995б, 10]. Комментируя невыводимость этнолингвистики из суммы этнографии и лингвистики, А.Т.Кайдаров указывает, что "под одним шаныраком каждая из них кроит свою шубу, поет свою песню" [цит. по: Копыленко 1995б, 17–18]. Вторая сторона этнолингвистического исследования не отрицает, а дополняет первую, поскольку своеобразие того или иного культурного кода (в данном случае языкового) становится явным при контрастивном анализе.

Таким образом, этнолингвистические разыскания в любом случае являются комплексными. Они могут быть нацеленными либо на описание того или иного фрагмента традиционной картины мира по данным разных субстанциональных кодов культуры, либо на выявление специфики отражения духовной культуры в языке (на фоне других субстанциональных кодов). Можно сказать, что мы вновь получили широкое и узкое понимание этнолингвистики, однако эти широта и узость трактуются в данном случае иначе, чем в описанных выше подходах, когда широкая этнолингвистика приравнивается к изучению практически любых связей между языком и этносом, а узкая предполагает синхроническое исследование языка в соотношении с этнической культурой бесписьменных народов. Такая неоднозначность в определении предмета науки является нормальным (хотя очень трудным и для объективной научной работы, и для субъективного исследовательского "самочувствия") следствием нынешнего переломного периода в развитии языкознания и культурологии, предполагающего смену проблемных парадигм.

Все широкие и узкие подходы имеют право на существование, однако каждое конкретное исследование должно, естественно, самоопределиться в общеметодологическом плане. В данной работе, отправной точкой для которой являются языковые факты (причем относящиеся к наиболее стабильной, консервативной и "отстоявшейся" сфере лексики – ономастике), мы будем придерживаться того "узкого" (и наименее разработанного) понимания этнолингвистики, согласно которому данная дисциплина изучает традиционную духовную культуру в зеркале языка.

Говоря о месте этнолингвистики в ряду других языковедческих дисциплин, следует указать, что она занимает промежуточное положение между когнитивной лингвистикой (однако исторически – если иметь в виду научную традицию XX в. – именно этнолингвистика явилась "прародительницей" когнитивного направления в языкознании) и дисциплинами сравнительно-исторического цикла. Таким образом, данная наука имеет диахроническую направленность. Отношения на оси времени позволяют развести этнолингвистику и лингвокультурологию (о задачах последней см. в [Воробьев 1993; 1994; 1996; 1997; Карпенко 1997; Маслова 1997; Мурзин 1996аб; Ольшанский 1999; Опарина 1999; Постовалова 1999; Телия 1999]). При разграничении этих наук исследователи подчеркивают синхронический характер лингвокультурологии, указывая, что "предметом лингвокультурологии, как уже неоднократно отмечалось, является исследование и описание синхронно действующих средств и способов взаимодействия языка и культуры, которое должно осуществляться на основе разработки адекватных этим культурно-языковым механизмам методов" [Телия 1999, 16–17]; "по сравнению с лингвокультурологией, ориентированной на современность и общепринятую нормативность, объект исследования в этнолингвистике оказывается "смещенным" в сторону изучения языка племен, диалектов, языковой семьи и культурной группы, праязыка и пракультуры" [Воробьев 1997, 35]; ср. также: "Лингвокультурология... ориентирована на изучение корреспонденции языка и культуры в их синхронном взаимодействии" [Опарина 1999, 28].

Учитывая диахроническую направленность этнолингвистики, ее можно понимать как науку, призванную применить категории концептуального анализа к тем феноменам языка, которые традиционно изучались этимологией, ономастикой, диалектной семасиологией и др. В распоряжение этимологии этнолингвистика предоставляет разработки мотивационного характера, причем не только отдельные модели семантических переходов, но и ключ к семантическому развитию отдельных слов и семантических полей. Контактологии этнолингвистика дает сведения относительно заимствования культурных моделей; лингвогеографии – данные о наложении / расхождении ареалов культурных и языковых фактов.

Что касается основных объектов, с которыми работает этнолингвистика, то это, в первую очередь, "культурная" лексика – терминология обрядов и верований во всей совокупности семантических связей (см. в [Толстая 1989]). Помимо изучения такого рода "культурных номинаций", этнолингвистика занимается "культурной интерпретацией" обыденной лексики, выявляя закономерности языковой маркировки тех или иных реалий окружающей действительности (т.е. составляя своеобразный идеографический синопсис), а также концептуальную логику первичной мотивации, развития значений слов и образования дериватов. Ориентиром в области культурной интерпретации обыденной лексики может служить, к примеру, работа А.Ф.Журавлева [Журавлев 1999].

Методологическая база этнолингвистических исследований такова:

лингвогеографический метод – картографирование семантических и культурных моделей.

Статус этнолингвистики как самостоятельной дисциплины в рамках языкознания определяется наличием у этой дисциплины собственной истории, специфического предмета, объекта и методов исследования. Можно принять во внимание и такой субъективный фактор, определяющий статус науки, как особый тип личности исследователя. Для этнолингвистики такой личностью является "синтетический", "концептуализирующий" историк языка и культуры.

Подходя к формулировке задач настоящего исследования, мы исходим из следующих посылок: во-первых, оно выполнено на языковом материале – данных русской народной топонимии, являющейся специфической сферой традиционной культуры (ср.: "Будучи частью вербального (языкового) кода традиционной народной культуры, имена собственные занимают в нем особое место, образуя по существу самостоятельный ономастический код" [Толстой, Толстая 1998, 88]); во-вторых, как уже говорилось, обращение в рамках этнолингвистики к традиционной духовной культуре народа представляется удачным ограничением "безразмерной" культуроведческой проблематики (кроме того, именно в этом аспекте топонимия изучена крайне недостаточно). Любой пласт естественного языка, включающий в себя единицы с общей денотативной направленностью, кодирует информацию об определенном фрагменте действительности, пропущенную через призму внутреннего мира носителя языка и, соответственно, вобравшую в себя особенности его духовной культуры. Этнолингвистическое исследование, имеющее дело с двойным отражением (фрагмента действительности – в сознании носителя культуры, фрагмента сознания – в языке), должно, соответственно, ставить перед собой две взаимосвязанные задачи: определить специфику национально-обусловленного восприятия фрагмента действительности; показать особенности языкового канала трансляции информации о данном фрагменте действительности. По отношению к топонимическому материалу эта двуединая задача может быть сформулирована так: выявить своеобразие топонимии как языкового источника информации о духовной культуре народа. Именно она – в применении к русской топонимии – является магистральной задачей настоящего исследования.

Обращение к топонимии как материалу для этнолингвистического исследования представляется вполне закономерным. В топонимиконе – и в ономастиконе вообще – кодируются, как говорилось выше, наиболее социально значимые и устойчивые кванты этнокультурной информации. В связи с этим важными представляются рассуждения А.Ф.Журавлева о проявляющемся в ономастике ценностном подходе к отбору лексических основ (корней) для формирования именника: "Полагаю, что слово "отбор", несущее в себе семантический момент активного, сознательного отношения языкотворца к созданию слов, здесь в высшей степени уместно: в возникновении ономастических единиц... рефлекторный и креативный моменты, в противоположность пассивно-стихийному, играют несравнимо большую роль, чем при образовании апеллятивных имен" [Журавлев 1999, 10]. Топонимикон, будучи малоизученным в указанном аспекте пластом духовной культуры народа, кодирует информацию об окружающем человека пространстве, а восприятие пространства, несомненно, является одной из важнейших составляющих национальной модели мира. Пространство осмысляется по-разному: как некая протяженность, являющаяся, в первую очередь, ориентационным полем для человека, который определяет местоположение отдельных пространственных объектов, их доступность, протяженность и т.п.; как окружающая человека земная поверхность – и всё то, что называется природой; как взаимодействующая с человеком среда, по отношению к которой человек играет роль и субъекта, и объекта воздействия; как "виртуальная реальность", наполненная сверхъестественными явлениями; как арена разворачивания исторических событий; и др.

Эти варианты моделирования образа пространства могут быть представлены в топонимии. Следовательно, цель этнолингвистического изучения топонимии может быть переформулирована и уточнена как определение концептуальных основ топонимической версии различных моделей пространства (прежде всего – географического пространства).

В рамках одного исследования невозможно охватить все названные выше концептуальные варианты. В центре нашего внимания будет, с одной стороны, концепция реального географического пространства – пространства se ipsum (она рассматривается во второй главе данной работы), с другой стороны, значимым для нас будет "интерактивный", деятельностный ракурс изображения пространства, который позволяет рассмотреть особенности взаимодействия человека и пространственных реалий (третья глава).

Анализу языкового материала должно предшествовать обоснование принципов этнолингвистического изучения топонимии и технологии экспликации этнокультурной информации из топонимического материала. Эта задача также поставлена в работе (ее рассмотрению посвящена первая глава исследования).

В чем состоит основной исследовательский принцип при движении к поставленной цели? Позволим себе следующее рассуждение. В "реальной", функционирующей народной топонимии ("реальная" топонимия в данном случае может быть противопоставлена, к примеру, "фольклорной") относительно невелико количество так называемых "культурных" названий – топонимов, напрямую выводящих на явления духовной культуры (допустим, связанных с идеями христианской религии). Если сводить этнолингвистическое исследование топонимии к рассмотрению таких названий, то процесс анализа превратится в поиск крупинок золота: намывается мало, зато в стороне постепенно воздвигается могильный курган из отброшенного в сторону материала, который едва ли заслуживает статус пустого песка. Наша принципиальная позиция состоит в том, что культуроносным потенциалом обладают не только отдельные названия, а вся топонимическая система в целом. Другое дело, что различные участки топонимической системы обнаруживают различную глубину залегания культурного слоя, а в некоторых случаях – его растворение, превращение в невидимую глазу кристаллическую решетку, формирующую семантическое наполнение имени. Таким образом, функционирующему топонимическому материалу требуется не столько анализ "культурных имен", сколько более глубинное культурно-ориентированное осмысление всего топонимикона, своеобразная культурная герменевтика системы географических названий.

В поисках конкретного топонимического материала для исследования мы обратились, в первую очередь, к данным картотек Топонимической экспедиции Уральского государственного университета (далее ТЭ) по территории Русского Севера (Архангельская, Вологодская области полностью и ряд районов Костромской области). Выбор этого материала в качестве опорного для данного исследования может быть обоснован следующим образом: во-первых, территория Русского Севера является зоной, где русская топонимия характеризуется исключительным богатством. Этому способствует ландшафт территории и особенности хозяйствования: использование естественных урочищ (озер, пойменных лугов и т.п.) сменяется освоением новых, которые отвоевываются у лесов и болот, вследствие чего процесс топонимической номинации не затухает, а обновляется, сохраняя, вместе с тем, конструктивные принципы традиционного топонимикона. Разнообразие форм ландшафта (здесь представлено всё – от морского побережья и огромных озер до небольших лесных делянок, за исключением, пожалуй, только горных хребтов), сочетание земледельческой и промысловой деятельности также не может не сказаться благотворно на состоянии топонимической системы. Кроме того, отсутствие помещичьего землевладения на большей части данного региона содействовало более свободному, чем на других территориях, развитию топонимической номинации. Окраинное положение территории Русского Севера и "самодостаточность" хозяйственного уклада обусловили хорошую сохранность топонимических данных.

Во-вторых, топонимический материал этой зоны собран весьма полно (пожалуй, полнее, чем по какой бы то ни было другой территории России) и, что особенно важно, в условиях фронтальных полевых экспедиций. Только полевой сбор дает возможность вести наблюдения над особенностями функционирования наименований в их "живой жизни", над фактами мотивационной рефлексии носителей топонимической системы, над вариантами и параллельными названиями и т.п. Значительный объем материала картотеки ТЭ по территории Русского Севера (около 1,5 миллиона единиц хранения) обеспечивает полноту и достоверность наших выводов.

Кроме того, в сопоставительных целях в работе использованы материалы по топонимии других регионов: полевые записи ТЭ по территориям Урала, Западной Сибири (отдельные районы Свердловской, Пермской, Курганской, Челябинской, Тюменской, Омской, Оренбургской областей), а также некоторым зонам Кировской, Ярославской области, Карелии, Башкортостана и др. Помимо данных ТЭ, привлекались факты, извлеченные из письменных источников: топонимических словарей, справочников, туристических путеводителей и т.п. Сопоставление топонимических материалов по этим территориям с топонимией Русского Севера демонстрирует известную общность номинативного фонда русской топонимии.

* * *

Хочется поблагодарить всех, кто оказал большую помощь в ходе работы над этой книгой и обсуждения затронутых в ней проблем. В первую очередь это коллектив кафедры русского языка и общего языкознания Уральского государственного университета: А.К.Матвеев (научный консультант и ответственный редактор), М.Э.Рут, А.А.Фомин, участники проблемной группы "Язык и мир" и другие преподаватели, сотрудники и студенты кафедры; книга была бы невозможна без огромного труда десятков сотрудников Топонимической экспедиции УрГУ, на протяжении многих лет собиравших топонимический материал, который лег в основу настоящего исследования. Кроме того, автор считает приятным долгом сказать слова благодарности коллегам, ознакомившимся в той или иной степени с работой и высказавшим ценные соображения и замечания: Ж.Ж.Варбот, Т.А.Гридиной, Е.Н.Поляковой, Р.А.Агеевой, А.С.Герду, Г.В.Глинских, А.Ф.Журавлеву, З.В.Рубцовой, Д.М.Савинову, С.М.Толстой, А.В.Юдину.

* * *

Первое издание этой книги вышло в 2000 г. Вследствие того, что тираж был очень мал (100 экз.), книга быстро разошлась – и встал вопрос о переиздании. При подготовке текста к переизданию было решено не вносить в текст существенных изменений: известно, что попытки модификации текста спустя несколько лет, как правило, заканчиваются "тотальным" переписыванием (пополняется материал; меняется научный контекст; не стоит на месте, хочется надеяться, и сам автор). Это была бы уже другая книга, которую нельзя назвать прежним именем. Поэтому мы внесли небольшое количество дополнений и уточнений. В данное издание включены главы I (в сокращенном виде), II, IV монографии 2000 г. Главы III и V, имеющие тесные смысловые связи друг с другом, будут переизданы отдельно.

---

Об авторе

Березович Елена Львовна

Доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и общего языкознания Уральского государственного университета (Екатеринбург). Профессор РАН, член-корреспондент РАН. Известный специалист в области русской и славянской этнолингвистики, ономастики, диалектной лексикологии и лексикографии, семантической реконструкции и этимологии. Автор более 200 научных трудов. В работах Е. Л. Березович факты русской диалектной лексики и ономастики, рассмотренные на широком языковом и культурном фоне, становятся источником реконструкции народной картины мира.