Прусаков Д.Б. Древний Египет:
почва цивилизации: (Этюд о неолитической революции). Изд. стереотип.

Введение

Введение

Сформулированная британским археологом Гордоном Чайлдом проблема "неолитической революции" [231] — превращения человека из "паразита" в "созидателя", земледельца и скотовода, независимого от природных прихотей [233, ср. 88], в случае Египта обнаруживает такую социоестественную специфику, что заслуживает отдельного дополнительного рассмотрения. Следы первобытных людей на берегах Нила датируются еще палеолитом: в частности, известны здешние стоянки рыболовов и охотников вюрмского ледникового периода [758]. Зарождение производящего хозяйства в Египте Г. Чайлд связывал с тем, что в обильно орошаемой плодородной нильской долине "кочевники пустыни" нашли самую благодатную естественную среду для оседлой жизни на пищевом базисе окультуренных растений и одомашненных животных [233]. При этом и до, и продолжительное время после работ Г. Чайлда мало кто из историков сомневался, что страна на такой величайшей реке, как Нил, имела шансы или даже должна была первенствовать в процессе перехода человечества к производству продуктов питания [ср. 283].

Традиционные представления о Египте как о "колыбели земледелия" и т. п. [619], со всеми причинно-следственными интерпретациями, могут быть сведены к элементарному тезису социолога XIX века Л. И. Мечникова о том, что населявшие его "народы" "самими физико-географическими условиями были сразу прочно привязаны... к цивилизации и прогрессу" [42, ср. 558]. Египтологические изыскания ничего принципиально нового в подобные постулаты не привносили: "Раннему развитию земледельческой культуры в древнем Египте способствовали благоприятные природные условия страны, которые земледельцы сумели использовать и в значительной мере подчинить себе" [76]. К этим условиям относят прежде всего ежегодные разливы Главного Нила, причиной которых были летние муссонныеё дожди на Эфиопском нагорье, в верховьях Голубого Нила и Атбары [205; 242; 510]. Однако, несмотря на все вообразимые преимущества огромного водосбора и регулярного оросительного режима Реки, "в Палестине, Малой Азии и на западных склонах Иранского нагорья хлеб сеяли уже между X и VIII тысячелетиями до х. э.", тогда как в Египте "его стали сеять не позже VI тысячелетия до х. э." [20]. Комплексный анализ археологических и естественнонаучных данных позволяет уточнить: не раньше, а то и позже VI ты- сячелетия, которым специалисты отмечают закат египетского палеолита [614; 755].

Археология нильского поречья и Восточной Сахары в целом свидетельствует, что цивилизационный сдвиг в сторону производящей экономики в Египте произошел далеко не "сразу". Истоки неолита на Ниле зафиксированы вообще не в египетской долине, где в хронологическом интервале VIII–VI тыс. до н. э. зияет "археологическая лакуна" [738], а в Судане, в районе слияния Белого и Голубого Нила. Это культура раннего (так называемого "мезолитического") Хартума [116], датируемая радиоуглеродным методом в основном VII тыс. до н. э. [211]. На территории собственно АРЕ "хозяйственный прогресс" наметился сначала в Западной (Ливийской) пустыне, где доместикация тура Bos primigenius — предка крупного рогатого скота доисторического и древнейшего фараоновского Египта, по некоторым оценкам, имела место уже в IX тыс. до н. э. [221], а изготовление керамики — с X тыс. до н. э. [140; 643]. По крайней мере с VII тыс. до н. э. здесь широко распространились неолитические поселения [314; 596], чему способствовало значительное увлажнение североафриканского климата, вызванное потеплением раннего голоцена [26; 29; 480]. Первые памятники египетского неолита на ближайших подступах к Нилу представлены культурами Фаюм А и Мериёмде Бени-Саламе, возникшими лишь во второй половине VI тыс. до н. э. [218; 458].

В научной и учебной литературе неолитические культуры Египта изначально рассматривались как во многом единообразные, достаточно развитые земледельческо-скотоводческие социумы с потенциалом перехода от первобытного уклада к архаическому государству и вождями, примеряющими на себя "царские регалии" [2; 48; 233; 414]. Однако сегодня при знакомстве с соответствующим археологическим материалом во всей полноте его публикаций и с учетом накопленной датировочной информации выясняется, что в хозяйстве этих культур, особенно в раннем неолите, преобладали охота и рыболовство, а скотоводство и земледелие практиковались сравнительно ограниченно, если они вообще обнаруживают себя в раскопах того или иного конкретного памятника [653]. Тем более не приходится говорить об этих традициях как о некоем "стандартном мериле" развития для "отсталой" культурной периферии [233, ср. 88] или делать заключения вроде того, что "типичными памятниками земледельческих общин Нижнего Египта V тысячелетия до н. э. являются поселения, располагавшиеся по берегам Фаюмского озера" [22]. Так, в Фаюмском оазисе отчетливые признаки регулярного земледелия найдены пока только в одном месте: это открытое Г. Кэтон-Томпсон и Э. Гарднер в 20-е годы прошлого века "зернохранилище" культуры Фаюм А возле "холма" kфm K [798], которое на заре радиоуглеродных измерений было датировано концом VI тыс. до н. э. [522] и, согласно предварительным расчетам, имело емкость менее чем на 300 "едоков", причем постоянное поселение здесь (как и в целом в доисторическом Фаюме) отсутствовало [407]. При таких данных априори не может идти речь о фаюмском очаге государствообразования. Впоследствии "классическая" неолитическая культура Фаюм А, просуществовавшая до середины IV тыс. до н. э., действительно не сыграла никакой роли в древнеегипетском политогенезе.

В отличие от Фаюмского оазиса, в первобытном Меримде Бени-Саламе на крайнем юго-западе дельты Нила в итоге возникла круглогодично обитаемая земледельческо-скотоводческая деревня с "уличной" планировкой [292]. Однако именно на этой, "высшей" стадии своей эволюции, во второй половине V тыс. до н. э., традиция Меримде неожиданно угасла — за тысячу лет до зарождения раннего государства фараонов. Тогда же исчезла другая не менее известная и самобытная неолитическая культура Нижнего Египта, ал-Омари [276], "вождям" которой, таким образом, не было суждено стать нижнеегипетскими "царями". Весьма примечательно, что наблюдаемый "культурный коллапс" в окрестностях низового Нила совпал с пиком теплого и влажного, благоприятнейшего для Северо-Восточной Аф- рики климатического (большого атлантического) оптимума голоцена [26; 29; 480]; в частности, это опровергает популярный тезис об упадке неолита Меримде и Омари в связи с "наступлением песков и пустыни" [102, ср. 3]. Вместе с тем есть основания говорить о существенном росте к концу V тыс. до н. э. населения и скотоводческой активности во внутренней Дельте [69; 199].

В Верхнем Египте синхронно кризису северного пранеолита наступил относительный культурно-хозяйственный подъем. Он обозначен появлением на Ниле системообразующей земледельческой традиции ал-Бадари, открывающей додинастический период египетской предыстории [192], с непосредственно предшествовавшей "субкультурой" ал-Таса [190], самостоятельность которой, впрочем, постоянно подвергается сомнению [560]. Как бы то ни было, Г. Чайлд, очевидно, ошибался, оценивая этот новообразованный долинный и древнейший оазисно-придельтовый неолитические комплексы Египта как "родственные" [233]. Бадарийское Верховье, в свете научных представлений нынешнего столетия [ср. 800], не только было этно-территориально обособлено от Низовья, отличаясь от него "социально-экономически" еще больше, чем нижнеегипетские ранненеолитические культуры — друг от друга, но даже не имело с ним товарообменных и иных "взаимопроникающих" контактов через промежуточный Средний Египет — отрезок долины Нила в его двуречье с рукавом Бахр Юсуф, от Асиута до Фаюма [740]. Очень спорно также, учитывая почти десятикратную дальность расстояния по Реке между их очаговыми ареалами, выглядит некогда обсуждавшаяся связь комплекса Бадари (около 4400–4000 гг. до н. э.) с современной ему скотоводческой культурой неолитического Хартума в Судане [118], которая спустя два тысячелетия пришла на смену раннехартумской ("мезолитической") традиции.

В целом, для долины Главного Нила раннего неолита археология на сегодняшний день не констатирует ни тенденцию к культурно-хозяйственному единообразию, ни хронологически и географически регулярную последовательность сезонных стоянок или оседлых поселений [560]. Такая ситуация в рамках "обыденных", восходящих еще к Геродоту исторических взглядов на Нил с его паводками и наносами плодородного ила может показаться странной, ибо общеизвестные ритмически-устойчивые свойства нильского режима [45; 98] предполагают скорее "унифицированность" и поступательность процессов освоения "человеком хозяйствующим" по крайней мере египетского поречья. Вопреки подобной логике, характерной чертой здешнего неолита, включая бадарийский, является сравнительно небольшое количество археологических памятников (селищ) и отдельных находок. Обычно это объясняют тем, что основная их часть была погребена под аллювиальными отложениями, смыта речными разливами или уничтожена хозяйственными, строительными и иными повседневными работами египтян [560]. С тех же позиций, чисто теоретически, "корректируют" относительно позднюю датировку скотоводческо-земледельческого переворота в пойменном Египте, постулируя, что неолит Фаюма, Меримде и т. п. не был ни уникальным, ни зачаточным: "по справедливому мнению некоторых специалистов, эти поселки не являются древнейшими. Их предшественники, видимо, скрываются под толщей нильского аллювия" [90].

Практические результаты долголетних и многочисленных раскопок в долине Нила, однако, наводят на мысль, что ее первобытное прошлое едва ли постигли крупномасштабные материальные утраты, поскольку оно проступает даже там, где у него, казалось бы, имелись минимальные шансы сохранить физические следы: например, под некрополями эпохи фараонов [354] и, шире, в археологических слоях "Красной Земли", подвергавшихся в засушливые исторические времена сильнейшему дефляционному воздействию [381]. В этой связи акцентирую такой неизбитый аспект проблемы "неолитизации" Египта, как оседание ранних принильских земледельцев и скотоводов преимущественно за пределами заливной поймы, в будущей пустыне, где поселенцам и вещественным остаткам их деятельности не угрожали ни паводковая стихия, ни аллювиальные заносы. Изначальное тяготение не столько к пойме Нила, сколько к ее окрестностям с их отвечавшими жизненным потребностям природно-климатическими условиями и естественными пищевыми ресурсами испытывали, подобно неолитическим культурам Меримде, Омари, Таса и др., также "городские" очаги фараоновской цивилизации (IV тыс. до н. э.), в частности, Иераконполь в Верхнем Египте, зародившийся в устье водостока вади и лишь очень постепенно перемещавшийся к Реке [655]. Схожую географическую "отстраненность" от пойменных земель демонстрирует хартумский неолит [117; 494].

Прояснить это явление, наверное, могли бы тезисы о "дикости" и "неприветливости" доисторической долины Нила, прежде всего о ее затоплениях высочайшими разливами и чрезвычайной заболоченности [ср. 14; 24; 153], если бы им нельзя было противопоставить такой аргумент, как способность еще позднепалеолитических людей кормиться у "необузданной" и "неосвоенной" Реки (культуры Махадма, Карун и др.) [645; 795]. При том, что стоянок верхнего палеолита непосредственно на Главном Ниле археологами найдено совсем немного, для неолита сравнительное число поречных поселений до какого-то момента выглядит также мизерным, и в этом угадывается некая принципиальная параллель или своего рода "связующее звено" с предшествующей фазой первобытности. Показательно, что древнейшая известная нильская неолитическая (sic!) культура лишена признаков производящего хозяйства и названа "мезолитическим" Хартумом [820].

Перспективы земледелия и скотоводства в долине Нила определялись в первую очередь ее плодородной и весьма податливой [16] илистой почвой, которая, как представляют себе в общих чертах историки и египтологи, была продуктом "многотысячелетней деятельности реки в период ее ежегодных наводнений" [14]. На мой взгляд, назрела необходимость естественнонаучного уточнения сроков и динамики этого процесса, что, несомненно, позволит приблизиться к пониманию как движущих сил "неолитической революции" в целом на Ниле с прилегающими "пустынями", так и культурно-этнических и демографических тенденций, обусловивших генезис архаического государства фараонов ниже 1-го порога. Привычный нам режим нильских разливов установился в конце плейстоцена, по имеющимся датировкам — после XIII тыс. до н. э. [732], тогда как отложение ила в египетской заливной пойме началось гораздо позже. Геолог Дж. Болл [130] и по его стопам палеогеограф К. Бутцер [198] в свое время опубликовали цифровые оценки толщи илистых наносов в долинном Египте: от 6 м у Асуана до менее чем 10 м в районе Каира. Петрологические исследования Д. Стэнли в Дельте [712; 721] обнаружили материковые пласты ила мощностью до 12 м. Учитывая показания почти сотни новых кернов (включая радиометрию более 340 образцов органики) и десятков прежних каротажных диаграмм [122], а также среднюю вертикальную скорость нарастания пойменного илосодержащего слоя (которая для Нила ниже порогов составляла 1–2 мм в год, увеличиваясь в северном направлении [ср. 202]), естествоиспытатели пришли к выводу, что аллювиальные почвы начали формироваться в Дельте не ранее VII–VI тыс. до н. э. [717; 718]. В Долине, исходя из того же расчета, их отложение могло стать интенсивным лишь в V тыс. до н. э. Допускать, что до этого здесь уже бытовало производящее хозяйство с множеством земледельческо-скотоводческих поселений, вряд ли логично. Выяснению причин такой "аномалии" нильского почвообразования и "неолитизации", с приложением предварительных естественноисторических умозаключений к археологии первобытного Судана и Египта, посвящена настоящая монография.

В ней я опираюсь на обширные датировочные данные, опубликованные в специализированной и общетеоретической научной литературе гуманитарного и "точного" профиля, придерживаясь следующего их обозначения. Оригинальные радиоуглеродные даты со среднеквадратической погрешностью в книге имеют вид 8130+-225¹⁴С л. н. (лет назад). На сегодня это наиболее надежный и предпочтительный для работы материал. Используются также "круглые" некалиброванные даты, например, 7500 некалибр. л. н. Приводимые порой без каких-либо оговорок или указаний на источник происхождения [559; 560], они, бывает, требуют перепроверки с привлечением дополнительной информации во избежание хронологической путаницы. Как свидетельствует мой личный негативный опыт, даже редакция энциклопедического издания мирового масштаба может не знать, что 5100–4700 uncal yr BP (before present) — это не 3100–2700, а около 3850–3420 гг. до н. э. [651]. Арифметическое вычитание двух тысяч (на самом деле "надо бы" 1950 [31]) лет христианской эры из дат uncal yr BP с "калибровочной" целью — типичная ошибка традиционных историков [73; 89]. Калиброванные даты (8130+-225¹⁴С л. н. приблизительно 7456–6745 гг. до н. э. или 7500 некалибр. л. н. приблизительно 6384  г. до н. э.) я устанавливал по таблице, основанной на одной из последних версий перевода радиоуглеродных лет в календарные CALIB 4.3 [726] и предоставленной мне Лабораторией глобальных проблем энергетики Московского энергетического института. Особая признательность ее заведующему доктору технических наук, члену-корреспонденту РАН В. В. Клименко, а также профессору археологии Университетского колледжа Лондона Ф. Хассану, приславшему мне радиометрические результаты своих раскопок в Фаюмском оазисе. Благодарность всем коллегам, читавшим, обсуждавшим и рецензировавшим рукопись.

Об авторе

Прусаков Дмитрий Борисович

Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН, член Восточного института Университета Чикаго. Автор монографий «Природа и человек в древнем Египте» (М., 1999), «Раннее государство в древнем Египте» (М., 2001), «Древний Египет: почва цивилизации. (Этюд о неолитической революции)» (М.: URSS).