Показать ещё...
Беспокойно сердце мое, покуда не успокоится в Тебе.
Августин Эта книга, как редко какая другая, нуждается в предисловии. Предисловие – это то, что предшествует слову, что идет впереди него. Предисловие – это речь не о том, о чем преимущественно говорится в книге, – о другом. Но в том-то и дело, что в нашем случае речь о "другом", будто бы и не имеющем отношения к "слову", есть все же речь о том же самом. Вот это и нужно сначала объяснить. Попытаюсь это сделать так. Вот пронзительные строки Владимира Набокова: Бывают ночи: только лягу В Россию поплывет кровать. ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... Слепец, я руки простираю И все земное осязаю Через тебя, страна моя. Через, сквозь другое. То же и Ф. Тютчев о России: Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Сквозит и светит в одном другое. Сквозь эти строки Набокова, через них стонет наша сегодняшняя боль. В этом Набоков нам сегодня вдруг оказался понятен и близок: в своей стране мы стали чужими, даже не гостями, а пыльными осколками никому уже, кроме "историков", кроме "черных следопытов", лукавых "правдоискателей, осквернителей, гробокопателей", не интересного прошлого. Чужие вещи, чужие страсти, чужие мысли и уже становящийся чужим язык. В самом сердце Москвы, на Пушкинской площади на грустного Александра Сергеевича смотрят с "господствующих высот" Rolex, Nokia, Pepsy, Coca Cola, BMW, l'etoile... Издевкой звучат слова поэта: "Москва... Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!" И что же в нем сегодня отозвалось? Так, наверное, должны были чувствовать себя индейцы после "открытия" Америки. "Нас" как целого нет. Из отечественного языка, загаженного "дилерами" и "киллерами", "тендерами" и "брендами", начисто исчезло слово "народ". Осталось аморфное "население", убогий "электорат" (за вычетом массы "лишенцев", утративших возможность голосовать "против всех"), жирующая "элита" и озабоченно мечущиеся в поисках хлеба насущного молекулы. Физически Набоков был "там", чувственно и духовно "здесь". Мы физически "здесь", но чувственно и духовно "нигде". Мы потерялись в Истории, мы забыли свою Итаку. Кто же это "мы"? Раса, этнос, православные, мусульмане, буддисты, иудеи? А может, прав был "человекобог" или "богочеловек", сказавший: "Для меня нет ни эллина, ни иудея"? Значит – есть люди, значит – есть человек, то самое, что и в них, и в тебе, и во мне. То самое, что породило человеческий разум, человеческую чувственность, человеческую душу и человеческий дух. Что воплотилось в праздничном разноцветье культур, обычаев, традиций, верований, наречий... Это и есть то, что "сквозит и тайно светит" через многообразие. Речь в этой книге идет о прекрасных людях, встретившихся мне на жизненном пути, о замечательных мыслях и великих идеях, о России, о культуре, о философии, о науке, об искусстве. И все же эта книга о другом – о человеке, но именно так: "сквозь", "через". Стало быть, не об абстракции, а о конкретном, о единстве разнообразного. А что же может быть более конкретного, чем человек, не отвлеченная "сущность", а вот этот, вот тот, вот те... Поэтому я и прошу читателя учитывать разные планы, ближние и отдаленные, имея в виду чтобы одно просвечивало сквозь другое. Что же противостоит человеческому, интегральному началу в человеке? – Обесчеловечение. Рынок и капитал на место личностных связей поставил безличные, вещные связи, и внутри этих связей человек сам уже превращается в вещь. Отчуждение человека от человека превращается в отчуждение человека от природы, от истории, от Отечества, от культуры, от мира человека – от самого себя. Вот об этом же и Набоков. Продолжим чтение. Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю От слепых наплываний твоих. Тот, кто вольно отчизну покинул, Волен выть на вершинах о ней, Но теперь я спустился в долину, И теперь приближаться не смей. Но зато, о Россия, сквозь слезы, Сквозь траву двух несмежных могил, Сквозь дрожащие пятна березы, Сквозь все то, чем я смолоду жил, Дорогими слепыми глазами Не смотри на меня, пожалей, Не ищи в этой угольной яме, Не нащупывай жизни моей! "Не ищи в этой угольной яме... ". Набокову все же было легче – было куда плыть. Нам некуда плыть. И остается только одно – плыть внутрь себя, в глубину своей памяти, плыть в свою Историю, в свое Прошлое. Для чего? – Для того, чтобы выплыть в Будущее. Без прошлого нет будущего, но ведь и без будущего нет прошлого, без Вифлеемской звезды. Здесь, в нашей памяти – и Вера, и Надежда, и Любовь. Я не стал бы писать эту книгу, если бы не вот это: "через", "сквозь". Это и есть исходный посыл моей "альтернативной" философии, моей "гносеологии-эпистемологии" и "методологии". "Наше" и "мое" – это ближний "план" книги. "Наше" сквозь дорогих мне людей и идей, "сквозь все то, чем я смолоду жил". Но это вовсе не о себе, это никоим образом не отрывки из "автобиографии". В "моем", как и в каждом из нас, надеюсь, все-таки светит "наше". Вот я и приглашаю читателя взглянуть на то, что вне нас, сквозь меня и сквозь самих себя. Взглянуть не в себя, а вне себя. Не важно, хорошо или плохо отшлифовано это оптическое стекло. Другого нет. Ведь каждый из нас – это точка, начало вселенских координат. Все, что мы видим вокруг, отсчитывается от этой точки. Это знает даже глаз: то, что близко – велико, вплотную к глазу оно бесконечно, то, что далеко, оказывается мелким, стремится обратиться в нуль. Отбросить, отмыслить себя невозможно. Так как же пробиться сквозь эту неустранимую сингулярность ко всеобщему, универсальному, через "экзистенцию" к "бытию"? Это и есть главная проблема книги. Возможно ли уловить большое в малом, все в одном? Этому и служит идея расширяющейся Вселенной души. "Мое", как восходящее к "нашему", "наше", становящееся "моим". Схождение этих двух исторических тенденций и есть решение антиномии, выглядящей сегодня как выбор: "наше" или "мое"? Это и есть "тайна" "самостоянья человека". Каждый знает, что есть малое "я" и "Я" большое. Малое – это то, что конечно, что смертно, это – "тварь дрожащая". В нем, этом конечном "я" – только одно: безмерный, все распыляющий и все поглотивший ужас. Вспомните скорчившуюся фигурку грешника, прикрывшего ладонью один глаз на фреске Микеланджело "Страшный суд". И это все? Так что же имел в виду Пушкин, сказав: "Нет, весь я не умру"? "Большое Я" – это "Мы". Только поэтому мы – люди. Малое "я" способно видеть мир в пропорциях своей конечности. Сквозь него "сквозит и светит" мир столь же ограниченный, убогий, как и оно само. Растет и ширится тот мир, что вне меня, синхронно со мной, в той же мере, в какой растет и ширится мир во мне. А поэтому еще две строчки из Набокова: И воя, кружится над бездной Ангел, сошедший с ума. "Ангел, сошедший с ума" – это, без сомнения, отторгнувшая реальность, все заполнившая собою субъективность, "экзистенция" – безмерно раздувшийся пузырь нарциссирующего "Я". У Сартра "ад – это другие". Культура вся представляет собой огромную системную метафору. Она оттачивает способность видеть малое, а воображать и мыслить большое. Так и в философии, и в науке, и в искусстве, и в религии. Видеть разнообразное, а мыслить единое, видеть единичное и случайное, а мыслить всеобщее и необходимое, слышать звук, а улавливать мелодию, ощущать деталь, а воображать целое... "Сущность любит скрываться", – говорил Гераклит. Явление – это покрывало Изиды. Это покрывало – малая правда, за которой таится Правда большая. Отнимите у человека эту способность – он тут же превратится в животное. Сегодня человечество переживает то, что можно было бы назвать культурным коллапсом, антропным кризисом, а проще – одичанием. Так что же такое человек – зверь или ангел? Трудность состоит в том, чтобы проникнуть в эту связь малого и большого "Я". Мистицизм отрицает эту связь. Бывают в истории эпохи, когда культивируется обратная способность: видеть большое, а мыслить малое, ничтожное. Не человеческое, а скотское. Это самый верный признак упадка культуры, деградации человека. Фрейд, например, увидел в человеке похотливую обезьяну, Скиннер – дождевого червя, рыночная теоретическая мысль – "экономического человека", стимул-реактивный автомат. Важно, что все это полуистины. На заре античной греческой цивилизации Гесиод втолковывал: "Бог ведь поставил законом и зверю, и птице, и рыбе, чтоб пожирали друг друга. На то им неведома Правда. Человеку же бог Правду послал". Но ведь всеобщее пожирательство тоже правда, но правда малая, как и "человек человеку – волк" и "война всех против всех" Томаса Гоббса. Но если бы это была вся правда, то звери и люди давно уже пожрали бы друг друга и пожирать было бы больше нечего. Мистицизм отрывает большую правду от малой, позитивизм – малую от большой. Одни находят "тьму низких истин". Другие в экзальтации прославляют "нас возвышающий обман". Противоположность тех и других – мнимая. Поклоняются те и другие не истине, а полуистине. У истины нет врага более коварного, чем полуистина. Эта "философема" лежит в фундаменте книги. Способность же видеть большое сквозь малое – высшая способность, культивируемая диалектикой. Поэтому эта книга также о диалектике, т. е. о способности мыслить логично, последовательно, бесстрашно, "до конца, до смертного креста". Я уважаю мысль об оптимистической трагедии, но не очень-то доверяю ей, как не верю и мифу о потустороннем вознаграждении служения добру вечным блаженством. Мне ближе стоическая мысль Сартра о "трагической диалектике", в ней больше логики. И дело вовсе не в том, что оптимистическая трагедия допускает мысль о, так сказать, "частичной" смерти. Это-то допускал и Пушкин, как я стараюсь показать в этой книге ("нет, весь я не умру... "). Дело в том, что неявно допускается мысль о добре не как самоцели, а как средстве, что в обмен на бескорыстное стремление к добру (а также к истине и красоте) можно получить благо, нечто другое. Пусть не ты сам, но потомки. Тут прячется некая, как писал Леви-Стросс, "медиативная структура", которой следуют и русские волшебные сказки (о чем писал значительно раньше, еще в 20-х гг. прошлого века отечественный исследователь В. Я. Пропп). "Структура" эта состоит в незаметном соскальзывании от добра к благу, выгоде: Иванушка пожалел лягушку и получил в награду невесту-царевну. – Оборотничество противоположностей. Бескорыстие оборачивается корыстью, выгодой. Отсюда мораль: быть добрым, (честным и т. д.) выгодно. Мораль эта жива и по сей день: "Учись, болван, в люди выйдешь, богатым будешь". Вот и бегают абитуриенты из вуза в вуз не за знаниями, а за "корочкой". "О смелый Сокол... пускай ты умер, но капли крови твоей горячей... " – Запоздалое утешение для Сокола, тут выгодно не ему, а нам. У Гегеля ведь тоже противоположности "примиряются" и засыпают, уходя "в основание" как в могилу – сомнительный оптимизм мирового духа, сжигающего в топке истории и нас, смертных, и целые народы, как березовые поленья. "Пускай вы сгорели, но зато как полыхает!" Конечное нельзя разменять на бесконечное, затраты не сойдутся с доходами. Они несоизмеримы. Другой оптимизм состоит в том, что стремясь к истине, добру и красоте и достигая цели, ты в самом этом результате получаешь удовлетворение. Ты сделал свое дело, чего же тебе еще? А другие продолжат, но это уже "их проблемы". "Иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что хотят". Этому завету Данте Маркс следовал всю жизнь. И второе, о чем следует сказать в предисловии. Эта книга отчасти книга-воспоминание. Но воспоминание не столько о прошлом, сколько о... будущем. Я так и назвал бы ее, если бы это не было плагиатом – короче и "изящнее". Второе, о чем я хочу здесь сказать – это природа памяти вообще и исторической памяти в особенности. Гегель писал, что дух в своем деятельном раскрытии стремится выйти за свои границы, воплотиться в вещах, деяниях, событиях и... "потерять себя из вида". Я бы только поставил на место слова "дух" другое слово – человек. Это он, переделывая и сотворяя мир вне себя, "не-Я", теряет самого себя в своих деяниях. Так что амнезия, к счастью, неустранима из истории. Хочешь всегда оставаться равным самому себе – созерцай свой собственный пуп и... погрузись в нирвану, в "ничто". Но именно потому, что это "опредмечение", "овеществление", "овнешнение" (Entausserung) неизбежно, неизбежно и возвращение к себе. Это, в сущности, то, что Ницше называл "вечным возвращением". Одиссей хочет вернуться на Итаку. Одиссей должен вернуться на Итаку. Мы – тоже. Это и есть, по-моему, глубинная основа и главная функция памяти – не забывать, что ты человек. Если для нас в неклассическом, постмодернистском мире история умерла, если этого возвращения нет, если прошлое стало для нас предметом формальной, механической памяти, если оно очутилось вне нас, если оно умерло, то это означает только одно: мы отчасти уже мертвецы, живые трупы. Память – это самоуглубление, это и есть "возвращение к себе". Играя немецким словом, Гегель переписывал слово Erinnerung (воспоминание) как "Er-innerung". Inner – внутри, Er-innerung – движение внутрь себя, самоуглубление. Память, человеческая память немыслима без того, что можно передать словом "эмпатия" – вживание, со-чувствие, со-переживание, способность войти в чужой внутренний мир и сделать его своим. Отчасти смысл передается и термином "герменевтика" – искусство вживаться и оживлять мертвые тексты. Но главное-то здесь то, что вхождение в чужой мир одновременно есть и вхождение в свой собственный, то есть в "наш". Преодоление отчуждения настоящего от прошлого – одно из выражений преодоления отчуждения человека от человека и от самого себя. Это сегодня главное. Но точно так же отчуждение от прошлого оборачивается и отчуждением от будущего. В нынешнем мире похоронено прошлое, а под именем "утопия" похоронено и будущее. Осталось только самодовольное, не ведающее сомнений настоящее. Рыночный рай не нуждается в будущем. То, что существует, для его адвокатов есть оптимум исторически возможного, что и нашло отражение в идее "конца истории" Фукуямы. Но время – двуликий Янус, бог всякого начала и всякого конца, входов и выходов. Помнить и мыслить, "мнить", иметь суждение – понятия родственные. У Даля читаем, выделенное курсивом: "Память, относительно прошлого, то же, что заключение, догадка и воображение, относительно будущего". Лишиться памяти – лишиться сознания, самосознания, лишиться чувств. Отсюда и второй план книги – "Тени прошлого – призраки будущего" под знаком вопроса. Мыслить и чувствовать – значит войти в резонанс и с прошлым и с будущим. Какова эта "резонансная частота"? Важно понять, что это не только частота истории человечества и культуры, но и истории природы, эволюции Вселенной. Ни искусство, ни наука, ни философия невозможны без этого стремления "звучать" на частоте мира. Лучше, чем сказал это Пушкин в своем "Пророке", и не скажешь: "И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье". Скучен, безжизненен пейзаж без человека, пейзаж без Полифема, без этой интенции искусства, без стремления уловить, поймать свой образ в образе природы, узнать себя в природе, познать себя в ней и через нее. Это стремление и родило мифологию древних, а с нею и все искусство. Что это? Нарциссизм культуры? Или нечто более важное и более глубокое – родство всего сущего? Давно уже сказано, что "анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны". Не зная высшего не поймешь и низшего. Сегодня, уже на наших глазах, физика еще неуверенно, ощупью, колеблясь, пробует встать на эту ступеньку познания, давно уже, еще в античности, предложенную философией. "Анатомия" человека оказывается ключом и к эволюции Вселенной. "Антропный принцип" в физике нацеливает на это. А это еще один, уже самый дальний план книги. Эта книга в общем-то философская. Однако этот предикат я присоединяю к ней с некоторым сомнением и внутренним содроганием. Доверие здравого человеческого рассудка философии, – писал Гегель, – напоминает попытку, не известно чем вызванную, походить вверх ногами. Досадно, что пошлое расхожее представление о философе как о гуру, углубленном внутрь своего особого, ни на что не похожего мира, бормочущего заумные откровения, все еще преобладает. Темнота и непонятность сегодня все чаще выдается за признак особой, сакральной мудрости и глубины, доступной избранным. Таков же и язык гуру. Сравните с этим речи Сократа, признанного еще в древности земным воплощением философии. Где, с кем беседует Сократ, о чем и на каком языке? – На Агоре, на рынке, на улице. О справедливости, о красоте. С водоносом, моряком, погонщиком ослов. С софистом и каменотесом – на одном языке. Мне и хотелось показать на трех примерах (Ильенков, Лифшиц, Ленин), какой была и должна оставаться философия. Александр Александрович Зиновьев рассказывал. Едет он с одним профессором в троллейбусе, о чем-то беседуют. Напротив – "поддатый" пассажир, заинтересованно вслушивается. И вдруг в упор: "Ты кто?" Профессор, святая простота, ответил: "Философ". – "Значит, дурак!", радостно заключил пассажир и весело рассмеялся. Это он опознал в профессоре гуру. Над "учеными дураками" весело смеялся и молодой Пушкин. Мы встречали этот персонаж и у Мольера, и у Гете. Он, курилка, и сегодня жив и всегда готов срывать аплодисменты. Жизнь и без того очень сложная штука. Так зачем же ее усложнять извлеченными из подкорки бреднями? Это говорится здесь не во славу простоты. Сократ прост, но предмет его сложен. И вы это видите сквозь его простоту. Именно это он и совал в нос поклонникам дешевой простоты (не за это ли его казнили афиняне?). В этом сила сократических диалогов Платона. Но бывает и наоборот: предмет прост, а мыслитель сложен. Тогда он сует самого себя в носы поклонников еще более дешевой сложности. И о языке. О Гегеле хорошо было сказано: "Языку нечего стыдиться шрамов, приобретенных в борьбе с мыслью", с мыслью о сложном предмете, с предметом. Но бывает и так, что язык мыслителя борется сам с собой, когда гуру заботит не предмет, а эффект воздействия на слушателей и читателей. Тогда это нечто вроде пантомимы "Борьба нанайских мальчиков" – две тряпочные куклы на ниточках в руках у кукловода. И последнее. Культура мысли неотделима от культуры чувств, прежде всего – социальных чувств. Важнейшие их них – чувство социальной справедливости и чувство Родины. Они нераздельны. Эмоционально оскопленный интеллект бесплоден. Один из самых отвратительных продуктов позорного авантюризма рыночных реформ – выжигание идеи социальной справедливости и оболгание идеи патриотизма. Само слово "патриот" было поставлено рядом со словом "фашист" патриотами атлантического "отечества", где у них уже находятся и "нажитое непосильным трудом", и "жилплощадь", и дети-наследники. Ничто великое не вершилось в истории без социальной страсти. И во все века чаяние социальной справедливости и было такой великой страстью. Даже рождение христианства было одним из исторически конкретных выражений "упований" на "царство справедливости" и на возмездие ("Но есть, есть Божий суд, наперсники разврата!"), но водворялось это царство на небеса. А на земле, в России чаяние "вольности святой" было неразрывно с "отчизны призываньем". Так будет, пока человек остается человеком. Эта двуединая социальная страсть творила и славную историю и великую культуру Отечества. Задумаемся, читатель, какая сила вырвала из глубины сердца "умнейшего человека девятнадцатого века", нашего солнечного поэта, нашего веселого Пушкина вот эти раскаленные строки: Самовластительный злодей! Тебя, твой трон я ненавижу, Твою погибель, смерть детей С жестокой радостию вижу. Слова, которые не встретишь и у Некрасова. Строки эти написаны в 1817 г.! Вот какую жертву потребовал обычно равнодушный к "заботам суетного света" Аполлон! Что это – заклинание или пророчество? И кому они адресованы? Ведь не "властителю" же "слабому и лукавому", не "плешивому щеголю"! Он и не стоил таких слов. Они обращены к трону и династии, к символу унижения Отечества и порабощения ее народа, к "тиранам мира", – всем, от царя до олигарха. Книга сложилась из разрозненных публикаций в журналах и других изданиях (прежде всего в журнале "Альтернативы"), вышедших в свет со значительными временными интервалами и сохраняет следы этого. С этим связаны повторы-напоминания, обеспечивающие связь. Я приношу читателю извинения за эти повторы. Но мне не хотелось бы убирать их, выравнивая и выглаживая текст: исчезнет диалог со временем и с современниками. Книга не родилась бы, если бы главный редактор "Альтернатив" Александр Владимирович Бузгалин и редколлегия не предоставляли автору (может быть незаслуженно щедро) страницы своего издания и не побуждали бы его к работе. Спасибо этой дружине. Я благодарен Геннадию Васильевичу Лобастову, президенту философского общества "Диалектика и культура", неутомимому организатору и устроителю "Ильенковских чтений", где прозвучали впервые, а затем были опубликованы мои размышления и воспоминания об Эвальде Васильевиче Ильенкове, отраженные и в этой книге. Я благодарю Виктора Григорьевича Арсланова, заново открывшего для меня М. А. Лифшица и пригласившего участвовать в книге о нем. Моя жена, Науменко Тамара Федоровна, самоотверженно сменила клавиши фортепиано на пуговки компьютера. Без ее моральной и деловой поддержки книга не увидела бы свет. Любые отклики и добросовестные критические замечания приму с благодарностью. Автор
Москва – Городня Май 2011 г. Лев Константинович НАУМЕНКО Доктор философских наук, профессор, лауреат Государственной премии Казахской ССР, журналист. Окончил философский факультет МГУ (1956). Работал в АН Казахской ССР, в АОН при ЦК КПСС, заведовал кафедрами в ряде вузов, работал редактором в отделе философии журнала "Коммунист", заместителем главного редактора журнала. В последние годы активно сотрудничает с журналом "Альтернативы". В области научных интересов: диалектическая логика, обоснование концепции гуманистического материализма, история диалектики, логико-методологические проблемы политической экономии, культурологии, психологии, лингвистики, математики, системно-диалектического подхода в научно-теоретическом познании и социальном управлении, истории и теории социализма. Основные идеи отражены в книгах: "Проблемы логики и диалектики познания", "Монизм как принцип диалектической логики", "Эвальд Васильевич Ильенков", "Михаил Александрович Лифшиц", "Октябрь 1917: вызовы для XXI века", "СССР. Застой", "Ленин online", оригинальных и переводных публикациях в Англии, Италии, США, Польше, Чехословакии, Болгарии. Совокупно размышления автора находятся в русле идей школы критического марксизма. Л.К.Науменко – ученик, друг и продолжатель дела выдающегося отечественного философа Э.В.Ильенкова. Воспоминания о нем и размышления о его идеях представлены в настоящей книге. |
2023. 696 с. Твердый переплет в суперобложке. 99.9 EUR
Опираясь на новейшие исследования, историк Кристофер Кларк предлагает свежий взгляд на Первую мировую войну, сосредотачивая внимание не на полях сражений и кровопролитии, а на сложных событиях и отношениях, которые привели группу благонамеренных лидеров к жестокому конфликту. Кларк прослеживает... (Подробнее) URSS. 2024. 800 с. Мягкая обложка. 37.9 EUR
ВЕРСАЛЬ: ЖЕЛАННЫЙ МИР ИЛИ ПЛАН БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ?. 224 стр. (ТВЁРДЫЙ ПЕРЕПЛЁТ) 11 ноября 1918 года в старом вагоне неподалеку от Компьеня было подписано перемирие, которое означало окончание Первой мировой войны. Через полгода, 28 июня 1919 года, был подписан Версальский договор — вердикт, возлагавший... (Подробнее) URSS. 2024. 344 с. Мягкая обложка. 18.9 EUR
Мы очень часто сталкиваемся с чудом самоорганизации. Оно воспринимается как само собой разумеющееся, не требующее внимания, радости и удивления. Из случайно брошенного замечания на семинаре странным образом возникает новая задача. Размышления над ней вовлекают коллег, появляются новые идеи, надежды,... (Подробнее) URSS. 2024. 704 с. Твердый переплет. 26.9 EUR
В новой книге профессора В.Н.Лексина подведены итоги многолетних исследований одной из фундаментальных проблем бытия — дихотомии естественной неминуемости и широчайшего присутствия смерти в пространстве жизни и инстинктивного неприятия всего связанного со смертью в обыденном сознании. Впервые... (Подробнее) URSS. 2023. 272 с. Мягкая обложка. 15.9 EUR
Настоящая книга посвящена рассмотрению базовых понятий и техник психологического консультирования. В ней детально представлены структура процесса консультирования, описаны основные его этапы, содержание деятельности психолога и приемы, которые могут быть использованы на каждом из них. В книге... (Подробнее) URSS. 2024. 576 с. Мягкая обложка. 23.9 EUR
Эта книга — самоучитель по военной стратегии. Прочитав её, вы получите представление о принципах военной стратегии и сможете применять их на практике — в стратегических компьютерных играх и реальном мире. Книга состоит из пяти частей. Первая вводит читателя в мир игр: что в играх... (Подробнее) URSS. 2024. 248 с. Мягкая обложка. 14.9 EUR
В книге изложены вопросы новой области современной медицины — «Anti-Ageing Medicine» (Медицина антистарения, или Антивозрастная медицина), которая совмещает глубокие фундаментальные исследования в биомедицине и широкие профилактические возможности практической медицины, а также современные общеоздоровительные... (Подробнее) URSS. 2024. 240 с. Твердый переплет. 23.9 EUR
Предлагаемая вниманию читателей книга, написанная крупным биологом и государственным деятелем Н.Н.Воронцовым, посвящена жизни и творчеству выдающегося ученого-математика, обогатившего советскую науку в области теории множеств, кибернетики и программирования — Алексея Андреевича Ляпунова. Книга написана... (Подробнее) 2023. 416 с. Твердый переплет. 19.9 EUR
Вам кажется, что экономика — это очень скучно? Тогда мы идем к вам! Вам даже не понадобится «стоп-слово», чтобы разобраться в заумных формулах — их в книге нет! Все проще, чем кажется. Автор подаст вам экономику под таким дерзким соусом, что вы проглотите ее не жуя! Вы получите необходимые... (Подробнее) 2022. 560 с. Твердый переплет. 35.9 EUR
После мирового финансово-экономического кризиса 2008-2009 гг. интерес в мире и в России к теоретическому наследию Карла Маркса и классической политической экономии резко возрос, но современной, отвечающей на вызовы экономики XXI века учебной литературы ничтожно мало. Учебник впервые на... (Подробнее) |