Голубева-Монаткина Н.И. Русская эмигрантская речь в Канаде конца XX века:
Тексты и комментарии. Изд. 3

Оглавление

Введение

В этой книге представлены сделанные автором в Канаде в 1995 и 1998 гг. и позже переведенные в письменную форму магнитофонные записи интервью с современными представителями первой и второй "волн" русской эмиграции XX в., т.е. потомками тех, кто уехал из России в период 1918–1939 гг., и теми, кто по разным причинам покинул нашу страну во время Второй мировой войны, а также их детьми. Кроме того, читатель найдет здесь устные и письменные тексты канадских духоборов, эмигрировавших в самом конце XIX в.

Собранные автором материалы показывают, что русская речь представителей первых русских эмиграций в Канаде жива до сих пор и что факторы, от которых зависят особенности речи того или иного "русского канадца", весьма разнообразны, а воздействие их создает в этой части Северной Америки достаточно пеструю русскую "языковую картину", которую еще предстоит детально описать. Однако знакомство с тем, как говорят сейчас "русские канадцы", заставляет обратить внимание, прежде всего, на роль, которую в сохранении русского языка за пределами России играют сознательные, целенаправленные усилия по передаче языка предков из поколения в поколение. Именно эти усилия, в основе которых лежит национальное, религиозное, культурное самосознание русских, помогают преодолевать постоянное и уже очень длительное давление, которое оказывает иноязычная среда, и сохранять вне России то, что является, несмотря на все ее своеобразие, русской речью...

Публикуемые интервью, на взгляд автора, являются ценным документальным свидетельством не только о языке представителей русских эмиграций в Канаде (большой текстовый материал позволяет лучше, чем приводимые как примеры отдельные его отрывки, представить себе специфику русской речи в этой североамериканской стране), но и об особенностях культурно-языковой адаптации русских вне России, поскольку нередко интервьюируемые стремятся рассказать о своем прошлом, о перенесенных ими и их близкими испытаниях на чужой земле, о постепенном вживании в иную жизнь.

Кроме того, необходимо подчеркнуть, что современные "русские канадцы" – это часть нашей российской диаспоры, обладающей в целом достаточно большим политическим, экономическим и культурным потенциалом. Как известно, усиление взаимосвязей современных государств ведет к глобализации диаспоральных форм существования общества (специалисты говорят даже о диаспоральной перспективе человеческого существования), к увеличению влияния диаспор на внутреннюю политику государств и систему международных связей (здесь небесполезно вспомнить, в частности, о прагматичности подхода к своей диаспоре Китая, который активно использует политический, экономический и культурный потенциал китайцев, живущих вне страны) (Полоскова 2000). Хотя канадская часть нашей диаспоры, состоящая из представителей достаточно "старых" русских эмиграций, имеет для России, конечно, не такое значение, как, например, "новые" диаспоры в странах ближнего зарубежья, все же она обладает определенным потенциалом, который нашей страной некоторым образом учитывается (как представляется, именно об этом свидетельствует состав приглашенных на прошедшие съезды соотечественников).

Специфичность роли каждой диаспоры обусловлена ее принадлежностью к более чем одному "культурному миру", множественностью этнической самоидентификации ее членов. В научной литературе подчеркивается, что даже при самых благоприятных условиях социально-этническая адаптация (т.е. "приспособление отдельного человека или человеческой общности к изменениям социальной или этнической обстановки в результате... миграций" (Поляков 1996, с.6)) является трудной, стрессогенной – ведь для мигранта меняется все: природа, климат, социальные, экономические и психологические отношения с миром, отношения внутри семьи, – и что самые важные изменения – это изменения культурно-языковые. Адаптация считается успешной в том случае, когда, не только приспосабливаясь, но и сопротивляясь, стремясь изменить среду, мигрант справляется с возникающими проблемами психологического и социокультурного характера (Психологическая помощь 2002).

Активизировавшееся в связи с появлением в 1945–1969 гг. 45 млн мигрантов и проводимое в рамках концепции "культурного шока" (ранее, с середины 1930-х гг., господствовала концепция аккультурации) изучение психологии миграции показало, что, несмотря на имеющиеся индивидуальные различия в реакциях (особенно уязвимы люди старшего возраста, женщины, мигранты с высшим образованием), ситуация вынужденного бегства из родной страны всегда переживается как крайне стрессовая и что ее следствием является повреждение всех базовых структур личности, аффективных и когнитивных систем на всех уровнях (от физиологических механизмов до общей картины мира, образа "Я"). Что же касается процесса адаптации мигранта, то он зависит от того, какую из существующих четырех стратегий аккультурации избирает сам мигрант: либо ассимиляцию, ориентируясь на освоение новой культуры и постепенно заменяя ее ценностями прежние собственные; либо сепаратизм, или сегрегацию (меньшинство отвергает культуру большинства и сохраняет свои ценности); либо маргинализацию, не идентифицируя себя ни с одной, ни с другой культурой; либо интеграцию, относя себя одновременно к старой и новой культурам, в результате чего сохраняется собственное культурное наследие и есть благожелательность к культуре большинства (Там же). Известно также, что адаптация мигрантов во многом зависит от типа эмиграции и многих особенностей ситуации в стране-реципиенте (что, в частности, предопределяет и формы адаптации) (Поляков 1996).

Согласно типологии эмиграции, "эмиграцию из России в 1917–1922  гг. можно условно назвать добровольно-вынужденной в том смысле, что не было каких-либо юридических актов <...>, вынуждавших те или иные категории граждан покидать Россию. Люди уезжали добровольно <...>, но эта добровольность была вынужденной. <...> Фактически вынужденным был уход лиц, сотрудничавших с оккупантами во время Отечественной войны..." (Там же, с.9). Эвакуация белогвардейских войск и гражданского населения из Новороссийска и Крыма в 1920 г. и на Дальнем Востоке в 1922 г. была компактно-массовой эмиграцией, т.е. одновременным исходом "большой массы людей, включая солдат и офицеров воинских подразделений страны обитания, через определенные пункты – морские порты, крупные железнодорожные узлы и т.п.", а покинувшие Россию в 1917–1920 гг. через Финляндию, Прибалтику, Польшу, Румынию характеризуются как дисперсно-массовая эмиграция, т.е. "исход большой массы людей разрозненными группами и индивидуально, различными путями, через различные пункты" (Там же, с.10). Что касается особенностей принимающей мигрантов страны, то адаптация зависит, например, от наличия в этой стране государственной помощи пребывающим переселенцам, от присутствия там соответствующей этнической общности (ее численности, организованности, состоятельности), от международной ситуации. К формам же адаптации мигрантов относятся, в частности, смешанные браки (здесь важно количество контактов с местным населением), политическая деятельность, создание общественных фондов, прессы... (Там же, с.10–18).

В научной литературе сформулированы, в частности, следующие вопросы, утвердительные ответы на которые фактически представляют собой критерии успешности социокультурной (в том числе языковой) адаптации мигрантов:

Более или менее полные ответы на эти вопросы применительно к "русским канадцам", представителям трех эмиграций конца XIX – первой половины XX вв., можно получить, прочитав представленные в этой книге интервью...

Как известно, первые русские, среди которых были мореходы, исследователи, купцы, побывали у берегов Канады в XVIII в., но там не поселились, и поэтому после 1867 г., когда Аляска Россией была продана, и почти до самого конца XIX в. на территории Канады русских, за исключением немногих звероловов, следы которых затерялись, почти не было (Могилянский 1976): лишь в 1871 г. здесь впервые регистрируются 607 русских и поляков из России (Кабузан 1998, с.252).

В начале XX в., по показателю "этническое происхождение" переписи 1901 г., в стране "зафиксированы" 20 тыс. "русских" (т.е. украинцев, белорусов и русских), 6 тыс. поляков, 2,5 тыс. финнов (Там же, с.253), затем, к февралю 1917 г., здесь проживают уже около пятидесяти тысяч граждан России (Канада 1967). Это были приехавшие в поисках работы эмигранты из западных губерний, бежавшие политические ссыльные, революционеры. Именно они сформировали в начале XX в. русские колонии, в частности, в западных провинциях и ряде городов – Торонто, Монреале, Ванкувере, Виндзоре... (Окулевич 1952).

Так, в Торонто русские появились к 1900 г. (политэмигранты основали здесь Русскую прогрессивную библиотеку и Русский прогрессивный клуб, на основе которого после 1917 г. было создано Общество технической помощи России), но многие из них в начале 1920-х гг. выехали на родину. В Монреале первые сведения о русских датируются 1904 г. В Ванкувере уже в 1909 г. существует имеющая свою библиотеку русская колония, позже организован Русский прогрессивный клуб, а в 1930 г. здесь, как и в Торонто, активно действует Русский рабочий клуб (имени Максима Горького). Однако самой большой русской колонией обладал Виндзор (это объяснялось близостью города к американскому Детройту с его автомобильными заводами), где русские рабочие протестуют в 1918 г. против "вмешательства иностранцев в русские дела" (т.е. иностранной интервенции против молодой Советской республики), создают в 1919 г. "Союз русских рабочих" и в 1931 г. Русский рабочий клуб имени Максима Горького, объединившийся с такими же клубами в других городах: "Виндзорский Русский рабочий клуб, а впоследствии Федерация русских канадцев являлись одними из самых больших и активных отделений русской рабочей организации" (Там же, с.32).

Однако эти "экономические" эмигранты были часто очень бедны, совсем необразованны и практически не оставили за океаном своего культурно-языкового "следа", полностью, по-видимому, ассимилировавшись внутри городского населения. Канадские этнографы русского происхождения искали, но безрезультатно, этот "след", в частности, в Ванкувере (Tarasoff 1966; Russian 1983).

В январе 1899 г. в Галифакс пришли два парохода с духоборами Тифлисской, Карской и Елизаветпольской губерний, а в июле прибыли еще более тысячи человек, уехавшие из России сначала на Кипр (духоборы (духоборцы), преследовавшиеся властями царской России за неподчинение и отказ от военной службы, были отпущены за границу "на собственный счет" и с условием "никогда не возвращаться в пределы империи"). Это стало возможным, поскольку те, кто сочувствовал духоборам (например, квакеры, чьи взгляды сходны с духоборческими), добились для них разрешения английского правительства поселиться в Канаде (там указом от 6 декабря 1898 года им были обещаны земля, свобода вероисповедания и освобождение от воинской службы) и помогли деньгами (в том числе и Лев Толстой, пожертвовавший тридцать тысяч рублей). В самой Канаде духоборам посвящено большое количество публикаций, см., например, (Малов 1948; Tarasoff 1982; Adelman 1990–1991; Spirit Wrestlers 1995, 1998; Tarasoff 1995; Russian roots 1999).

Канадцы отвели духоборам землю в провинции Саскачеван. Трудоспособные мужчины отправились на заработки (строительство железных дорог), а женщины, впрягшись по десять–двенадцать пар в плуг, распахивали целину, строили вместе со стариками и детьми дома, выполняли всю черную работу... Селились селами (а их было около 60), давая им русские названия (например, Терпение, Освобождение, Вознесение, Хлебодаровка), и единолично. Через несколько лет пребывания в Канаде начались конфликты с властями, земли были отняты, община разорена. Тогда большая часть духоборов переселилась на купленные в провинции Британская Колумбия земли, чтобы жить "коммунально", т.е. общинниками. Оставшиеся стали "независимцами". В Первую мировую войну духоборы были освобождены от воинской повинности, и после окончания войны в местах их поселения возвратившиеся канадские солдаты организовали против духоборов активное движение – за то, что те оставались в войну дома и богатели... В 1930-е годы община духоборов также пережила тяжелый период... Ее разорению способствовала деятельность так называемых свободников ("сынов свободы"), тех духоборов, которые, поверив, что "если у тебя отнимают верхнюю одежду, отдай и нижнюю" и что "богатому нельзя войти в царство небесное", стали, например, для того, чтобы обратить на себя внимание, раздеваться донага в публичных местах и сжигать школы, народные духоборческие дома, взрывать мосты на железных дорогах (Окулевич 1952). Однако именно это, на наш взгляд, привлекло к духоборам внимание и привело к тому, что процесс их социокультурной адаптации впоследствии стал объектом изучения.

Как представляется, общей установкой духоборов по прибытии в Канаду был сепаратизм – ведь, как об этом свидельствуют, в частности, приводимые в этой книге тексты, они полностью отвергали канадское окружение, и именно у духоборов в Канаде был самый сильный (по сравнению с русскими эмигрантами рассматриваемого периода) "культурный шок". Пережить его последствия им помогли, прежде всего, их вера и компактное проживание (последнее, в частности, привело к тому, что даже в начале 1990-х годов среди духоборов были практически не говорящие по-английски старики), а также стремление сохранить те привычки, обычаи, уклад жизни, которые были им свойственны еще в России. Однако постепенно духоборы интегрировались в канадское общество, но все же сохранили свою самобытность, о чем свидетельствовали выставки в Канадском музее цивилизаций и трех самых крупных духоборческих музеях в Гранд Форксе, Кастлегаре (провинция Британская Колумбия), Веригине (провинция Саскачеван) (Spirit Wrestlers 1995).

Известно, что сейчас рассеянные по стране духоборы – это единое этнокультурное целое, крупная (около тридцати тысяч человек) этнокультурная группа, проживающая преимущественно в западных провинциях страны (в Саскачеване, Британской Колумбии, Альберте); среди духоборов – фермеры, агрономы, бизнесмены, доктора, философы, социологи... и молодежь использует все преимущества, которые им предоставлены той кросскультурной ситуацией с русско-духоборческой и англо-канадской основами, в которой они живут. По мнению канадских этнографов духоборческого происхождения, из членов религиозной секты духоборы превратились в последователей социального движения, не признающего милитаризм и внешние церковные атрибуты (Tarasoff 1983, 1994, 1995).

Между двумя мировыми войнами русская эмиграция в Канаду была сравнительно невелика количественно (по разным данным, в 1931 г. здесь жили от 90 до 140 тысяч русских (Russian 1983; The Canadian 1995)), неодинаковой политической и религиозной ориентации, разного образовательного, профессионального и культурного статуса. Это были ищущие заработка жители бывших западных частей России, староверы, духоборы и так называемые белоэмигранты (интеллигенция, военные, чиновники), которые стали, в основном, работать на заводах и в сельском хозяйстве (Russian 1983).

Что касается собственно представителей европейской первой "волны", то известно, что в июне 1923 г. Канада согласилась принять около тысячи беженцев из Константинополя, не посылая за ними суда. Канадское правительство настаивало на "просеивании" беженцев (для чего из Антверпена в Константинополь был отправлен чиновник правительственной иммиграционной службы). Между 1923 и 1926 гг. в Канаду приехали только лишь 294 русских из Константинополя и 625 русских из Харбина. Прибывшие из Константинополя некоторое время работали в провинциях Квебек и Онтарио на лесоразработках, а бывшие харбинцы поселились в провинции Альберта и основали там сельскохозяйственную колонию (Balawyder 1972).

Русская эмиграция следующих, послевоенных десятилетий оставила в Канаде свой как общекультурный, так и языковой след (в 1951 г., например, здесь проживают около 190 тысяч русских по стране рождения и 39 тысяч русских по родному языку (Канада 1967)).

Основная часть эмигрантов первой "волны" и их потомков (в начале 1990-х годов в Канаде их было около 4500 человек) въехали в страну уже после 1945 г., покинув по разным как объективным, так и субъективным причинам Чехословакию, Болгарию, Югославию, Румынию, Германию, Францию, Бельгию, Китай, а также другие страны русского рассеяния. Это было преимущественно уже второе поколение первой "волны", родившееся и выросшее вне пределов России (это их родители пережили в 1920-х гг. "культурный шок" в разных странах мира), и, судя по их рассказам, социокультурные последствия переезда в Канаду для них были сравнительно мягкими (см. также (Ignatieff 1966)). Ведь, несмотря на сохраняемую в большинстве их семей русскость, русский язык, они были уже, как минимум, "двухкультурны", были билингвами и трилингвами, т.е. инокультурный, разнокультурный опыт был у них заложен с детства, многие владели французским и/или английским, были хорошо знакомы с западноевропейской культурой. Они полностью интегрировались в канадское общество, но в интервью утверждают, что чувствуют себя русскими. Их дети, т.е. третье поколение первой "волны", уже называют себя канадцами (хотя и, по их словам, "русского происхождения") и еще иногда умеют говорить по-русски, а их внуки русским языком "из семьи" практически уже не владеют.

После 1945 г. и до начала 1960-х гг. на север Америки перебрались немало бывших советских граждан, которые во время Второй мировой войны были угнаны на работу в Германию, находились в плену или добровольно присоединились к отступающим немецким войскам и которые образовали эмиграцию второй "волны". Анализ интервью с представителями этой эмиграции показывает, что для них "культурный шок" был достаточно большим, хотя несколько смягчен теми как бы переходными в социокультурном отношении годами, которые они провели в лагерях для Ди-Пи (<displaced persons `перемещенные лица') или, например, работая на шахтах в Бельгии. Как ни странно, этому же способствовало то, что все они, в основном, приезжали в Канаду работать на очень тяжелых работах (лесорубами, рабочими на фабриках, служанками и т.п.) – это не оставляло им ни времени, ни сил для "погружения" в собственные переживания, воспоминания о родине.

Представители первого поколения второй "волны", имеющие полученное еще в СССР среднее (и, иногда, высшее) образование, полностью интегрировались в канадское общество, но часто сохраняют и поддерживают свою русскость, свой русский язык путем участия в канадской русской жизни, будучи, например, прихожанами русских церквей вместе с представителями как первой, так и более поздних русских эмиграций. Те же из первого поколения второй "волны", кто попал в Канаду после окончания лишь нескольких классов советской школы, оказались в более сложном положении. Например, живя в преимущественно франкоязычном Монреале и проработав не одно десятилетие на различных предприятиях, где "царил" английский язык, они так и не выучили этот язык (для этого не было ни времени, ни сил), хотя и способны с трудом его использовать на "бытовом уровне". Что касается языка французского, то его они не знают совсем. В целом, и английский и французский языки, как показывают наши интервью с малообразованными представителями второй "волны", превратились в их представлении в некий конгломерат "нерусского языка", необходимого в каких-то случаях, но совершенного чужого и чуждого им.По-видимому, все послевоенные годы они, неосознанно (но вынужденно) отвергая культуру большинства, т.е. канадскую культуру, придерживались той стратегии аккультурации, которая именуется сепаратизмом...

В приводимых далее текстах интервью с представителями русских эмиграций в Канаде полностью названы имя, отчество и фамилия информанта (Х. – это автор данной книги), в скобках помечены место и дата записи. Специальным образом отражены некоторые особенности речи информантов: синтаксическое членение с интонацией незавершенности – "/"; синтаксическое членение с интонацией завершенности – "//"; пауза колебания обозначается многоточием; знаком "<...>" обозначены купюры в тексте; фонетическая транскрипция дается в прямых скобках (например, с помощью [r] обозначено произнесение информантом вм. р русского р французского); знаком [нрзб] обозначается неразборчивый текст; примечания автора – в круглых скобках. К интервью даны комментарии культурно-языкового плана, которые сделаны автором преимущественно на основе его работ, обобщенных в (Голубева-Монаткина 1999, 2001), а краткое описание особенностей русской речи в Канаде открывает каждую из трех частей данной книги.

Эта книга могла быть написана только потому, что ее автор, получив дважды научную стипендию Федерального правительства Канады, имел возможность (в 1995 и 1998 гг.) по одному месяцу интервьюировать "русских канадцев" в провинциях Квебек и Онтарио, а также работать в университетских библиотеках Монреаля и Оттавы. Автор признателен всем своим информантам и, в особенности, духобору Кузьме Ивановичу Тарасову за помощь в сборе материалов для этой книги. Автор глубоко благодарен Евгению Соколову, который в 1995 г. ознакомил автора с некоторыми магнитофонными записями русской речи в Канаде, хранящимися в архиве русского отдела "Радио Канады".

Об авторе

Голубева-Монаткина Наталия Ивановна

Доктор филологических наук, профессор факультета «Высшая школа перевода» Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Является автором книг «Французская диалогическая речь в сопоставлении с русской», «Русская эмигрантская речь во Франции конца ХХ века» (М.: URSS), «Русская эмигрантская речь в Канаде конца ХХ века» (М.: URSS), «Французский язык в Канаде и США: Социолингвистические очерки» (М.: URSS), «Вопросы и ответы диалогической речи: Классификационное исследование» (М.: URSS).