Кассирер Э. ТЕОРИЯ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ ЭЙНШТЕЙНА.
Пер. с нем. Изд. 3, стереотип.

Оглавление

Предисловие автора

Настоящая книга не претендует на исчерпывающее изображение философских проблем, встающих в связи с теорией относительности. Я сознаю, что новые задачи, которые эта теория ставит также общей критике познания, могут быть разрешены лишь продолжительной совместной работой физиков и философов; я ставил себе задачу только начать эту работу, вызвать дискуссию и, поскольку возможно, дать ей определенное методическое направление, в противовес поныне господствующей неуверенности в оценке. Цель этой книги была бы достигнута, если бы удалось проложить путь к взаимному пониманию в тех вопросах, в которых мнения философов и физиков еще сильно расходятся. Что также при чисто гносеологическом рассмотрении я старался сохранять теснейшее соприкосновение с самой научной физикой, и что труды главнейших физиков, старых и современных, повсюду в настоящем исследовании существенно определяли мыслительную ориентировку, видно из изложения. Список литературы в конце книги не претендует, однако, на полноту: в нем названы лишь те сочинения, которые в изложении неоднократно привлекаются и служат материалом для более пространных ссылок.

Альберт Эйнштейн прочел нижеследующую работу в рукописи и содействовал ей отдельными критическими замечаниями: не могу выпустить эту книгу в свет, не высказав ему за это также здесь мою сердечную благодарность.

Из главы I

Понятия измерения и понятия вещи

"Философия двояким образом может использовать математику", писал Кант в 1763 г. в предисловии к "Опыту введения понятия отрицательных величин в философию" – "она мо-жет или подражать ее методу, или на деле применять ее положения для исследования предметов философии. Ни из чего пока нельзя усмотреть, чтобы первый способ применения принес до сих пор какую-нибудь пользу, как ни велики были те выгоды, которые он сначала обещал. Но тем более плодотворным стал второй путь для соответствующих областей философии, которые, использовав в своих целях учения математики, достигли такой высоты развития, на какую при иных условиях нельзя было и рассчитывать. Hо здесь мы не выходим за пределы воззрений, направленных на естествознание... Что же касается метафизики, то последняя вместо того, чтобы извлекать некоторую пользу из понятии и умений математики, скорее, напротив, вступила в борьбу с ними и в тех случаях, где она могла бы заимствовать твердые основы для обоснования своих рассмотрений, обуревается в гораздо большей мере стремлением превратить математическое понятие в хитростные измышления, за пределами своей области имеющие в себе мало истинного. Легко можно предвидеть, на какой стороне будет преимущество в споре двух наук, из которых одна во всем превосходит своей ясностью и точностью, вторая же только стремится к соответствующей степени достоверности. Метафизика, например, стремится определить природу пространства и то первое основание, из которого вытекает его возможность. В этом случае ничего не может быть более кстати, как привлечение к делу откуда-либо твердо обоснованных данных для обоснования своего способа рассмотрения. Нечто подобное мы находим в геометрии, например, в том, что она говорит о самых общих свойствах пространства (пример: пространство не может состоять из простых частей); но такие вещи обходятся молчанием и все упование возлагается единственно на это понятие, взятое в том его двусмысленным виде, в котором оно оказывается в нашем сознании в том случае, если его мыслить отвлеченно... Математическое рассмотрение движения, в связи с познанием пространства, снабжают нас подобного же рода данными, пригодными для того, чтобы сдержать в границах истинного метафизическое рассмотрение пространства. Знаменитый Эйлер в числе прочих дал этому некоторый пример, и все же считают более удобным оставаться в пределах темных и не поддающихся проверке отвлеченностей, чем устанавливать связь с наукой, которая допускает только общепонятные и очевидные точки зрения".

Сочинение Эйлера, на которое Кант обращает здесь внимание метафизика, вышло в 1748 г. в числе трудов Берлинской Академии Наук под заголовком "Размышления о пространстве и времени" (Reflexions sur l'espace et le temps"). Действительно, в ней очерчиваются не только программа построения механики, но также и общая программа теории познания естественных наук. Здесь делается попытка установить понятие истины, свойственное математической физике и противопоставить его понятию истины метафизики. Но по своему содержанию исследование Эйлера покоится всецело на тех же основах, на которых Ньютон создал классическую систему механики. Ньютоновские понятия абсолютного пространства и абсолютного времени принимаются здесь доказанными не только в виде необходимых основных понятий математическо-естественно-научного познания, но и в качестве чисто физических реальностей. Оспаривать эти реальности и отрицать их достоинство из философских или общегносеологиче-ских оснований — как это доказывает Эйлер — значило бы одновременно лишить всякого физического смысла основоположения динамики — прежде всего закон инерции.

Но перед лицом такой альтернативы не может быть и вопроса, на какую сторону мы станем: философ должен оставить при себе все свои сомнения в "возможности" абсолютного пространства и абсолютного времени, поскольку действительность того и другого дается непосредственно в качестве следствия из признания основных законов движения. То, что требуют эти законы, то также и "есть"— и это есть, это существует в самом высшем смысле и в самой высшей мере объективности, какие только доступны для нашего познания. Ибо ведь перед действительностью природы, поскольку она раскрывается в движении и его эмпирических законах, должно умолкнуть всякое сомнение логического порядка: на обязанности мышления лежит приспособляться к бытию движения и его основных правил, вместо того чтобы из абстрактных соображений о том, что доступно и что недоступно пониманию, стремиться еще делать предписания природе.

Но насколько велика очевидность этого требования и насколько плодотворны были мысли Эйлера для развития Ньютоновской постановки вопроса — настолько же все это делается проблематическим с точки зрения новейшей физики и современной гносеологии. Когда-то Кант в основополагающем труде Ньютона, в "Philosophiae naturalis principia mathematica" видел как бы твердый кодекс "истины" физики и на этом "факте" математического естествознания, которое являлось перед ним в таком виде, считал возможным утвердить в окончательном виде само философское познание: но с тех пор то соотношение, которое он предполагал существующим между философией и точной наукой, в корне изменилось. Все с большей силой и настоятельностью теперь обнаруживается, что та Архимедовская точка приложения силы, на которую он опирался и откуда он думал перевернуть весь мир, вовсе не обладает никакой безусловной устойчивостью. Факт геометрии лишился своей однозначной определенности: вместо одной Евклидовой геометрии мы теперь лицом к лицу с множеством одинаково равноправных геометрических систем, которые претендуют на одинаковую логическую необходимость, и как, по всей видимости, показывает пример общей теории относительности, скоро могут вступить в соперничество с классической геометрией по обилию и плодотворности своих применений в физике. Но еще более сильное преобразование постигло систему классиче-ской механики с той поры, как "механическая" концепция все более и более оттесняется на задний план и заменяется электродинамической. Законы, которые Ньютон и Эйлер, рассматривали в качестве вполне установленного и непоколебимого состава физического познания: — те законы, при помощи которых она считали определенными понятия физического тела, материи и движения, короче говоря всей природы — эти законы представляются нам теперь только абстракциями, при помощи которых мы в самом лучшем случае можем с некоторой элементарной приблизительностью теоретически описать и охватить нашим взглядом одну определенную область, тесно ограниченную частичную сферу бытия. И если мы теперь обратимся к современной физике о стародавним философским вопросом о "сущности" пространства и времени, то мы получим ответ совершенно противоположный тому, который давал Эйлер 180 лет тому назад. Ньютоновские понятия абсолютного времени и абсолютного пространства могут, еще насчитывать у себя некоторых приверженцев среди "философов", но, по всей видимости, они окончательно вычеркнуты из числа эмпирических и методологических основоположений физики. Общая теория относительности, видимо, здесь приводит только к окончательному и последовательному завершению того хода мыслей, который в качестве своих побудительных мотивов пользуется в равной мере как гносеологическими, так и физическими соображениями.

Совместное действие обеих точек зрения с особой ясностью выступает в развитии теоретической физики как раз в самых решительных поворотных пунктах. Стоит только бросить взгляд на историю физики, чтобы убедиться в том, что наиболее важные в принципиальном отношении завоевания обычно стоят в самой тесной связи с соображениями общегносеологического порядка. "Диалоги о двух системах мира" Галилея полны такими соображениями — и в ответ на возражение своих противни-ков, придерживающихся Аристотеля, Галилеи отвечает, что на изучение философии он потратил больше лет, чем ушло у него месяцев на занятия физикой. Кеплер основные мысли своего сочинения о движении Марса и своего главного труда – "Ми-ровой гармонии" излагает уже в "Апологии Тихо" – в том самом сочинении, где в чисто методологических целях он дает полное изображение гипотезы и различных ее основных форм: изложение, благодаря которому им в сущности впервые было создано современное понятие физической теории, получившей здесь свое конкретное содержание. Также Ньютон среди размышлений о мироздании с своей стороны возвращается к самым общим и основным нормам физического познания, к "Regulae philosophandi". Затем в новое время Гельмгольц свое сочинение "О сохранении силы" (1847) начинает с соображений о принципе причинности, как общей и основной предпосылки какой-либо "понятности природы" – и Генрих Гертц в предисловии к "Принципам механики" (1894) определенно заявляет, что новым и единственно ценным в его труде является "установление порядка и связи в целом, т.е. логическая или, если угодно, философская сторона предмета". Но все эти прямо бросающиеся в глаза исторические примеры внутренней связи по существу между физической и гносеологической постановкой вопросов остаются далеко позади по сравнению с тем, с какой силой оправдывается и обосновывается эта связь в основопологании теории относительности. Сам Эйнштейн — в особенности когда ему надо оправдать переход от специальной к общей теории относитель-ности – опирается в первую голову на гносеологический мотив, которому он наравне с чисто эмпирическими физическими причинами придает решающее значение. Но уже и специальная теория относительности в том своем отношении, в каком она получила преимущество по сравнению с другими объяснениями, к каким, например, принадлежала Лоренцова гипотеза сокращения тел, отличалась не столько своим эмпирическим материалом, как своей чисто логической формой, оказывалась обоснованной не столько в своей физической, как общесистематической ценности. Также и в этом отношении подходит сделанное Плавком сравнение между теорией относительности и космологической реформой Коперника. Так ведь и Коперниканская точка зрения в то время, когда она появилась, не могла указать никакого нового "факта", который бы потребовал ее исключительного признания среди других астрономических объяснений, во ее ценность и свойственная ей убедительность заключались в принципиальной и систематической ясности, которая вместе с нею вносились в целокупность нашего знания о природе. Подобным же образом и теория относительности, исходя из критики понятия времени, не только в своих применениях и следствиях, но уже на самих первых шагах входит в область гносеологических постановок вопроса. Что наука — в особенности же математика и точное естествознание — давали гносеологии существенный материал, не может больше оспариваться после Канта: – притом в данном случае этот материал представляется на рассмотрение философии в такой форме, которая по своей сущности заключает в себе уже определенные гносеологические обработку и уяснение.

Об авторе

Известный немецкий философ, историк и культуролог, один из признанных лидеров Марбургской школы неокантианства. Родился в Бреслау в Германии (ныне Вроцлав, Польша). В 1892 г. поступил в Берлинский университет. Посещал лекции в университетах Лейпцига, Гейдельберга, Мюнхена и Марбурга. В Марбурге (где получил степень доктора философии в 1899 г., представив диссертацию об анализе Декартом математического и научного знания) учился у Г. Когена и П. Наторпа, ведущих представителей неокантианства так называемой марбургской школы – течения, провозгласившего возврат к Канту в противовес господствовавшему тогда гегельянству. Профессор философии (1919-1933) и ректор (1930-1933) Гамбургского университета. С 1933 г. был в эмиграции: сначала в Оксфорде (Великобритания), затем в 1935–1941 гг. в Гётеборге (Швеция), а с 1941 г. – в США. В 1941–1944 гг. преподавал в Йельском, а затем в Колумбийском университете.

В начале своей деятельности Э. Кассирер занимался философскими проблемами естествознания, в том числе проблемами, связанными с теорией относительности Эйнштейна. После 1920 г. он создал оригинальную философию культуры. В своих основных работах он анализировал функции языка, мифа и религии, искусства и истории как "символических форм", через которые человек обретает понимание самого себя и окружающего мира, так что сам человек определяется как "животное, создающее символы". В том же ключе им была разработана философская дисциплина, которую, следуя Канту, он назвал философской антропологией. Кроме того, Э. Кассирер – автор ряда историко-философских работ о Г. Лейбнице, И. Канте, Р. Декарте, философии Возрождения, Просвещения и других.