Аристотель. Физика.
Пер. с древнегр. №58. Изд. стереотип.

Оглавление

Из книги первой (А)

1

Так как при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины или элементы путем их усвоения, возникают знание и наука (ведь мы тогда уверены в познании всякой вещи, когда узнаем ее первые причины, первые начала и разлагаем ее вплоть до элементов), то ясно, что и в науке о природе надо попытаться определить прежде всего то, что относится к началам. Естественный путь к этому идет от более известного и явного для нас к более явному и известному по природе: ведь не одно и то же то, что известно для нас и прямо, само по себе. Поэтому необходимо дело вести именно таким образом: от менее явного по природе, а для нас более явного, к более явному и известному по природе. Для нас же в первую очередь ясно и явно более слитное, затем уже отсюда путем разграничения становятся известными начала и элементы. Поэтому надо итти от общего к подробностям. Именно вещь, взятая в целом, более знакома для чувства, общее же есть нечто целое, так как оно охватывает многое наподобие частей. То же известным образом происходит с именем и его смыслом: имя, например, круг, обозначает нечто целое и притом неопределенным образом, а определение разделяет его на частности, и дети первое время называют всех мужчин отцами, а женщин матерями, потом уже различают каждого в отдельности.

2

Необходимо признать, что существует или единое начало или многие, и если единое, то или неподвижное, как говорят Парменид и Мелисс, или подвижное, как говорят натурфилософы, считая первым началом одни воздух, другие воду; если же начал много, то они должны быть или в ограниченном количестве, или в безграничном, и если в ограниченном, но большем одного, то их или два, или три, или четыре, или какое-нибудь иное число, а если в безграничном, то они или таковы, как говорит Демокрит, т.е. все одного рода, но различны по облику и по виду, или что они противоположны. Сходным путем идут и те, которые исследуют все существующее в количественном отношении: они прежде все о рассматривают, является ли то, из чего состоит существующее, единым или многим, и если это многое, ограничено оно или безгранично; следовательно, и они ищут определенное начало и элемент, единое оно или многое. Однако рассмотрение вопроса, является ли сущее (бытие) единым и неподвижным, не относится к исследованию природы: как геометр не должен возражать тому, кто отрицает его начала, – это дело другой науки или общей всем, – так же и тот, кто занимается исследованием начал сущего: ведь одно "единое", и притом единое в таком виде, еще не будет началом. Начало есть начало чего-нибудь или каких-нибудь вещей. Рассматривать в таком виде "единое" (в качестве начала) – все равно, что вести рассуждение по поводу любого тезиса из числа тех, которые выставляют ради диспута, например, гераклитовского, или, например, если скажет кто-нибудь, что "сущее есть единый человек ", или вообще распутывать софизм. Нами же должно быть положено в основу, что природные существа, или все, или некоторые, подвижны: это ясно из индукции. А вместе с тем не следует опровергать все, а только когда делаются ложные выводы из начал; в противном случае опровергать не надо. Так, например, опровергнуть квадратуру круга, данную посредством сегментов, надлежит геометру, а квадратуру Антифонта – не его дело. Однако, хотя о природе они (т.е. Парменид и Мелисс) и не говорили, но апорий, связанных с природой, им приходилось касаться, поэтому хорошо будет немного поговорить о них, ведь такое рассмотрение имеет философский интерес. Для начала самым подходящим будет – так как "сущее" употребляется в различном значении – убедиться, в каком смысле говорят утверждающие, что "все есть единое": есть ли "все" сущность, или количество, или качество, и далее, есть ли "все" единая сущность, как, например, один человек, одна лошадь, одна душа, или это единое качество, как белое, теплое или другое в том же роде. Ведь все это сильно отличается друг от друга, и говорить так просто невозможно. Именно, если "все" будет и сущностью, и количеством, и качеством, будут ли они обособлены друг от друга или нет, – существующее будет многим. Если же "все" будет качеством или количеством, при наличии сущности или ее отсутствии, то получится нелепость, если нелепым можно назвать невозможное. Ибо ни одна из прочих категорий не существует в отдельности, кроме сущности: все они высказываются о подлежащем "сущность". Мелисс, с своей стороны, утверждает, что сущее (бытие) бесконечно. Значит, сущее есть нечто количественное, так как бесконечное относится к категории количества; сущности же, так же как качеству или свойству, невозможно быть бесконечным иначе как по совпадению (акцидентально), именно если одновременно они будут каким-нибудь количеством: ведь понятие бесконечного включает в себя количество, а не сущность или качество. Поэтому, если сущее будет и сущностью и количеством, то сущих будет два, а не одно; если только сущностью, то оно не будет бесконечным и вообще не будет иметь величины, иначе оно будет количеством. Далее, так как само "единое" употребляется подобно сущему в различном значении, то следует рассмотреть, в каком смысле они говорят, что "все есть единое". Единым называют и непрерывное, и неделимое, и вещи, у которых понятие сути бытия одно и то же, например, хмельной напиток и вино. Если поэтому единое непрерывно, оно будет многим, так как непрерывное делимо до бесконечности. (Возникает сомнение относительно части и целого-может быть, не по отношению к настоящему рассуждению, а само по себе, является ли и часть и целое единым или многим и в каком отношении единым или многим, и если многим, в каком отношении многим; то же и относительно частей, не связанных непрерывно; и далее, будет ли каждая часть образовывать по отношению к целому единое неделимое, так же, как части сами по отношению к себе.) Но если брать единое как неделимое, оно не будет ни качеством, ни количеством, и сущее не будет ни бесконечным, как утверждает Мелисс, ни конечным, как говорит Парменид, ибо неделимой является граница, а не ограниченное. Если же все существующее едино по смыслу, как, например, верхняя одежда и плащ, то выходит, что они повторяют известное изречение Гераклита, именно: одно и то же будет "быть добрым" и "быть злым", добрым и недобрым, следовательно, одно и то же и доброе и недоброе, и человек, и лошадь, – и речь у них будет не о том, что существующее едино, а ни о чем, и что быть качеством и быть количеством – одно и то же. Беспокоились и позднейшие из древних философов, как бы не оказалось у них одно и то же единым и многим. Поэтому одни, как Ликофрон, вычеркивали слово "есть", другие перестраивали обороты речи – например, человек не "есть белый", а "побелел", не "есть ходящий", а "ходит", – чтобы путем прибавления "есть" не сделать единое многим, как будто "единое" или "сущее" говорится только в одном смысле. Между тем существующее является многим или по понятию (например, одно дело быть белым, другое – быть образованным, а один и тот же предмет бывает и тем и другим, следовательно, единое есть многое) или вследствие разделения, как, например, целое и части. Отсюда уже у них стали возникать сомнения, они стали признавать, что единое есть многое, как будто невозможно, чтобы одно и то же было и единым и многим, конечно, не в смысле противопоставления; ведь единое существует и в потенции и энтелехиально.

3

Кто подходит к вопросу указанным образом, для того очевидна невозможность признать, что существующее есть "единое", и нетрудно опровергнуть основания, исходя из которых они доказывают это. Оба они, и Мелисс и Парменид, рассуждают эристически, так как берут ложные основания, и рассуждения их не дают правильных заключений. Рассуждение Мелисса значительно грубее и не вызывает никаких сомнений, но из одного нелепого положения вытекает все прочее, а это разобрать нетрудно. Что Мелисс делает ошибочные заключения, это ясно: он думает положить в основу, что если все возникшее имеет начало, то невозникшее его не имеет. Нелепо далее и то, что для всякой вещи он признает начало, но не для времени и не для возникновения не только простого, но и качественного, как будто никакого изменения не происходит сразу. Затем, на каком основании сущее неподвижно, если оно едино? Ведь часть его, будучи единой, вот эта вода движется сама в себе, почему так же не движется и "все"? Далее, почему не было бы качественного изменения? Но, конечно, сущее не может быть единым по виду, а только по материи, из которой образовано; в этом смысле некоторые натурфилософы и называют его единым, в первом же никогда: ведь человек иного вида, чем лошадь, как и противоположности отличаются друг от друга. Те же рассуждения применимы и к Пармениду и, может быть, некоторые другие, собственно к нему относящиеся. Опровержение сводится к тому, что, с одной стороны, он допускает ложное, с другой – не делает правильных заключений; допускает ложное, поскольку он берет "сущее" просто, тогда как оно имеет много значений; неправильно заключает потому, что если взять только белые предметы и обозначить единое белым, то все такие белые предметы будут многим, а не единым; ведь "белое" не будет единым ни вследствие непрерывности, ни по понятию. Ибо одно дело быть белым, другое – носителем белого: даже если кроме белого никакого отделимого свойства не будет, "белое" отлично от того, чему оно принадлежит, не потому, что оно отделимо, а по своему бытию. Но этого Парменид еще не видел. Для признающих "сущее единым" необходимо принять "единое " не только как обозначение сущего, по отношению к которому оно высказывается, но и как "сущее как таковое" и как "единое как таковое": ведь акциденция утверждается по отношению к какому-нибудь подлежащему, так что то, чему пришлось акцидентально "быть сущим", не будет сущим в собственном смысле (ибо оно отлично от сущего), следовательно, будет чем-то несущим: "сущее же как таковое", конечно, не будет принадлежать другому как свойство. Быть сущим не означает быть каким-нибудь определенным предметом, если только "сущее" не обозначает многого в том смысле, что каждое в отдельности будет существовать, – но ведь предположено, что сущее обозначает "единое". Если, таким образом, "сущее как таковое" ничему не принадлежит, а ему принадлежит все, почему "сущее как таковое" будет означать в большей мере "сущее", чем "не-сущее"? Ведь если "сущее как таковое" будет тожественно с "белым", а "быть белым" не значит быть "сущим как таковым" (так как "сущее" не может быть акциденцией белого, ибо нет "сущего", которое не было бы "сущим как таковым"), то, следовательно "белое" не существует-не в смысле "чего то не-сущего", а вообще "не-сущего". Следовательно, "сущее как таковое" будет не-сущим, ведь правильно сказать, что оно "белое", а белое значило "не-сущее". Таким образом, если белое обозначает также "сущее как таковое", то сущее обозначает многое. Но "сущее", если оно есть "сущее как таковое", не будет также иметь величины, так как у каждой из двух частей будет иное существование. Что "сущее как таковое" разделяется на другие определенные "сущие как таковые", это ясно и из понятия, например, если человек есть определенное "сущее как таковое", необходимо должно и животное быть определенным сущим "как таковым", и "двуногое ". Если они не будут "сущими как таковыми", они будут акциденциями или человека или другого подлежащего. Но это невозможно, ибо акциденцией называется следующее: или то, что может быть и не быть присущим чему-нибудь; или то, в понятие чего включен предмет, акциденцией которого оно является; или то, в чем заключается понятие предмета, которому она присуща; например, сидячее положение есть акциденция как нечто отделимое от человека, а в курносости включено понятие носа, поскольку мы говорим, что ему привелось быть впалым. Далее, акцидентально то, что содержится в определяющем понятии или в том, из чего последнее состоит, все то, в понятии чего не содержится понятие целого, например, в определении двуногого – определение человека или белого – белого человека. Если дело обстоит таким образом и человек явился двуногим по акциденции, то необходимо, чтобы "быть двуногим" было отделимо, так что человеку было бы возможно не быть двуногим (кроме того в понятие двуногого будет включено понятие человека, что, однако, невозможно, так как, наоборот, первое включается в понятие второго). Если "двуногое" и "животное" являются акциденциями чего-то другого и каждое из них не является определенным сущим как таковым, то человек будет из числа акциденций другого. Но определенное сущее как таковое не должно быть акциденцией ничему, и к предмету, к которому прилагаются оба признака, должно прилагаться и составленное из них. Следовательно, "все" состоит из неделимых. А некоторые соглашались с теми с другим рассуждением: с тем, что "все-единое", на том основании, что, если сущее обозначает единое, существует и не-сущее; с другим, исходящим из дихотомического деления, – путем установления неделимых величин. Очевидно, неправильно полагать, что если сущее обозначает единое и противоречивое этому утверждению суждение одновременно невозможно, то не будет ничего не-сущего: нет никаких препятствий для существования не абсолютно не-сущего, а чего-то несущего. Утверждать же, что все будет единым, если кроме "самого сущего" не будет ничего другого, бессмысленно. Кто же будет понимать "само сущее", если не как определенное "сущее как таковое"? А если это так, ничто не препятствует существовать многому, как было уже сказано. Итак, что не может быть сущее единым в указанном смысле, это ясно.

Об авторе

Аристотель

(384–322 гг. до н. э.)

Великий древнегреческий философ и естествоиспытатель, оказавший огромное влияние на все последующее развитие философской мысли. Родился в городе Стагира (Македония). В 367 г. до н. э. отправился в Афины, где стал учеником другого великого мыслителя — Платона и около 20 лет провел в его Академии. Будучи самым способным из учеников Платона, глубоко усвоившим его знания и идеи, Аристотель далеко не всегда был согласен со своим учителем. В 343 г. до н. э. стал наставником Александра, сына македонского царя Филиппа. В 331 г., когда Александр сам стал царем, знаменитым Александром Македонским, Аристотель вернулся в Афины и основал философскую школу (Ликей, или перипатетическую школу). В 323 г. философ, обвиненный в преступлении против религии, был вынужден покинуть Афины. Год спустя он умер на острове Эвбея.

В своей необычайно разносторонней деятельности Аристотель охватил почти все доступные для его времени отрасли знания. Во многие из них он внес новое и богатое содержание, а некоторые впервые создал. Он считается основателем логики, первым систематизатором диалектики, основоположником этики, социологии, психологии и многих отраслей естествознания, в том числе зоологии. Велики заслуги Аристотеля и в таких разных областях знания, как экономика, теория государства, эстетика, литературоведение и другие.