Коллектив авторов. Россия и мир:
вчера, сегодня, завтра: Проблемы психологии и образования

Оглавление

"Новые нищие": российская наука на рубеже тысячелетий и ее женские кадры(отрывок)

Н.Л.Пушкарёва
доктор исторических наук, профессор
Институт этнологии и антропологии РАН (г.Москва)

На рубеже XX в. и XXI в. в России произошла радикальная смена строя. Появилась, по сути, иная страна – так серьезны были последовавшие за "перестройкой" и развалом Советского Союза изменения в экономике, в культурных и нравственных ориентирах. Снизилась доля национального дохода, идущая на финансирование науки, уменьшившись настолько, что в 1997 г. он составил лишь 0,46 чем обычно направляется от национального дохода на развитие науки в США (2,75 чем в Швеции (31,5 семинаре по истории развития науки говорилось о том, чтобы "нужно добиться того, чтобы в начале XXI в. мы тратили на гражданскую науку порядка 1 дисциплинам: их обвинили в том, что никакого нового знания они не производят, но лишь имитируют работу и прогресс в ней. В итоге науку отделили от государства, как когда-то, в 1918 г., от государства отделили церковь. Ученые стали рабами той экономики, которую они теоретически, казалось бы, хорошо осмыслили, рабами новой модели общества, в которой ученые обслуживают элиту.

Бесспорно заметным является разрыв в передаче опыта и традиций от поколения к поколению: поколение "отцов" перестало быть образцом для новой генерации, передача духовного наследия затруднена. О послевоенном поколении ученых написано уже немало... Ядром их генерации являются люди 1920–1930-х годов рождения (число ученых, родившихся в 1941–1945 гг., крайне малочисленно). Научные работники старшего поколения, рекрутировавшиеся из всех слоев общества, в большинстве своем (65 дореволюционной России таковых было среди ученых до 90 13 черта именно российской демографической ситуации, в 1920-е гг. создавшей возможность для людей из "неученых" слоев прорваться в иные социальные страты). Послевоенное российское поколение ученых родилось преимущественно в городах (62 ных в сельской местности среди них немало – 36,5 даже говорили не все правильно, а выходили из института все более или менее подготовленными к научной работе"7. Настойчивость в учебе отличала их, особенно (после 1945 г.) фронтовиков: "Они и учились иначе, чем мы, упорно и целеустремленно, наверстывая упущенное".

Респонденты из числа ученых старшего поколения часто говорят "мы" вместо "я": это типично для поколения 60-летних, а более молодые непременно используют "я", поскольку индивидуальность для них важнее коллективной идентичности.

Как социальная группа ученые старшего поколения (и считающиеся таковыми в начале XXI в.) отнюдь не гомогенны: представители этой генерации весьма отличны по ценностным системам и ориентациям, их адаптивные возможности год от года снижаются, а отставание от нарастающего темпа жизни убыстряется. Тем не менее, они предпочитают не менять привычек и убеждений своей молодости.

В социально-психологическом плане это порождает "исторический конфликт поколений" в рамках академических институций. Особенно он заметен при обращении к вопросам финансирования научной деятельности – борьбе за гранты, финансовую поддержку: молодые постоянно, так сказать, "начинают и выигрывают".

Не секрет, что на место государственного финансирования науки на протяжении 1990-х гг. пришли различные западные фонды. На их долю в середине-конце 1990-х гг. пришлось около 10 время, к концу 1990-х окрепли российские фонды – РГНФ и РФФИ, однако они не могли тогда существенно подкрепить нищенские зарплаты российских ученых (в 1996 г., например, гранты РГНФ получило лишь 14 тыс. человек, гранты РФФИ – 50 тыс., но они были тогда небольшими). На первое место по значимости материальной поддержки выдвинулись западные фонды, прежде всего – Фонд К. и Дж.МакАртуров, Фонд Форда, Фонд Фулбрайта, в особенности же – Фонд "Открытое общество" (Фонд Сороса), который дал первую оценку активности российских ученых, сохранивших позиции в науке – "примерно 50 тыс. человек" (следует учесть, что далеко не все ученые, особенно в провинции, были осведомлены о конкурсе, проводившимся фондом, а информированные люди на местах не стремились сделать информацию о нем открытой).

Примечательно, что организованными группами ученых делались попытки добиться права каждого научного сотрудника в структурах РАН на "компенсацию в размере 10 минимальных размеров оплаты труда в год для оплаты научной литературы и научно-информационных услуг" (в том числе выделенных Интернет-линий), но не преуспели в этом. Грантовая система финансирования (а она стала вытеснять бюджетную – по грантам ученые получали многократно больше, чем по основному месту работы), стала порождать в науке закрытость, разрушение системы научных школ. Возникла немыслимая ранее ситуация, которую можно выразить тезисом "Ученый ученому – враг" или, по крайней мере, конкурент в получении крупной суммы денег.

По сравнению с ситуацией, отразившейся в эмпирических исследованиях социологов науки 1994 г., два последующих пилотажа (1998 г. и 2001 г.) показывали постепенное, достаточно медленное, но все же ухудшение основных показателей профессиональной эффективности ученых.

Вера ученых в позитивную трансформацию науки медленно, но неуклонно падала с начала 1990-х к началу XXI в. Число оптимистов, позитивно оценивающих преобразования, снизилось с 57 до 63 (РАН) усиливалось. Ученые во всех значимых институтах системы РАН отмечают постепенное понижение оценок качества научных результатов, получаемых в их научных коллективах (по сравнению с условным научным уровнем в той же области).

Все же, грубо обобщая, около половины сотрудников академических институтов оценивают состояние науки в целом в начале XXI в. как "удовлетворительное". Пока "новые русские" олигархи были готовы профинансировать лишь те исследования, которые обещали им самим получение прибыли, российские ученые продолжали заниматься "наукой как искусством" (как, собственно, привыкли), в то время, как в новую Россию приходило иное понимание науки – науки как бизнеса.

За десятилетие (1991–2001) в РФ возникла новая система элит и новые привилегии, основной из которых является разрешение делать то, что другим запрещается, извлекая из этого прибыль. Более мобильными оказались, естественно, руководители научных учреждений естественно-научного и технического профиля: именно эти "быстрые разумом Невтоны" первыми стали создавать совместные с Западом предприятия, свободно обналичивать средства, получать льготные кредиты и распоряжаться недвижимостью.

Гуманитарные науки в этом контексте "загрустили", поскольку враз оказались "неконвертируемыми". Советская эпоха воспитала в гуманитариях, зачастую имевших лишь два присутственных дня в неделю при очень хороших зарплатах, ощущение принадлежности к интеллектуальной элите. Новые реалии поставили их (гуманитариев России) в положение Элизы из знаменитой пьесы Бернарда Шоу "Пигмалион". Как известно, миссис Хиггинс упрекала в ней главного героя: "Ты дашь ей манеры и привычки светской дамы, но не дашь ей доходов светской дамы".

Ученые-гуманитарии в пост-советскую эпоху сохраняли манеры и привычки, доставшиеся с советских времен, но доходы их резко упали, оказавшись поначалу несопоставимыми с зарплатой даже продавцов в магазинах. Справедливости ради нужно сказать, что несправедливость соотношения интеллектуального потенциала, способностей и зарплаты отличает оплату труда не только в РФ, но и во многих странах Запада.

Очевидной привилегией ученых в постсоветскую эпоху остались лишь сравнительно продолжительные отпуска: согласно постановлению N191 от 20 сентября 1994 г. "О ежегодных отпусках научных работников, имеющих научную степень" были установлены ежегодные оплачиваемые отпуска имеющим ученую степень доктора наук – 48 рабочих дней, кандидата наук – 36 рабочих дней (с 2002 г. – в календарных, а не рабочих днях).

Политическая и экономическая элита новой России отказались признавать равной себе элиту научную.

Самой адаптированной группой через 15–20 лет после начала реформ стали проявлять себя бывшие представители академической науки, вовремя из нее ушедшие и оставившие далеко позади себя по уровню жизни и удовлетворенностью ею своих бывших научных руководителей. Что же касается тех, кто уйти из академической системы не решился, то они составили "наиболее социально уязвимую группу населения".

Женщин в ней оказалось предостаточно.

Почему? Вероятно, по причине традиционной приверженности россиянок к просветительской и воспитательной работе, а говоря шире и современным языком – гуманитарной деятельности. Женщины любят в нашей стране дарить "разумное, доброе, вечное" – их около 80 81 и научном обслуживании. Добавим к этому определенную систему ценностей, которую воспитывал в советских ученых (без различия пола) прежний режим. Гипертрофированный коллективизм, отсутствие должной заботы о закреплении приоритета и лицензировании открытий – все это было реалиями советской науки. Десятилетиями они ослабляли индивидуальную мотивацию, а подчас наносили ущерб самим же коллективным интересам.

Сложившаяся к концу XX в. ситуация в российской науке не могла не беспокоить не только научную общественность, но и тех экономистов, которые путем анализа сложившейся ситуации пытались просчитать и спрогнозировать перспективы на десятилетия. Сделанные в 1995 г. подсчеты ведущих статистиков РФ о расчете динамики затрат на науку в условиях инфляции убедительно доказали, что практически во всех научных организациях отмечено резкое снижение затрат не только на зарплаты ученым, но (что куда более опасно) на обновление и развитие материально-технической базы. В меньшей степени от этого пострадали, как утверждали авторы, гуманитарные институты РАН (чьи разработки и публикации составили на тот период лишь 7 внедрением новой техники в производство. За последние десять лет очевидно оказались разрушенными целые научные направления (особенно это касается научно-исследовательских институтов, связанных с оборонным комплексом). Многие фундаментальные направления научной деятельности поражены кризисом, ведь из сферы науки, в которой в 1991 г. работало свыше 1 млн. человек, ушло около трети сотрудников (в 1993 г. число научных работников составляло около 700 тыс.), в 1998 г. было открыто заявлено (в качестве комментариев к фактам оттока людей из науки), что "Россия вряд ли себе может позволить более 300 тыс. человек, занятых в сфере академической науки". Значительная часть оставшихся в академических стенах стала получать основной доход за пределами этих стен, вне науки как таковой. В этом контексте можно было бы вспомнить, что в истории русской научной мысли было немало ученых, которые не занимались наукой профессионально (как, например, К.Э.Циолковский) – но все же описанная ситуация является вынужденной.

Бывшая когда-то однородной "интеллигентская масса" оказалась раздробленной на отдельные группы. Радикально ориентированные слои интеллигенции (в том числе гуманитарной научной), как раз готовили те реформы, которые привели к власти согласную на них часть общества. Представители этих слоев (верхушечная часть) резко выделяются уровнем своим доходов, обеспеченностью материальными благами и удовлетворенностью жизнью. Они влиятельны, политически активны, принимают участие в выработке важных решений и, в известной степени, срослись в столицах с околономенклатурной и предпринимательской частью социума. Неудивительно в этом контексте и то, что абсолютное большинство современных собственников крупных и средних фирм, а в особенности банков, – выходцы из интеллигентских семей, обладатели научных степеней и званий. На предприятиях негосударственных форм собственности появились научные работники, получающие за свой научно-исследовательский труд "в разы" больше, чем их коллеги в государственных (бюджетных) учреждениях. В основном в число таких хорошо оплачиваемых "счастливчиков" попали те, кто вовремя понял, что смысл их научной работы будет отныне состоять не в поисках научной истины (как того требует фундаментальная наука), а в том, что отныне необходимо превратиться в "инструмен – талиста", способного искать вознаграждение за истину, которую сможет добыть.