|
Оглавление
Русское "раннехристианское" храмостроение (отрывок)
Русское "раннехристианское" храмостроение в контексте вероисповеднических
"моделей" Киевской Руси Т.Н.Вятчанина Русское "раннехристианское" храмостроение обладает рядом парадоксальных черт, продолжающих возбуждать исследовательский интерес. Среди них – грандиозный масштаб и поразительно высокий уровень архитектуры "новоначальных" русских храмов – профессиональный, художественный, семантико-образный, который не только в дальнейшем не повторился в зодчестве Древней Руси, но уже был редкостью и в самой Византии. Другая интригующая черта этих храмов – обращение к архитектурным приемам и образам, ставшим архаичными уже для самой византийской архитектуры, своего рода ранневизантийские реминисценции через голову современной традиции. На эту тему уже существует немало серьезных исследований, и все же ее никак нельзя считать закрытой, так как по-прежнему велик дискуссионный накал. Мы предлагаем рассмотреть феномен этого зодчества еще с одной точки зрения, пока еще слабо актуализированной в наших исследованиях, с точки зрения вероисповеднической парадигмы, то есть особенностей духовно-религиозного сознания и той "модели веры", той исторической индивидуальности ее исповедания, которая была свойственна этому времени и которая могла так или иначе влиять на храмоздательный процесс. Такая точка зрения представляется более чем органичной для этого времени, так как шел процесс христианизации Руси, и сама архитектура (особенно каменная) существовала в основном в форме производного от него процесса храмостроения. Взгляд на нее сквозь призму вероисповеднической мотивации может внести свои коррективы в наши о ней представления. Не менее интересна, конечно, и обратная связь, а именно информация, которую дает и свидетельствует об особенностях "модели веры" сам язык архитектуры. Храмостроение, как известно, появляется на Руси вместе с христианством; каменное храмостроение – со времени ее официального крещения при князе Владимире в конце X в. Принимает его Русь, как и само вероисповедание, из рук Византии в "готовом виде", во всяком случае, на стартовой точке своей христианской истории. Сложнее рассуждать о духовном сознании в его христианском понимании и вообще о духовности как таковой на Руси этого периода. Русь только начала свое знакомство с христианством. Духовность (или, по крайней мере, ее развитая философско-религиозная интуиция) в языческом варианте, как это было в позднеантичном мире, также отсутствовала здесь в силу неразвитости у восточных славян самой языческой культуры. "Вся духовность древних славян, – по мнению В.В.Бычкова, – выражалась в достаточно примитивных религиозных верованиях, связанных с культом природных сил и явлений". Только через христианство произошло откровение для славян духовного начала в человеке и в жизни. На момент же его принятия их мировоззренческое сознание должно было определяться по преимуществу материально-телесной стороной, по мнению того же исследователя. А.Карташев, утверждает, что русское язычество "только еще переступало первые пороги мифологической эволюции: переходило от чистого физического политеизма и шаманизма к воплощению обожествляемых сил природы в образах животных и, наконец, человека". Отец Г.Флоровский, несколько в ином ключе подходя к этой проблеме, намечает круг "духовно-психологических апорий" становления "русского духа" при переходе к христианству. Это – "неоформленность душевной стихии", "мечтательность и воображение", чрезмерная "поэтичность", которой предстоял путь "от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от воображения и рассуждения к цельности духовной жизни, опыта и видения, от "психического" к "пневматическому"". В такой духовный (точнее, "бездуховный") климат приходит на Русь каменное храмостроение – приходит из Византии, художественная культура которой изощрилась за многие века своего развития в запечатлении именно духовного начала в самых разных его категориях и в самых высокоразвитых художественных формах. Историческая "интрига" встречи этих двух столь неравных, по сути противоположных культур, давно отмечена и обсуждается в науке. Архитектура оказывается "на переднем крае" этого процесса: и в миссионерской функции, и в плане быстрого культурного восприятия. Возведение храмов стало одной из существеннейших компонент процесса обращения страны в новую религию. По свидетельству летописцев, практически везде, где появлялись христианские миссионеры, все начиналось с сокрушения идолов и возведения на месте языческих капищ христианских храмов. "Тогда начал мрак идольский от нас отходить, и зори благоверия явились....Капища разрушались, а церкви возводились, идолы сокрушались, а иконы святых являлись". Храмостроение вменялось в одну из первейших христианских добродетелей русским князьям Владимиру и Ярославу, равно как и их потомкам. Так, митрополит Иларион в своем "Слове о законе и благодати" говорит, обращаясь к князю Владимиру: "Добрый и верный свидетель – сын твой Георгий, которого Господь создал преемником твоему владычеству: не нарушающим твоих уставов, но утверждающим; не умаляющим хранилищ твоего благоверия, но умножающим; не на словах, но (на деле) доводящим до конца, что тобою не окончено, как Соломон (дела) Давида. Он создал Дом Божий, великий, святой Премудрости (Его) на святость и освящение града твоего и украсил его всякой красотой: златом и серебром, и каменьями дорогими, и сосудами священными – такую церковь дивную и славную среди всех соседних народов, что другой (такой) же не отыщется во всей полунощи земной, от востока до запада". Как уже упоминалось выше, архитектурный размах и уровень первых русских христианских храмов был поразительно высок. Пытаясь понять это явление, попробуем подробнее разобраться в особенностях религиозных настроений и потребностей того времени. Думается, будет верным характеризовать этот период в истории русской христианской жизни (конецX – первая половина XI в.) как апостольский. По наблюдениям разных ее исследователей, именно так ощущали и "позиционировали" себя первые носители христианства на Руси. Эти немногие избранные относились к самой верхушке общества – сам князь Владимир, его дети и соправители, первые иерархи, крестившие русских. "Апостолоподобие" и даже "христоподобие" (уподобление Христу), как это видно из летописей и житий Владимира, представлялись идеалами христианского совершенства в то время. Приобщение к учению, несение его в мир и просвещение язычников, обращение их в истинную веру любыми средствами – эти деяния в первую очередь почитались за верное служение Богу, за христианские подвиги. В этом свете являлась князьям-"апостолам" и храмоздательная деятельность. Храмы были вторым после книг источником и средством христианского просвещения в тогдашней миссионерской практике. Если книги поучали словом Божьим, то храмы "благовествовали" образами – наглядно и общедоступно. Роль и статус этих храмовых образов для христианизации Руси были особенно высоки, на них возлагалась своего рода специальная ответственность. Достаточно вспомнить летописное повествование Нестора об избрании князем Владимиром религии для своего государства, чтобы понять, что великолепие храмовой архитектуры и богослужения, причем именно в византийском варианте, по существу стало одним из приоритетных факторов, и даже условий, обращения Руси в христианство, а не в какое-либо другое вероисповедание. Даже если подвергнуть сомнению полную историческую достоверность рассказа Нестора, то несомненен и показателен сам образ мысли, явленный через его свидетельства. В этот образ мысли входит понятие о красоте оформления богослужения как своего рода гаранта истинности вероисповедания. Крайне невыгодно отозвались они о богослужении болгарском; не одобрили и богослужения немцев, заметивши, что в храмах немецких служб много, а красоты никакой. "Но когда пришли мы к грекам, – продолжали послы, – нас ввели туда, где служат они Богу своему, и мы не знаем: на небе ли мы находились или на земле, потому что на земле нет такого вида и красоты (курсив везде мой. – Т.В.), и мы не в состоянии их описать; знаем только, что там с людьми обитает Бог и что богослужение греческое лучше всех других. Забыть этой красоты мы не можем, ибо всякий человек, вкусив сладкого, отвращается от горького; так и мы не имамы зде быти, не хочем оставаться в древней языческой вере". Красота храма и богослужения оценивается как неоспоримое свидетельство присутствия истинного Бога. Красота греческого храма и греческого богослужения свидетельствует о присутствии истинного Бога именно у них. Раз узнав о ее существовании, никакой возврат к "горькому" прошлому невозможен и неприемлем. Уже в этом летописном образце (исключительно весомом по своей исторической значимости) достаточно ясно обозначаются черты будущей храмоздательной парадигмы: – первые христианские храмы Киевской Руси должны были стать абсолютно новой данностью (сродни священным книгам); – они должны были обладать красотой и образным подобием греческим храмам (причем самым грандиозным и великолепным из них – ведь послы посещали Софию Константинопольскую); – они должны были быть программно противопоставлены всему прежде бывшему на Руси. Такая исходная установка помогает многое уяснить в характере русского "раннехристианского" храмоздания – в частности, почему ее создавали конкретно константинопольские мастера и почему был взят размах и уровень великолепия, уже не свойственный даже самой византийской архитектуре к тому времени. С другой стороны, в эту парадигму никак не укладывается связь с собственной языческой традицией, предполагаемая некоторыми исследователями – во всяком случае, на программном уровне. Для заказчиков-христиан это было бы своего рода "оборачиванием назад", что прямо противоречит христианской истине, провозглашаемой уже в чине крещения. Попутно хотелось бы отметить еще одно следствие, вытекающее из подобной установки – принципиальную непричастность ранней русской храмовой архитектуры к каким-либо иным, кроме греческих, влияниям (болгарским, моравским и пр.). Они имели место в развитии русской книжности, возможно в религиозной политике, по мнению некоторых историков, но вряд ли могли быть востребованы русской архитектурой того времени, конкретно сориентированной в другом направлении. Первым достаточно зрелым архитектурным феноменом на Руси, который имеет прямое отношение к нашей тематике, были Софийские храмы Ярослава Мудрого в Киеве, Новгороде, Полоцке (рис.:fig1) Они составляют единую группу в архитектуре XI в. и единое явление в истории русской культуры. Центральным памятником этой группы, ставшим образцом для двух остальных, является Софийский собор в Киеве. Хотя эти соборы имели различия в архитектурном решении, подробно исследованные А.И.Комечем, П.А.Раппопортом и рядом других ученых, мы будем рассматривать те факторы их архитектуры, которые их роднили. Прежде всего это относится к храмам Софии Киева и Новгорода, так как от Полоцкой Софии до нас дошло только плановое решение. Итак, Софийский собор в Киеве был построен в 1037 г., о чем сообщает запись в Лаврентьевской летописи под 1037 г.: "Заложи Ярослав город великий, у него же града суть Златая врата; заложи же и церковь Святыя Софья, метрополью..." Строителями Софийского собора в Киеве, равно как в Новгороде и Полоцке, были константинопольские мастера, о чем свидетельствуют, кроме всего прочего, типично византийские строительно-технические и художественные приемы (рис.:fig2). Исследователи этого памятника склонны, как правило, к самой высокой оценке его места в национальной традиции, хотя мнения их довольно существенно расходятся. "Строительство конца X – начала XI в. выглядит спорадическим, – пишет А.И.Комеч, – в то время как София Киевская является масштабной и решительной модификацией русскими зодчими византийских идей, что означало рождение непрерывной и устойчивой местной художественной традиции". Более скромную роль национальным профессиональным "кадрам" в строительстве храма отводит П.А.Раппопорт. "Строительная техника и архитектурные формы Софийского собора не оставляют сомнений в том, что строители прибыли из Константинополя и отражают традиции столичной византийской архитектуры. Однако огромный размах произведенных работ нельзя было осуществить силами одних только приезжих мастеров, а это позволяет думать, что к делу были широко привлечены и русские строители....К окончанию строительства... киевская артель несомненно стала уже отлаженным механизмом, в котором наряду с греками значительную роль должны были играть и их русские ученики". "Модификацию" современных византийских стандартов в киевском храме он оставляет за греками, выполнявшими заказ с иным "социальным содержанием". В.П.Орфинский, со своей стороны, считает эту "модификацию" делом рук самого киевского князя Ярослава Мудрого. Исходя из похвалы митрополита Илариона храмоздательному делу Ярослава, он предполагает, что "участие великого князя киевского в создании храма Софии не ограничивалось формированием функциональной программы, предопределившей сооружение просторных хоров и включение в структуру культовой постройки "мирских" помещений, но и охватывало художественно-образные проблемы". Появление архитектурных черт, отличающих киевский храм от византийских – многоглавие, высотность, "ячеистость" композиционной структуры – он считает "целенаправленной "славянизацией" образных характеристик храмов" с опорой на "довизантийские воспоминания": языческие традиции и представления, деревянную новгородскую Софию "о 13 главах", и связывает ее с антивизантийскими настроениями князя в тот период. Мы, со своей точки зрения, не склонны разделять русско-славянские версии создания архитектуры храма, тем более на столь высоком уровне, как художественно-образный. Во-первых, сознательная ориентация на дохристианские идеи и постройки, как мы пытались показать выше, в первых христианских храмах на Руси существовать не могла. Та или иная дохристианская идея могла бы существовать в сознании русских строителей как некая норма профессионального мышления, как "умственное обыкновение", свойственное данной культуре. Именно как неосознанная норма, а не как программа, такая идея могла определенным образом отразиться на постройке. Проблема, однако, в том, что для этого нужно было бы, чтобы весь замысел, весь проект храма принадлежал русским строителям, а это кажется маловероятным. В Киеве 1010Нх гг. каменное строительство отсутствовало. "Мастера, строившие Десятинную церковь, давно завершили работу и, видимо, вернулись назад в "греки"". До 1030Нх гг. мы знаем на Руси только одну каменную постройку – небольшую Богородичную церковь в Тмутаракани. У русских мастеров не могло быть опыта для самостоятельного возведения такого сложного и достаточно необычного сооружения, как Софийский собор. Предположение же, что пирамидальный силуэт, многоглавие и другие архитектурно-художественные характеристики храма могли быть обозначены в княжеском заказе, кажется маловероятным. Для этого князь должен был бы прекрасно ориентироваться в тонкостях только что пришедшего на Русь византийского зодчества и быть готовым сознательно противопоставить ему какую-то свою композиционную программу. В подобном предположении есть явная модернизация, приписывание князю наших знаний и нашего понимания проблемы. Более логичным выглядит предположение, объясняющее новшества формы особенностями заказа, не содержавшими собственно художественных задач, тем более что художественный аспект как таковой в средневековом искусстве еще не был выделен из общего сакрально-функционального целого. Он был составной частью (а часто и следствием) символико-образного замысла произведения. Среди этих особенностей заказа – отмечавшаяся многими исследователями потребность в обширных хорах многофункционального назначения, обширных галереях, где, помимо лестничных башен, могли располагаться столь актуальные для того периода крещальни, по аналогии с Десятинной церковью и Спасским собором в Чернигове. Однако гораздо более фундаментальным для формообразования этого храма, а вслед за ним и всей Софийской "группы", мы полагаем такой сущностный фактор в программировании этого храма, как посвящение св.Софии. Это было и богословской основой создаваемого архитектурного образа, и адресной ориентацией на архитектурный образец, причем последнее, видимо, и было конкретизацией первого. Рассмотрим это подробнее. Св.София Премудрость Божья знаменует собой не какое-либо отдельное лицо или персонаж христианского учения, а самую высшую и универсальную его идею. В устах современника так звучит представление о ней: "Велика есть мудрость; ведь и Соломон, прославляя ее, говорил: "Я, премудрость, вселила свет и разум, и смысл я призвала. Страх Господень... Мои советы, моя мудрость, мое утверждение, моя сила. Мною цесари царствуют, а сильные узаконяют правду... Любящих меня люблю, ищущие меня найдут благодать"" ("Повесть временных лет", 1037). Храмовые посвящения св.Софии, как самой "просветительной" христианской категории, были характерны, как правило, именно для начального периода обращения в христианство – как знаменование нисхождения нового учения, торжества новой веры. Так было и в самой Византии, прежде всего в ее верховном храме. К моменту строительства русского митрополичьего храма для самой Византии это посвящение стало уже уникальным – более распространенным был культ Богородицы, что отразилось в строительстве Десятинной церкви. В самой Руси XI в. авторитет Божественной Премудрости, как это явствует из письменных источников, был очень высок. Она прославлялась в разных видах – и в книжном учении, и в храмовом строительстве. В последнем – достаточно очевидна реминисценция с ранневизантийскими временами, а точнее – обращение как к образцу к юстиниановской Софии Константинопольской. "Укрепився же на княжении (Ярослав) обнови град Киев и созда Церковь велику и предивну святыя Софии, сиречь Премудрости Божия, от камени по подобию Константинопольская, точию меньшую от нея", – сообщает летопись XVII в. То, что эта ассоциация все еще жива в источнике XVII в., позволяет предполагать устойчивость этой идеи, ее закрепленность в древнерусском сознании. Кроме посвящения, киевский храм перенимает тот особый вариант богослужебного устава, который был принят в "великой церкви". Вполне естественно предположить, что и храмовое оформление Софии Константинопольской, ее архитектурно-художественный облик, также становится предметом подражания, тем более учитывая его "решающее" воздействие в русском религиозном выборе, по мнению современников. Видимо, для этой стадии русского христианского сознания, еще только нарождающегося, была характерна контаминация этого храма с самим вероисповеданием. В чем же проявилось формообразующее влияние этого образца на архитектуру киевского храма? Какую сферу в его восприятии можно считать приоритетной? Ведь ни по своей объемно-плановой структуре, ни по тектонической разработке киевский храм не повторяет константинопольского образца. Мы склоняемся к тому, что это прежде всего была сфера образа. Во-первых, трудно предположить, что на Руси, не знавшей ни каменного, ни христианского храмового строительства, был возможен дифференцированный подход к формам византийских храмов – на уровне конструктивных, типологических, тектонических особенностей. Тем более надо учитывать, что сам заказчик никогда не был в Царьграде и мог формировать свои представления об образце (а соответственно и заказ) только из описаний и рассказов, то есть в достаточно общем и сугубо образно-символическом плане. Во-вторых, сама категория образа в системе византийской мысли существенно отличалась от современного ее понимания, прежде всего по степени своей семантической и философской нагруженности. Теория образа была одной из основ византийского богословия. Это была далеко не художественно-эстетическая категория, как в наше время, а категория онтологическая и познавательная. Образно-символическое отражение первопричины ("неподражаемое подражание") – было у византийских мыслителей важнейшим этапом на пути постижения истины. Образным ядром константинопольской Софии было пространственное разделение храма на центральную часть, – увенчанную световым куполом, окруженную ритмичными аркадами, сверкающую драгоценным декором и порождающую, по выражению Комеча, "ощущение общего принципа охватывающей балдахинной структуры", – и окружающее ее более дробное, но обширное пространство боковых нефов с хорами. Очень важен огромный масштаб сооружения. Причем киевская София при гораздо меньших абсолютных размерах должна была восприниматься на Руси того времени, учитывая полное отсутствие здесь какой-либо хоть отчасти сопоставимой архитектурной среды, не менее, а то и более величественной, чем сама константинопольская София представлялась грекам... |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||