|
Иногда важно, «кто говорит». Ярослав Шимов, автор небольшого сборника очерков и статей "Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий", — постоянный сотрудник русской службы радио «Свобода». Живет он, соответственно, в Праге и считает себя «среднеевропейцем». Эта скромная позиция — говорить «из Праги» — все-таки не то же самое, что вещать из Лондона, Нью-Йорка или какого-нибудь другого места с устойчивым «учительным» статусом, — здесь оказалась неожиданно удобной. Несмотря на свое осознанное и последовательное «западничество» (впрочем, отнюдь не либеральное), взгляд Шимова на проблемы и перспективы региона трезв и спокоен. Книжку можно уверенно рекомендовать людям самых несходных политических воззрений: «гнев и пристрастие» удачно уравновешены, ничто не раздражает — во всяком случае, настолько, чтобы рвать и метать.
Предлагаемый автором подход к теме таков. "Центральная Европа" (Mitteleuropa) — это кладбище (можно сказать резче — свалка) неудачных (или, в лучшем случае, полуудачных — как Австрийская империя) геополитических проектов. По большей части эти проекты навязывались центральноевропейцам извне, в меньшей мере — сочинялись "на месте", но общим итогом неизменно оказывалось отсутствие результата: несмотря на интересные перспективы, ни один из проектов не был доведен до сколько-нибудь внятной стадии реализации, до "сбора урожая", будучи вытесненным другим проектом.
Два самых ярких очерка в книге посвящены как раз двум таким проектам: Австрии императора Иосифа Второго и Венгрии времен мировых войн. Герои выбраны со вкусом: прагматик, облеченный властью — и мечтатель-утопист, волею судеб оказавшийся во главе «оппозиционных сил». Общим является одно: неудача конструктивной части проекта, «всё зря». И не то чтобы почвы были неплодородны — скорее, плоды никак не успевали созреть. Зато остались горы перекопанной земли, в том числе и в буквальном смысле слова — смотри главу о территориальных спорах в Центральной Европе, где выясняется, что большая часть таковых являются «последствиями чужой истории».
Из этого следуют две взаимоисключающие, казалось бы, характеристики стран региона: самобытность и вторичность. Вторичность — поскольку Mitteleuropa никогда не дорастала до "самостоятельного исторического творчества" в каком бы то ни было смысле. Самобытность — поскольку столкновения проектов порождали интереснейшие коллизии (зачастую, правда, с налетом химеричности). Это сочетание порождает особую "центральноевропейскую мечту", которую можно выразить так: «мы готовы присоединиться к той силе, которая, наконец, оставит нас в покое». Желание, неисполнимое даже теоретически (ибо оно противоречиво в себе) — но очень понятное «по жизни». Этим радикальным конформизмом можно объяснить, например, нынешнюю центральноевропейскую политику: при всем желании как можно скорее «вернуться в Европу» центральноевропейцы (чехи, словаки, поляки, венгры и проч.) во всех важных вопросах следуют за Америкой, даже рискуя вызвать гнев «старых почтенных европейцев». Америка прельстила пражских и варшавских обывателей (в том числе и тех, которые заседают в парламентах) именно декларативным отсутствием «интересных планов»: «они ничего не хотят из нас делать». Напротив, Россия для Центральной Европы — это источник всяческого зла, причем не только того, которое им причинила она сама, но и того, которое им причинили из-за нее. Логика здесь такая: «если бы не эти русские на Востоке, с нами обращались бы куда лучше». Те же поляки, отлично зная, кто и когда делил и захватывал Польшу, ненавидят за это русских — но не немцев, которых они «готовы понять»… Кстати, не надо забывать, что именно центральноевропейцы, дорвавшиеся до власти на Западе, стали апостолами антисоветизма и русофобии (точнее, антисоветизма как русофобии). Достаточно вспомнить колоритного Бжезинского или ту же мадам Олбрайт.
Другим следствием той же «центральноевропейской мечты» является подчеркнутая, почти комическая «буржуазность» соответствующих культур, «пиво и колбаса как национальная идея». Не следует, кстати, путать это с тем мазохистским консюмеризмом, который охватил Россию девяностых. Русские, даже одержимые желанием «все отдать за колбасу», на самом деле видят в этой колбасе нечто иное — скажем, символ успеха или приобщености к "чему-то большему". Но искренне и честно желать «просто пива и просто колбасы» вместо «большего» — это нам непонятно до сих пор... Что же касается Запада, то он — при всем внимании к такого рода вещам — никогда не ставил их слишком высоко: его интересовали предметы более глобальные и дорогостоящие.
Есть немецкая сказка о «счастливчике Гансе» — туповатом парне, который шел незнамо куда и нашел на дороге мешок золота. Потом он обменял его на коня, коня на корову, корову на свинью, свинью на курицу, курицу на точильный камень, а точильный камень — тяжелый и неудобный — попросту утопил в колодце, чтобы не тащить его дальше. Похоже на то, что Ганс шел с Запада на Восток: золото он нашел, как водится, на берегу Рейна, а камень сбросил с плеч на российской границе (очень русский жест). «Центральной Европе» здесь соответствует серединка байки: в Венгрии Ганс менял корову, в Польше — свинью, где-то в районе Галиции настал черед курочки… Скучно...
Книгу завершает очерк о Вацлаве Гавеле — возможно, первом самобытном центральноевропейском политике, который достиг успеха. Автор (которому, кажется, сей персонаж не слишком симпатичен) осторожно, но недвусмысленно демонстрирует механизм этого успеха: по сути дела, Гавел первым «провел в жизнь» центральноевропейскую идею как таковую. Завсегдатай кафешек и ночных ресторанчиков, посредственный драматург (приведенные в очерке цитаты из его «абсурдистских» пьес невозможно читать без зевоты), впоследствии — неяркий диссидент, любимец чешского «болота» (внешне лояльного, но внутренне готового к измене «народной демократии»), ловкий интриган (в нужный момент вскарабкавшийся на место «Первого Чеха»), картонный президент, обожающий длинные речи о месте Чехии в Европе (и, разумеется, об отсутствии такового места для России), этот человек являет собой «истинного центральноевропейца в его высшем развитии».
В заключении позволим себе воспроизвести вкусную цитату из детского дневника Гавела, не без ехидства включенную автором в текст, и блестяще иллюстрирующую обрисованное выше центральноевропейское отношение к «Большой Истории». «9 мая 1945 года. После полудня немцы отступали через наше село… Мы очень испугались. Думаю, что взрослые тоже. Мне очень захотелось оказаться где-нибудь в Австралии. Ивечек обкакался».
Ярослав Шимов. Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий. - М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры»
|