Гайденко П.П. Эволюция понятия науки:
Становление и развитие первых научных программ. Изд. стереотип.

Оглавление

Введение

Исследование эволюции понятия "наука" предполагает изучение широкого круга вопросов, связанных с рефлексией науки относительно собственного содержания и способов его удостоверения, предмета и методов научного познания, а также целей, которые ставят перед собой ученые, и задач, которые они решают. Такое исследование не может быть сведено к анализу только узкотерминологического значения понятия "наука" и его изменения в ходе исторического развития. Но и в этом случае в каждую историческую эпоху необходимо привлечь широкий теоретический и культурно-исторический контексты: ведь в каждый исторический период в понятии науки выражается самосознание науки, в нем воплощено исторически обусловленное понимание идеала научного знания, способов его обоснования, целей и средств – одним словом, всего того, что отличает науку от других форм общественного сознания. Раскрыть содержание понятия науки, а тем более его эволюцию невозможно, не обращаясь как к конкретному анализу истории самой науки, так и к более широкой системе связей между наукой и обществом, наукой и культурой: наука живет и развивается в тесном контакте с культурно-историческим целым.

Такое рассмотрение, однако, осложняется тем, что наука и культура – это не два различных, внеположных друг другу объекта: наука – тоже явление культуры; научное познание представляет собой один из аспектов культурного творчества, в той или иной степени всегда, а в определенные эпохи особенно сильно влияющий на характер культуры и социальную структуру в целом. Это влияние ощутимо усиливается по мере превращения науки в непосредственную производительную силу.

Проблема связи науки и культуры все больше выдвигается на первый план по мере того, как становится очевидной односторонность и неудовлетворительность тех двух методологических подходов к анализу науки, которые обычно называют интерналистским и экстерналистским. Первый требует при изучении истории науки исходить исключительно из имманентных законов развития знания, второй предполагает, что изменения в науке определяются чисто внешними по отношению к знанию факторами.

Рассмотрение науки в системе культуры, на наш взгляд, позволяет избежать одностороннего подхода и показать, каким образом осуществляется взаимодействие, "обмен веществ", между наукой и обществом и в то же время сохраняется специфика научного знания.

Историк науки имеет дело с развивающимся объектом. Изучение любого развивающегося объекта требует применения исторического метода. На первый взгляд, дело обстоит не так уж плохо: в распоряжении исследователя, изучающего место и функцию науки в системе культуры, имеются достаточно разработанные отрасли знания – история науки и история культуры. Последняя представлена как общими, так и специальными работами: историей искусства (различных искусств), религии, права, политических форм и политических учений и т.д. Казалось бы, достаточно сопоставить между собой отдельные этапы в развитии искусства, права и т.д. с соответствующими этапами в развитии науки, установить аналогии стиля научного мышления с господствующим художественным стилем эпохи, с ее экономикой, политическими институтами – и вопрос будет решен.

В действительности задача намного сложнее. Правда, такого рода внешние аналогии могут быть интересными и полезными для исследователя, ибо они иногда играют в науке эвристическую роль. Но, как и всякие аналогии, они не могут дать достоверного знания и вскрыть внутренний механизм взаимосвязи науки и других сфер культурной жизни эпохи. Аналогии только ставят вопрос, но не дают на него ответа. Обнаружение внешней аналогии, а она далеко не всегда имеет место, так как стиль научного мышления иногда внешне не соответствует художественному стилю данной эпохи, – это только начало работы, а не ее завершение.

Так, например, можно заметить аналогию между особенностями научного мышления Аристотеля и его школы, с одной стороны, и спецификой новоаттической комедии, складывающейся в тот же период, в III в. до н.э. (образец ее дал Менандр), – с другой. В самом деле, Аристотель является творцом первой в истории классификации животных, а также политических форм и форм логического мышления. Его внимание привлекает не только всеобщее и "высокое", как это мы видим, например, в школе Платона, но и все частное и "низкое": он с таким же интересом изучает строение червя и моллюска, как и движение неба и небесных светил. Все богатство и многообразие мира заслуживает, с его точки зрения, тщательного описания и изучения. Аналогично аттическую комедию отличает от трагедий Эсхила или Софокла стремление к обрисовке бытовых характеров, интерес к частной жизни во всем разнообразии ее проявлений. Отметим также, что научная работа Теофраста, ученика Аристотеля посвященная описанию различных человеческих типов ("Характеры"), по своему стилю и направленности интереса чрезвычайно близка к "Мимиямбам" писателя III в. до н.э. Герода, который ставил перед собой не научную, а художественную задачу.

Для того чтобы такого рода аналогии не оставались только внешними, необходимо серьезное проникновение во внутреннюю логику мышления ученого, с одной стороны, и структуру стилеобразующего сознания исторической эпохи – с другой. А стилеобразующее сознание не может быть понято как простая сумма тех или иных отдельных проявлений культуры, оно есть целостность умонастроения и миропонимания, которая пронизывает собой все сферы человеческой деятельности и накладывает свою печать на продукты как материальной, так и духовной культуры.

В свою очередь и раскрытие внутренней логики научного познания предполагает тщательный анализ той сложной системы, какой является наука. Если взять естественнонаучное знание в самой общей форме, то можно выделить следующие его компоненты: эмпирический базис, или предметную область теории; саму теорию, представляющую собой цепочку взаимосвязанных положений (законов), между которыми не должно быть противоречия; математический аппарат теории; экспериментально-измерительную деятельность. Все эти компоненты внутренне тесно связаны между собой. Так, необходимо, чтобы следствия, определенным образом (с помощью специальных методов и правил) полученные из законов теории, объясняли и предсказывали те факты, которые составляют предметную область теории и уже на этом основании не могут быть просто любыми эмпирическими фактами. Теория должна определять, далее, что и как надо наблюдать, какие именно величины необходимо измерять и как осуществить процедуру эксперимента и измерения. В системе научного знания именно теории принадлежит определяющая роль по отношению как к предметной области исследования, так и к математическому аппарату и, наконец, к методике и технике измерения.

Естественно возникают вопросы: какие из перечисленных компонентов научного знания следует сопоставлять с явлениями культуры и каким образом осуществлять это сопоставление? Как избежать слишком большого числа возможных сопоставлений и уберечься от их произвольного характера, основанного на совершенно случайных признаках? Поскольку определяющим моментом в естественнонаучном знании является именно теория, то ее-то, видимо, и надо прежде всего сделать объектом изучения в системе культурно-исторического целого. Но тут возникает некоторое затруднение. Дело в том, что теория отнюдь не внешним образом связана с математическим аппаратом, методикой эксперимента и измерения и предметной областью исследования (наблюдаемыми фактами). Единство всех этих моментов определяет саму структуру теории, так что связь положений теории носит логический характер и определяется "изнутри" данной теории. Именно поэтому те историки и философы науки, которые брали теорию в качестве "единицы анализа" развивающегося знания, часто приходили к утверждению чисто имманентного характера развития науки, не нуждающейся якобы ни в каких иных, внешних логике самой теории, объяснениях ее эволюции.

Однако в результате исследований в области истории науки, философии науки и науковедения в XX в. был обнаружен особый пласт в научных теориях, а именно наличие во всякой научной теории таких утверждений и допущений, которые в рамках самих этих теорий не доказываются, а принимаются как некоторые само собой разумеющиеся предпосылки. Но эти предпосылки играют в теории такую важную роль, что устранение их или пересмотр влекут за собой и пересмотр, отмену данной теории. Каждая научная теория предполагает свой идеал объяснения, доказательности и организации знания, который из самой теории не выводится, а, напротив, определяет ее собою. Такого рода идеалы, как отмечает В.С.Степин, "уходят корнями в культуру эпохи и, по-видимому, во многом определены сложившимися на каждом историческом этапе развития общества формами духовного производства (анализ этой обусловленности является особой и чрезвычайно важной задачей)".

В современной философской литературе по логике и методологии науки как у нас, так и за рубежом постепенно сформировалось еще одно понятие, отличное от понятия научной теории, а именно понятие научной, или исследовательской, программы. Именно в рамках научной программы формулируются самые общие базисные положения научной теории, ее важнейшие предпосылки; именно программа задает идеал научного объяснения и организации знания, а также формулирует условия, при выполнении которых знание рассматривается как достоверное и доказанное. Научная теория, таким образом, всегда вырастает на фундаменте определенной научной программы. Причем в рамках одной программы могут возникать две и более теорий.

Но что же представляет собой научная программа и почему вообще возникло это понятие?

Одной из причин, вызвавших к жизни это понятие, было, по-видимому, обнаружение существенных переломов в развитии естествознания, получивших название научных революций, которые оказалось невозможным объяснить с помощью только внутритеоретических факторов, т.е. с помощью внутренней логики развития теории. В то же время попытки объяснить научные революции путем введения факторов, совершенно внешних самому знанию, тоже обнаружили свою несостоятельность: в этом случае все содержание знания, по существу, сводилось к чему-то другому и наука лишалась своей самостоятельности.

Все это и побуждало историков науки к поискам такого пути, на котором можно было бы раскрыть эволюцию науки, не утрачивая ее специфики и относительной самостоятельности, но в то же время и не абсолютизируя эту самостоятельность, не разрывая органической связи естествознания с духовной и материальной культурой и ее историей.

В отличие от научной теории научная программа, как правило, претендует на всеобщий охват всех явлений и исчерпывающее объяснение всех фактов, т.е. на универсальное истолкование всего существующего. Принцип или система принципов, формулируемая программой, носит поэтому всеобщий характер. Известное положение пифагорейцев "Все есть число" – типичный образец сжатой формулировки научной программы. Чаще всего, хотя и не всегда, научная программа создается в рамках философии: ведь именно философская система в отличие от научной теории не склонна выделять группу "своих" фактов; она претендует на всеобщую значимость выдвигаемого ею принципа или системы принципов.

В то же время научная программа не тождественна философской системе или определенному философскому направлению. Далеко не все философские учения послужили базой для формирования научных программ. Научная программа должна содержать в себе не только характеристику предмета исследования, но и тесно связанную с этой характеристикой возможность разработки соответствующего метода исследования. Тем самым научная программа как бы задает самые общие предпосылки для построения научной теории, давая средство для перехода от общемировоззренческого принципа, заявленного в философской системе, к раскрытию связи явлений эмпирического мира.

Научная программа – весьма устойчивое образование. Далеко не всегда открытие новых фактов, не объяснимых с точки зрения данной программы, влечет за собой ее изменение или вытеснение новой программой.

Научная программа, как правило, задает и определенную картину мира; как и основные принципы программы, картина мира обладает большой устойчивостью и консерватизмом. Изменение картины мира, так же как и перестройка научной программы, влечет за собой перестройку стиля научного мышления и вызывает серьезный переворот в характере научных теорий.

Понятие научной программы является, на наш взгляд, очень плодотворным с точки зрения изучения науки в системе культуры: ведь именно через научную программу наука оказывается самым интимным образом связанной с социальной жизнью и духовной атмосферой своего времени. В научной программе получают самую первую рационализацию те трудноуловимые умонастроения, те витающие в качестве бессознательной предпосылки тенденции развития, которые и составляют содержание "само собой разумеющихся" допущений во всякой научной теории. Эти программы представляют собой именно те "каналы" между культурно-историческим целым и его компонентом – наукой, через которые совершается "кровообращение" и через которые наука, с одной стороны, "питается" от социального тела, а с другой – создает необходимые для жизни этого тела "ферменты": опосредует связи социального образования с природой и осуществляет необходимые для его самосохранения и самовоспроизводства способы самосознания, саморефлексии. На разных стадиях развития науки главенствующей оказывается либо первая, либо вторая функция.

Разумеется, научные программы – это не единственный из существующих "каналов" связи между наукой и обществом. Поскольку наука является сложной и полифункциональной системой, она связана с культурой самыми разными нитями, бесконечным множеством зависимостей. Но, для того чтобы не заблудиться в этом бесконечном многообразии, надо ограничить исследование определенными рамками. Изучение формирования, эволюции и, наконец, смерти научных программ, становления и укрепления новых, а также изменения форм связи между программами и построенными на их основе научными теориями дает возможность раскрыть внутреннюю связь между наукой и тем культурно-историческим целым, в рамках которого она существует. Такой подход позволяет проследить также исторически изменяющийся характер этой связи, т.е. показать, каким образом история пауки внутренне связана с историей общества, и культуры.

То обстоятельство, что в определенный исторический период могут существовать рядом друг с другом не одна, а две и даже более научных программ, по своим исходным принципам противоположных друг другу, не позволяет упрощенно "выводить" содержание этих программ из некоей "первичной интуиции" данной культуры, заставляет более углубленно анализировать сам "состав" этой культуры, выявлять различные сосуществующие в ней тенденции. В то же время, наличие более одной программы в каждую эпоху развития науки свидетельствует о том, что стремление видеть в истории науки непрерывное, "линейное" развитие определенных, с самого начала уже заданных принципов и проблем является неоправданным. Сами проблемы, которые решаются наукой, не одни и те же на всем протяжении ее истории; в каждую историческую эпоху они получают, по существу, новое истолкование.

Один из наиболее интересных вопросов, который встает при исследовании развития научного знания в его тесной связи с культурой, – это вопрос о трансформации определенной научной программы при переходе ее из одной культуры в другую. Рассмотрение этого вопроса позволяет пролить новый свет на проблему научных революций, которые, как правило, обозначают не только радикальные изменения в научном мышлении, но и свидетельствуют о существенных сдвигах в общественном сознании в целом.

Каким образом формируется, живет и затем трансформируется или даже отменяется научная программа и тем самым теряет свою силу построенная на ее базе научная теория (или теории)? Все эти вопросы могут быть рассмотрены на основе исторического исследования, исследования эволюции понятия науки. При таком исследовании историк науки с необходимостью должен обращаться к истории философии, поскольку формирование, да и трансформация ведущих научных программ самым тесным образом связаны с формированием и развитием философских систем, а также с взаимовлиянием и борьбой различных философских направлений. В свою очередь такое изучение истории науки проливает новый свет и на историю философии, открывает дополнительные возможности для изучения связи и взаимовлияния философии и науки в их историческом развитии.

Конечно, на этом пути возникает много трудностей как в плане методологическом, так и по целому ряду конкретных вопросов. Такого рода вопросы не могут быть решены в рамках одной работы; некоторые из них остаются проблематичными, требуют специального анализа, для решения других необходимо, очевидно, привлечение исторического материала, которого в достаточной мере не было в распоряжении автора. Так, в данной работе нет специального рассмотрения научных представлений Древнего Востока, формирования научного знания в Древней Индии, Китае, Вавилоне и Египте. Отчасти, впрочем, это оправдано тем, что только на древнегреческой почве мы впервые обнаруживаем науку в форме строгой системы теоретического знания. Наиболее ярким примером такой системы знания является древнегреческая математика, как она представлена в "Началах" Евклида.

Именно в Древней Греции с VI до III в. до н.э. формируются и важнейшие научные программы, на много столетий определившие дальнейшее развитие науки. К ним мы относим атомистическую (реализовавшуюся, правда, в научных теориях только в новое время), математическую, возникшую на базе пифагорейской и платоновской философии и реализовавшуюся уже в античности, и, наконец, континуалистскую программу Аристотеля, на основе которой была создана первая физическая теория – физика перипатетической школы, просуществовавшая вплоть до XVII в., хотя и не без изменений.

Возникновение этих первых научных программ – один из важных аспектов генезиса научного знания в античности. Можно выделить несколько разных этапов в развитии античной науки, еще теснейшим образом связанной с философией и не вполне свободной также от мифологических представлений, – этапов становления научно-исследовательских программ. Так, например, при изучении формирования математической программы можно установить различие между раннепифагорейскими представлениями (VI–V вв. до н.э.), пифагореизмом эпохи Платона (Филолай, Архит), и, наконец, математической программой, как она была обоснована Платоном (IV в. до н.э.).

Правда, сочинения досократиков, в частности пифагорейцев, дошли до нас в небольших фрагментах или в пересказе позднейших доксографов, в связи с чем возникают большие трудности при попытке реконструировать их учения. Это, несомненно, сильно осложняет исследование генезиса науки. Тем не менее в работе сделана попытка установить некоторые важные вехи на пути становления научных программ античности. К ним относится, во-первых, тот перелом в мышлении, который связан с философией элейской школы, осуществившей первую из известных нам в античной науке критику оснований знания. Во-вторых, существенным этапом в формировании математической научной программы, а также программы континуалистской оказался период, связанный с деятельностью софистов, носившей критически рефлексивный характер и связанной с серьезными сдвигами в социальной жизни Древней Греции. Без обращения к этой последней мы не можем понять движущие пружины той деятельности философов и ученых, продуктом которой оказались важнейшие достижения древнегреческой науки. Таким образом, в центре внимания настоящего исследования стоят вопросы, связанные с формированием научно-исследовательских программ античности и их последующей трансформации в средневековой науке, а затем в эпоху Возрождения. Именно при переходе от одной культурно-исторической эпохи к другой, существенно отличной от первой, можно видеть, как меняются общемировоззренческие ориентиры ученого, влияющие на его понимание природы и своего места в ней, и как это изменение сказывается на характере научного мышления, прежде всего на научных программах. Только благодаря такому сравнению оказывается возможным выяснить специфические особенности научного знания разных эпох, показав, как изменяется понимание науки, ее предмета и методов исследования, норм и идеалов научного познания.

Об авторе

Гайденко Пиама Павловна

Крупнейший российский философ, специалист по истории философии, науки и культуры. Член-корреспондент РАН. В 1957 г. окончила философский факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Работала на кафедре истории зарубежной философии, занималась историей новой философии, а также современной зарубежной философией. С 1969 г. работала в Институте истории естествознания и техники АН СССР, с 1988 г. — в Институте философии АН СССР, позднее — заведующей сектором философских проблем истории науки ИФ РАН. Автор книг по истории отечественной и зарубежной философии, истории и методологии науки, в том числе: «Прорыв к трансцендентному. Новая онтология XX века», «История греческой философии в ее связи с наукой» (М.: URSS), «История новоевропейской философии в ее связи с наукой» (М.: URSS), «Владимир Соловьев и философия Серебряного века», «Научная рациональность и философский разум».