Франк Ф. Философия науки:
Связь между наукой и философией. Пер. с англ. Изд. 3

Оглавление

Предисловие

Эти знаменитые стихи Александра Попа, вероятно, не столько характеризуют область познания вообще, сколько философию науки. Пространственные интервалы и временные промежутки чрезвычайно сократились благодаря успехам науки XIX и XX веков, а сила рук человеческих возросла в таких масштабах, которые даже трудно представить; но множество критиков современной цивилизации указало бы на то, что, несмотря на эти успехи, человечество не стало счастливее и стоит сегодня перед опасностями, источником которых являются эти самые успехи науки. Ответственность за эту неблагоприятную обстановку одни авторы приписывают тому, что в наше время социальные науки развиваются гораздо медленнее, чем науки физические, другие же любят указывать на недостаток внимания, оказываемого нравственному и философскому познанию по сравнению с познанием материального мира. Если бы нужно было выразиться более абстрактным способом, с помощью понятий, то мы сказали бы, что в неспособности науки сделать свои успехи благодеянием для людей повинен разрыв между наукой и философией. Довольно большое число отцов церкви, руководители просвещения и даже политики советовали приостановить с помощью административных мер развитие естественных наук для того, чтобы ускорить развитие наук гуманитарных. Такое поощрение моральных ценностей административными мерами и финансовыми средствами едва ли вообще осуществимо и не может быть предметом искреннего желания правительств и ответственных социальных групп. Теперь общеизвестно, что многие представительные группы беспокоятся о том, что наша страна отстает в подготовке научных работников от других стран, являющихся нашими политическими и экономическими соперниками. Эти группы требуют больших ассигнований на подготовку научных работников в области естественных наук. Как можно примирить эти противоположные цели? Главная задача этой книги состоит в том, чтобы показать, что повышение интереса к моральному и философскому аспектам мира не следует связывать с необходимостью снижения исследований в области науки и ее преподавания.

Здесь подчеркивается, что чем глубже мы погружаемся в настоящую науку, тем яснее становятся ее связи с философией. Как видно из заглавия, эта книга рассматривает философию науки как "потерянное связующее звено", которое мы должны отыскать. Одни попытки в этой области очень часто начинались с такого понятия науки, которое было наполовину вульгарным и наполовину мистическим. Другие попытки сводились к связыванию наук с такой философией, которая на самом деле оказывалась только системой логических символов, оторванной от исторических систем философии. Но ведь именно эти системы философии служили теоретической основой для разных способов построения жизни, а также опорой для религиозных и политических верований.

В этой книге мы пытаемся начать с того понимания науки, какое бывает у ученого в наиболее творческом и критическом состоянии его ума. Однако мы также попытаемся установить связи с историческими направлениями философии, вроде идеализма и материализма, которые действительно служили опорой для моральных, религиозных и политических верований.

Я работал над этой книгой около пяти лет и обсуждал ее разделы в различных аудиториях: со студентами последнего курса Гарвардского колледжа и Массачусетского технологического института, со студентами Гарвардской высшей школы физики, а также со студентами образовательных классов для взрослых Новой школы социальных исследований в Нью-Йорке.

В уточнении и подготовке к печати ценную помощь мне оказал Ральф Берхоу (ответственный секретарь Американской академии искусств и наук). В перепечатке на машинке и редактировании мне помогали Алиса Атамиан, Джен Брокхирст, Гарриэта Фрелл и Рита Ферналд. Чертежи были сделаны Генри Ферналдом. При издании рукописи большую помощь оказал издательский отдел "Прентис холл инкорпорейшн".

Кембридж, декабрь 1956 года

Введение. Какая польза в философии науки?

1. Разрыв между наукой и философией

Когда мы обращаемся к наиболее творческим умам науки XX века, мы находим, что самые великие из них усиленно подчеркивали, что тесная связь между наукой и философией неизбежна. Луи де Бройль, создавший волновую теорию материи (волны де Бройля), пишет:

"В XIX веке произошло разобщение ученых и философов. Ученые смотрели с некоторой подозрительностью на философские спекуляции, которым, казалось, слишком часто не хватает точных формулировок и которые тщетно бьются над неразрешимыми проблемами. Философы в свою очередь больше не интересовались специальными науками, потому что их результаты казались им имеющими слишком ограниченный характер. Это разобщение, однако, принесло вред как философам, так и ученым".Очень часто мы слышим от преподавателей той или иной науки, что студенты, посвятившие себя серьезному исследованию в области науки, не интересуются не относящимися к их занятиям философскими проблемами. Тем не менее один из самых творчески одаренных людей в физике XX века, Альберт Эйнштейн, пишет:

"Я с уверенностью могу сказать, что самые способные студенты, которых я встречал как преподаватель, глубоко интересовались теорией познания. Под "самыми способными" я имею в виду тех, которые выделялись не только способностями, но и независимостью суждений. Они любили спорить об аксиомах и методах науки и своим упорством в защите своих мнений доказывали, что эти вопросы были важны для них".

Этот интерес к философскому аспекту науки, обнаруженный творческими и одаренными богатым воображением умами, понятен, если мы вспомним, что коренные изменения в науке всегда сопровождались более интенсивным углублением в ее философские основания. Изменения вроде перехода от системы Птолемея к системе Коперника, от евклидовой к неевклидовой геометрии, от ньютоновской механики к механике теории относительности и к четырехмерному искривленному пространству привели к радикальному изменению в объяснении мира с точки зрения обыденного здравого смысла. На основании всех этих соображений следует, что всякий, кто хочет добиться удовлетворительного понимания науки XX века, должен хорошо освоиться с философской мыслью. Но он скоро убедится, что это относится и к всестороннему пониманию науки, существовавшей в любой период истории.

2. Утерянная связь между естественными и гуманитарными науками

Очень многие авторы, занимающие самое различное общественное положение, высказывали беспокойство по поводу великой угрозы для нашей цивилизации – угрозы глубокого разрыва между нашими быстрыми успехами в науке и нашим непониманием человеческих проблем, или, другими словами, разрыва между естественными и гуманитарными науками, который в более ранние периоды был до некоторой степени преодолен либеральным образованием.

Упадок либерального образования был в остро драматической форме выражен Робертом Хатчинсом в его замечаниях о месте "философии" в наших университетах. Во все периоды до XIX века философия и теология были главными предметами в каждом высшем учебном заведении. Все специальные области познания координировались идеями, даваемыми в курсах философии. В XIX и XX веках "философия" стала отдельной дисциплиной среди других дисциплин, таких, как минералогия, славянские языки или экономика. Если бы можно было спросить ученых, то большинство из них ответило бы, что они рассматривают "философию" как одну из наименее важных дисциплин. В традиционном образовании утрачено звено той цепи, которая должна связывать науку с философией. Если допустить, что человек происходит из животного мира, то для подтверждения этой теории мы должны найти "утраченное звено" между обезьяной и человеком, между природой и сознанием. Хатчинс пишет:

"Целью высшего образования является мудрость. Мудрость же есть знание принципов и причин. Следовательно, метафизика есть наивысшая мудрость... Если мы не можем обращаться к теологии, то мы должны обратиться к метафизике. Без теологии или метафизики мир не может существовать".

Он прямо утверждает, что метафизика, существующая независимо от науки и имеющая вечную ценность, является необходимой основой университетского образования, прививающего навыки самостоятельного мышления. Вместо возведения философии в ранг специальной дисциплины Хатчинс предлагает следующее:

"В идеальном университете студент должен идти не от новейших наблюдений назад к первым принципам, но от первых принципов к тому, что мы считаем значительным в новейших наблюдениях для понимания этих принципов... Естественные науки выводят свои принципы из философии природы, которая в свою очередь зависит от метафизики... Метафизика же, то есть изучение первых принципов, охватывает все в целом... И общественные и естественные науки зависят от нее и подчиняются ей".

Эта программа, очевидно, основывается на вере в то, что существуют философские принципы, независимые от успехов наук, и из которых могут быть выведены все положения как естественных, так и общественных наук.

Трудной задачей такой программы является, конечно, проблема нахождения этих имеющих непреходящее значение принципов. Само собой разумеется, что непреложность этих философских принципов может сохраняться и гарантироваться только или духовными, или светскими властями, или и теми и другими вместе. Никакое университетское образование не может быть основано на метафизике.

3. Наука как равновесие ума

Хотя выбор непреложной метафизики и кажется невыполнимым, все же основное положение Хатчинса (необходимость в университетском образовании, основанном на принципах метафизики) находится в согласии с требованиями такого обладающего широким умом философа и ученого, как Уайтхед. Он пишет:

"Дух обобщения должен господствовать в университете. Лекции должны читаться тем, кому уже знакомы детали и метод. Это значит, знакомы по крайней мере в том смысле, что они так согласуются с предшествующим обучением, что легко усваиваются. Во время школьного периода учащийся мысленно как бы склонялся над партой; в университете же он должен распрямиться и посмотреть вокруг... Задачей университета является помочь учащемуся ценою отказа от деталей приобрести знание принципов".

Однако то, что Уайтхед называет "принципами", не является положениями "непреходящей метафизики", которую Хатчинс предлагает в качестве основы для всякого университета. Уайтхед говорит: "Идеалом университета является не столько знание, сколько мощь ума. Его задача – превращение знания подростка в зрелый ум мужчины". От нашего знания фактов мы переходим к знанию общих принципов с помощью метода, который мы узнаем из науки. В своем первом обращении к слушателям в качестве профессора философии и истории науки в Лондонском университете Герберт Дингл в 1947 году говорил о "недостающем факторе в науке":

"Моей задачей является исследовать, как случилось, что поколение, столь удивительно искусное в практических приложениях науки, может быть столь удивительно беспомощным в понимании ее, а моим тезисом, который я хочу выдвинуть, является то, что состояние не сознающего себя автоматизма, в котором в наши дни находится наука, возникло из-за отсутствия на протяжении всей истории критической школы внутри самого научного движения, выполняющей ту функцию, или по крайней мере одну из функций, которую выполняла для литературы с самых ранних ее времен критика".

Наука должна иметь дело, с одной стороны, с упрямыми фактами, а с другой – с общими идеями. То, чему наука учит нас, есть взаимосоответствие между теми и другими. Главное, что университетские преподаватели должны дать учащимся, – это привить им интерес к координированию упрямых фактов с помощью абстрактных принципов. Это самая увлекательная задача университетского образования. Уайтхед говорит об этом: "Это равновесие ума стало теперь частью традиции, заражающей культивированную мысль. Это есть то, что услаждает жизнь. Главной задачей университетов является передача этой традиции как широко распространенного наследия от поколения к поколению".

Мы нуждаемся в полном понимании принципов физики или биологии, понимании не только логического доказательства, но также и психологических и социологических законов; короче говоря, мы нуждаемся в дополнении науки о физической природе наукой о человеке. Занимаясь эмпирической наукой, мы будем стремиться к той же цели, которой люди вроде Хатчинса хотели достичь с помощью неизменных метафизических догм. Для того чтобы понять не только самое науку, но также и место науки в нашей цивилизации, ее отношение к этике, политике и религии, нам нужна стройная система понятий и законов, в которой и естественные науки, и философия, и гуманитарные науки занимали бы определенное место.

Такая система во всех случаях может быть названа "философией науки", она стала бы "недостающим звеном" между естественными и гуманитарными науками без введения какой-либо непреходящей философии.

Нужда в этом "недостающем звене" остро ощущалась за последние годы студентами нашего колледжа. Гарвардский студенческий совет учредил комитет по учебному плану, составивший в 1942 году доклад, в котором цитировалось письмо в Дартмутский колледж от одного юноши из Невады:

"Мы верим, что свободное образование дает картину взаимосвязанного целого природы, включающую человека как наблюдателя.

Мы требуем, чтобы свободное образование давало основанную на фактах действительную философию познания... Хороший преподаватель может показать связь между своим курсом и другими курсами".

4. Является ли ученый "ученым невеждой"?

Около столетия назад существующий в нашем современном мире разрыв между естественными и гуманитарными науками приписывался Ральфом Уольдо Эмерсоном недостатку привлекательности в занятиях наукой. Он писал:

"Это равнодушие к человеку получает возмездие. Какого человека создает наука? Юношу она не привлекает. Он говорит: я не хочу быть человеком, подобным моему профессору".

Едва ли можно думать, что преподаватели философии, истории или английского языка имеют на интеллектуальное и эмоциональное развитие среднего студента колледжа большее влияние, чем преподаватели математики или химии.

Некоторые из наших авторов подчеркивали, что большая опасность для нашей западной культуры может проистекать из нашей системы образования, которая готовит очень узких специалистов, пользующихся в глазах общественного мнения особым уважением. Может быть, ни один автор не охарактеризовал это положение более удачно и ярко, чем испанский философ Ортега-и-Гассет. В своей книге "The Revolt of the masses" он пишет об ученом нашего века, что "сама наука – основа нашей цивилизации – автоматически превращает его в человека, не выделяющегося из общей массы людей, делает из него первобытного человека, современного дикаря". С другой стороны, ученый выступает самым настоящим представителем культуры XX века, он является "высшей точкой европейской человечности". Тем не менее, согласно Гассету, ученый, который получил обычное образование, оказывается сегодня "невежественным в отношении всего, что не входит в круг его специальности и его познаний. Мы должны сказать, что он является ученым невеждой, что представляет серьезную опасность, так как предполагается, что он является невеждой не в обычном понимании, а невеждой со всей амбицией образованного человека".

Наш автор сетует, что организация научного исследования позволяет людям, в интеллектуальном отношении самым заурядным, достигать значительных научных результатов и без всяких на то оснований преисполняться самодовольством.

"Многое из того, над чем приходится работать в физике или биологии, является механической работой такого рода, что может выполняться любым или почти любым человеком. Для целей бесчисленных исследований можно разделить науку на небольшие разделы, включиться в один из них и забыть про все остальное... Для того чтобы получать большие научные результаты, не обязательно даже иметь строгие понятия об их значении и обосновании".

Отрывок, процитированный из труда Ортега-и-Гассета, конечно, не относится к характеристике методов научной работы таких людей, как Ньютон или Дарвин или как Эйнштейн и Бор, но он очень хорошо характеризует то, как "научный метод" описывается в учебниках и освещается в школах, где делается попытка "очистить науку философии" и где установился определенный рутинный тип преподавания. В действительности же большие успехи в науках заключались в разрушении разделяющих философию и науку перегородок, а невнимание к значению и обоснованию наук преобладает только в периоды застоя.

Для того чтобы ученые, которые в нашем современном мире играют огромную общественную роль, не превращались в класс ученых невежд, их образование не должно строиться только на узкопрофессиональном подходе к явлениям, а должно уделять подобающее внимание философским вопросам и месту науки во всей области человеческой мысли.

5. Технический и философский интерес в науке

Волнующие впечатления от успеха в науке не всегда возникали под влиянием технических новшеств, которые вводились для того, чтобы сделать человеческую жизнь более приятной или неприятной, вроде телевидения или атомной энергии. Система Коперника, согласно которой наша Земля движется в пространстве, вызвала к жизни такое описание мира, которое не могло быть выражено в понятиях обыденного здравого смысла, созданных человеком для описания состояния покоя и движения, встречающихся в повседневном опыте. Механика Ньютона ввела понятия "сила" и "масса", значения которых не согласовывались со значениями этих слов, принятыми в языке обыденного здравого смысла. Эти новые теории возбудили волнение в умонастроении, коснувшееся только маленькой группы ученых и философов; интерес к ним превзошел интерес ко многим чисто техническим достижениям.

В истории мысли такое явление повторялось много раз. Тот, кто получил свое образование в первой четверти нашего века, был свидетелем волнения, вызванного опубликованием теории относительности Эйнштейна, которая не могла быть сформулирована в тех понятиях обыденного здравого смысла, которые веками служили для описания нашего опыта, касающегося пространственных и временных интервалов. Точно так же теория, трактующая поведение атомных и субатомных частиц (квантовая теория), не могла быть сформулирована с помощью обычных понятий скорости и положения, причины и следствия свободы и детерминированности. Мы видели, что во все времена влияние научных достижений на интерпретацию природы с точки зрения обыденного здравого смысла было большим и стимулировало интерес к науке не в меньшей степени, чем влияние, которое оказывал технический прогресс.

Тот интерес к науке, который создается не ее техническим применением, а ее влиянием на картину мира, созданную нашим обыденным здравым смыслом, мы кратко можем назвать "философским" интересом. В практике преподавания науки в наших высших школах по большей части игнорировался этот философский интерес и даже считалось долгом преподносить науку в форме, при которой совершенно оставались в стороне ее сложные философские проблемы. В результате такого обучения положение преподавателей науки в обществе их сограждан стало до некоторой степени не соответствовать тому положению, которое они должны занимать. На страницах журналов, посвященных проблемам культуры, и с кафедр церквей всех вероисповеданий заявлялось, что наука XX века сделала большой вклад в дело разрешения самых насущных человеческих проблем: примирения между наукой и религией, опровержения материализма, восстановления веры в свободу воли и нравственную ответственность. С другой стороны, однако, заявлялось, что современная наука укрепляет материализм или релятивизм и способствует разрушению веры в абсолютную истину и нравственные ценности. Для доказательства этих положений привлекались современные физические теории, вроде теории относительности и квантовой теории.

Если спросить только что окончившего высшее учебное заведение физика (не говоря уже о только что получившем диплом инженере), каково его мнение по тому или иному философскому вопросу науки, то можно немедленно убедиться, что его физическое образование не дало ему никаких знаний, которые давали бы возможность высказываться по этому вопросу. Начинающий молодой научный работник окажется, по сути дела, более беспомощным в этих вопросах, чем просто интеллигентный читатель популярных научных журналов. Огромное количество обладателей научных степеней в области физики и инженерного дела окажется в состоянии дать только самый поверхностный ответ, да и этот ответ будет не результатом их специального образования, а мнением, возникшим благодаря, чтению некоторых популярных статей в газетах или каких-либо других периодических изданиях. Более того, многие из них не рискнут дать даже й поверхностный ответ, а просто скажут: "Это не моя область, и это все, что я могу об этом сказать". Если интеллектуальная любознательность не удовлетворяется преподавателем науки, то жаждущий студент принимает свою духовную пищу там, где она ему предлагается. В лучшем случае он черпает эту духовную пищу из какого-либо, пусть даже и хорошего, популярного журнала, но может быть и хуже, и он станет жертвой людей, которые истолковывают науку в интересах какой-либо идеологии, которая служит корыстным целям и во многих случаях оказывается антинаучной. Они заявляют, что физические теории нашего века "отказались от рационального мышления" в пользу... я точно не знаю, в пользу чего, так как не могу себе представить, какая существует альтернатива рационального мышления в науке.

Это может показаться парадоксальным, но уклонение от изучения философских вопросов очень часто делало выпускников высшей школы пленниками устаревших философских взглядов. Этот результат "изоляционистской" позиции в преподавании науки часто осуждался теми учеными, которые глубоко занимались философией. Каждый подросток приобретает во время своего обучения какую-то понятную для обыденного здравого смысла картину мира, короче говоря, какую-то "философию". Он учится употреблять слова, вроде "покой и движение", "время и пространство", "материя и сознание", "причина и следствие" и т.д... Этот словарь тесно связан со словарем, в котором находят выражение многочисленные "да" и "нет", управляющие поведением ребенка. Эта философия, приобретенная в детстве и юности, слишком часто остается мнением обыденного здравого смысла и взрослого ученого во всех областях, где он не "специалист". С другой стороны, в пределах самой науки эта философия обыденного здравого смысла часто вытеснялась более критической философией посредством устранения языка обыденного здравого смысла. Самым бросающимся в глаза примером являются изменения в понятийной схеме в языке о "покое и движении", начавшиеся с Коперника и продолжающиеся в наше время благодаря трудам таких ученых, как Эйнштейн и Бор.

6. Устаревшая философия в сочинениях ученых

Таким образом, у изучающих науку произошло некое "раздвоение личности", некий род шизофрении, благодаря противоположности между их научной мыслью и философией детских лет. Вероятно, никто не сформулировал это так ясно, как Уайтхед, равно выдающийся как в науке, так и в философии. Он начинает с замечания, что в течение периода, когда наука подвергается небольшим изменениям, некоторые основные принципы не подвергаются сомнению в течение долгого периода времени и могут быть приняты без особой критики. Он пишет: "Допустимо (в качестве практического совета, которым следует руководствоваться в течение нашей непродолжительной жизни) воздерживаться от критики научных формулировок, пока в науке происходит изучение новых фактов. Но пренебрегать философией, когда происходит преобразование идей, значит признавать законность случайных философских предрассудков, усвоенных от нянюшки или школьного учителя или сложившихся под влиянием распространенных способов выражения".

Уайтхед говорит о "случайной философии", потому что от случайности нашего рождения зависит, какую философию мы усваиваем во время нашего детства. Он точно указывает те факторы, которые определяют эту "философию": наше дошкольное образование, школа, включая воскресную школу, и даже словарный запас и синтаксис того языка, на котором мы получаем образование. Поведение ученых, которые, не сомневаясь, придерживаются случайной философии, усвоенной в детстве, имеет, согласно Уайтхеду, аналогию в области религии: оно подобно поведению тех, "которые благодарят провидение за то, что они избавлены от тяжелых религиозных сомнений благодаря тому счастливому обстоятельству, что они родились в истинной вере".

Такая философия часто сохраняется у ученых со времени их детства вопреки изменениям в научном мышлении, и нередко случается, что написанные ими научные труды содержат в себе остатки устаревших философских учений. Это положение с большой силой было подчеркнуто Эрнстом Махом, который, как и Уайтхед, был одинаково проницательным как в науке, так и в философии, хотя и защищал совершенно другие взгляды. Оба, однако, утверждали, что без критической философии сама наука превратится в орудие устаревших философских учений. Мах писал:

"Область трансцендентного мне недоступна... я к тому же откровенно сознаюсь, что ее обитатели ни малейшим образом не возбуждают моей любознательности... Я вовсе не философ, а только естествоиспытатель ... Но я не желаю также, разумеется, быть таким естествоиспытателем, который слепо доверяется руководительству одного какого-нибудь философа, как это требовал, например, от своего пациента врач в комедии Мольера... Я поставил себе целью не ввести новую философию в естествознание, а удалить из него старую, отслужившую службу... Среди многих философских систем... можно насчитать немало таких, которые самими философами признаны ложными. В естествознании, где они встречали менее внимательную критику, эти философские системы дольше сохранили свою живучесть: так, какая-нибудь разновидность животных, неспособная защищаться от своих врагов, может сохраниться на каком-нибудь заброшенном острове, не открытая своими врагами..."

Эти остатки устаревших философских учений в науке осуждались людьми, чьи убеждения и цели резко отличались от убеждений и целей Маха и Уайтхеда. Мы можем процитировать одну из работ Фридриха Энгельса, самого близкого соратника Карла Маркса в его научной, философской и политической деятельности. Он писал: "Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические категории, а эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного общего сознания так называемых образованных людей, над которыми господствуют остатки давно умерших философских систем, либо из крох прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по философии (которые представляют собой не только отрывочные взгляды, но и мешанину из воззрений людей, принадлежащих к самым различным и по большей части к самым скверным школам), либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, – то в итоге они все-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной, и те, кто больше всех ругает философию, являются рабами как раз наихудших вульгаризированных остатков наихудших философских систем".